Особенности изображения человека и окружающей действительности, система образов. Бытовые повести: жанр, идеи, стиль

Созданные на грани новой эпохи, повести отразили настроения времени, когда для московского общества наступила пора критического пересмотра того, чем оно до сих пор жило, когда определялись отношения к старым устоям жизни - за или против них. Повести ставили и в художественно-образной форме решали весьма важные со второй половины XVII в. вопросы, прежде всего - об отношениях между родителями и детьми и о правах детей самостоятельно определять свой жизненный путь. В более раннюю эпоху эти вопросы, как общественная проблема, не могли даже и возникать. Для древней Руси здесь все было ясно: родительская власть были непререкаемым и непоколебимым авторитетом. Она служила основой и связующим началом в семейной и общественной жизни. По отцам судили о детях именно потому, что воля первых формировала характер и направляла поступки последних.
Но ко второй половине XVII в. под влиянием ряда внутренних причин, протестов против общественных «нестроений», новые понятия коснулись и семьи, этой крепости древнерусского жизненного уклада. Намечавшиеся сдвиги во взаимоотношениях отцов и детей и новое во взглядах молодого поколения на жизнь наиболее яркое выражение нашли в «Повести о Савве Грудцыне».
Действие Повести о Савве Грудцыне относится к первой трети XVII в. Она помнит еще то время, когда «попусти бог на Московское государство богомерзкого отступника и еретика Гришку Расстригу Отрепьева, иже похити престол Российского государства разбойнически, а не царски». Но она знает и более поздние исторические события, время, когда «по указу царскому пойдоша полки с Москвы под Смоленск», т. е. осаду русскими войсками Смоленска в 1632-1634 гг. В рамках этой исторической эпохи и развертывается фабула повести. Но написана «Повесть о Савве Грудцыне» значительно позже. Анализируя встречающиеся в ней топографические названия («Земляной город», «Зимин приказ» и пр.) и ее исторические указания, можно отнести время ее составления к концу 60-х годов XVII в. (1666-1668). В аспекте этого более позднего времени и изображается в Повести русская жизнь начала века. В этом отношении «Повесть о Савве Грудцыне» подобна поздним сказаниям о «Смуте», только предмет ее изображения не исторические события, а частная жизнь молодого купеческого сына.
Вся повесть состоит из отдельных эпизодов. И тематически и стилистически они настолько заметно членят повествование, что редакторы и
223
переписчики повести впоследствии сочиняли для них особые заглавия, например: «О отъезде Фомы Грудцына на куплю в Шахову область», «Како Савва отдает богоотметное писание и поклонится сатане», «О отшествии из Казани Саввина отца Фомы Грудцына к Соли Камской во град Орел» и т. п. Все эпизоды повести, несмотря на свою полную законченность, тесно связаны между собою единством авторского замысла. Каждый из них раскрывает то определенные черты характера героя повести, то особенности его поведения вне дома, вне родительского надзора. Сперва изображается ближайшая среда героя - его семья. Черты патриархального купеческого быта характеризуют весь жизненный уклад этой семьи. Здесь вся власть в руках главы семьи - отца. Здесь торговля - дело всей жизни, и когда в годы «Смуты» внешние обстоятельства мешают ей, отец героя Фома Грудцын оставляет родной для ряда поколений Грудцыных Великий Устюг и «преселяется в понизовый царственный град Казань, зане не бысть в понизовьях градех злочестивыя Литвы». Отсюда он отправляется в торговые поездки вниз по Волге то к Соли-Камской, то к Астрахани, то «за Хвалынское море в Шахову державу». К этому же исподволь он приучает и сына своего, «дабы по смерти его наследник был имению его». Но при деловитости, строгости и сдержанности во взаимоотношениях в семье Грудцыных есть свой декорум нежности: расставания и встречи здесь ознаменовываются тем, что Фома Грудцын обязательно, «яко же лепо, целование подает» жене своей и сыну. Казалось бы, что в этой среде с хорошо отстоявшимися формами жизни и Савва должен пойти старыми, проторенными путями. Но вот автор показывает своего героя вне родительского дома, в торговом отъезде в далеком Соли-Камском городе Орле. Сперва и здесь Савва попадает в сферу привычных патриархальных отношений. И в чужом городе ему открыт путь «по отцу»: ему оказывает гостеприимство гостинник города Орла, «памятуя любовь и милость отца его»; его приглашает в свой дом орловский купец Бажен Второй, старый друг отца Саввы, с которым он «многу любовь и дружбу имел»; его зовет к себе на пир воевода, «зане добре знаяше отца его», и т. п. Но веяния нового времени выбивают Савву из обычной колеи жизни. Он сближается с молодою женою Бажена и «живет в неисправном житии: елико с ним отцевских товаров, все изнурил бе в блуде и пиянстве». В огромном запасе традиционных литературных образов и ситуаций автор повести находит материал для описания и объяснения такого необычного поведения юноши. Не в злой воле Саввы причина его неблаговидных поступков. Это молодая жена Бажена, подобно библейской жене Пентефрия, соблазняет неопытного юношу. Но когда Савва, после изгнания его из дома Бажена, вновь входит в доверие последнего, вторично поселяется в его семье и «паки запинается в сети блуда с проклятою оною женою», автор иначе, как вмешательством диавола, не может объяснить поведение своего героя. Неторопливо, в рамках широких и сочных бытовых описаний, развертывается любовная интрига повести. Весь уклад жизни семьи Бажена и обстановка небольшого торгового города с его шумной «конной площадью» и в то же время с тихим миром его верований и суеверий - все это тщательно нарисованный фон любовной истории Саввы и молодой жены Бажена. Впервые в древней русской литературе мы встречали такое внимание к романической стороне повествования.
Развязка любовной интриги чисто реалистическая. Слухи о «неисправном житии» Саввы доходят в Казань к родителям Саввы. Они неоднократно
224
пишут ему, умоляя возвратиться в Казань. Савва же «прочет, посмеявся и ни во что же вменив... но токмо упражняшеся в ненасытном блуждении». Тогда отец Саввы «пути касается ко граду Орлу, яко да сам, сыскав, поймет сына своего в дом свой». И Савва вынужден бежать из Орла. Так автор обрывает любовную интригу повести. На этом оканчивается юность героя и его жизнь в родной ему купеческой среде, устои которой - беспрекословное повиновение родителям и святость семейных уз - он так небрежно нарушает. Рамки повествования затем значительно расширяются. Герой попадает в орбиту больших исторических событий своего времени - русско-польской войны 1632-1634 гг. В Шуе Савва зачисляется в солдаты и в скором времени «в воинском обучении такову премудрость» приобретает, «яко и старых воинов и начальников во учении превосходит». Перейдя с полком в Москву, он выдвигается по службе еще больше: полковник «вручает ему три роты новобранных солдат, да вместо его устрояет и учит той Савва»; царский шурин боярин Стрешнев приглашает его к себе на службу и, наконец, «по некоем случае явственно учинися о нем и самому царю». Все удивляются «остроумию» (уму) Саввы. Удача неизменно сопутствует ему: он совершает дерзко-смелую разведку, проникнув в самый Смоленск, и узнает, «како поляки град укрепляху и на приступных местех всякия гарнаты [орудия] поставляху», и, наконец, во время осады Смоленска в единоборстве побеждает трех польских «исполинов», чем «немал зазор [позор] поляком наведе, все же российское воинство во удивление приведе». Это кульминационный пункт воинской удачи и славы героя, и автор изображает его подвиги в героико-эпическом стиле русских былин и воинских повестей. И только образ «названного брата» Саввы - беса, неотступно следующего за ним и помогающего ему, носит на себе отпечаток традиционной агиографической манеры письма.
Последние эпизоды повести - это история падения героя: его изгнание из войск боярином Шеиным; болезнь как результат общения с диаволом; исцеление от иконы Казанской божьей матери, изображенное в духе богородичных «чудес», и, наконец, пострижение и смерть в монастыре.
Так, последовательно, из эпизода в эпизод раскрывается художественная биография героя и самая тема произведения. В нем отразились беспокойство духа молодого поколения, недовольство старым укладом жизни, небрежное отношение к родительскому авторитету и еще бессильное, но уже ясное стремление строить жизнь по-своему, т. е. настроения, характерные для второй половины XVII в. Эти настроения, очевидно, глубоко волновали различные слои населения Русского государства, так как, кроме «Повести о Савве Грудцыне», мы находим их в «стихах умиленных» и позднее в «Комедии притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого.
Образ Саввы Грудцына - это образ большой обобщающей силы, литературный тип, запечатлевший характерные черты молодого человека переходной эпохи.
«Повесть о Савве Грудцыне» своеобразна и нова по своему стилю. Правда, ее начало написано в стиле исторических сказаний о «Смутном времени»: «Бысть убо в лето 7114, егда за умножение грех ради наших попусти бог на Московское государство богомерзкого отступника еретика Гришку Растригу-Отрепьева...» и т. д. В отдельных местах ее повествования еще слышатся отголоски формул воинской повести: «Потом же начаша из града выласки выходити, и войско с войском сошедшимся, свальным
225
боем битися; а идеже Савва с братом своим с которого крыла воеваху, тамо поляки от них невозвратно бежаху, тыл показующе». Ее лирические отступления выражены в традиционно-риторических восклицаниях: «Оле безумия юноши онаго! Како уловлен бысть лестию женскою, и тоя ради в какову погибель снисходит!» Мотивы и образы демонологических сказаний и «чудес» еще играют видную роль в системе изобразительных средств повести. Она имеет черты сходства с рядом переводных византийских демонологических произведений: «Сказанием о Протерии», «Сказанием о Феофиле экономе», «Словом о Месите Чародее» и др. Ее заключительные эпизоды отражают поэтику широко распространенных в XVII в. «чудес» богородичных икон.
Но «Повесть о Савве Грудцыне» обнаруживает исключительную самостоятельность в использовании этих традиционных элементов. Ветхозаветная легенда об Иосифе прекрасном в повести дана в новом, сильно измененном варианте. Она развивается применительно к бытовой обстановке купеческого дома одного из второстепенных городов «Соли Камской». Развязка любовной истории видоизменена, согласно основному заданию повести: Савва нарушает устои старой жизни - крепкого брака, юношеского целомудрия и потому не отвергает любви купеческой жены. Распространеннейший мотив «искушения в пустыне», в развертывании которого чувствуется определенная близость повести к легенде о Месите Чародее, также получает иное разрешение, согласно основной идее повести: Савва не обращается к испытанному средству верующего человека в опасные моменты жизни - к молитве. Плачущий старец - это старый символический образ «покаяния» (и «спасения» благодаря слезам) переводных и русских патериков и многочисленных агиографических произведений. Но совершенно по-новому выглядит этот образ в реалистической сцене встречи Саввы со старцем в селе Павлово-Перевоз. Художественные образы повести - образы «неверной и злой жены», «прельщенного» отрока и искусителя-диавола, вне всякого сомнения, традиционны и восходят к типичным образам ветхозаветной поэзии и литературы первых веков христианства. Но в повести они приобретают конкретный облик людей определенной социальной группы - русского купечества XVII в.: молодой, «третьим браком новоприведенной» жены престарелого Бажена, и купеческих сыновей, разъезжающих по водным торговым путям Московской Руси и переживающих ряд приключений в духе времени.
Особенно же замечательна «Повесть о Савве Грудцыне» в композиционном отношении. Ее действие развертывается на широком полотне, по нескольким сюжетным линиям, каждая из которых в отдельности могла бы быть достаточной для самостоятельного повествовательного произведения: крушение твердого уклада жизни в купеческой семье Грудцыных-Усовых; молодая жена и старый муж Баженовы; скромная жизнь семьи стрелецкого сотника Шилова; приключения двух «названных братьев» - Саввы и беса; война под Смоленском и пр. В связи с этим в повести дается многократная перемена места действия: здесь и Устюг-Великий, и Казань, и Орел соликамский, и Шуя, и Москва, и военный лагерь под Смоленском. Перед глазами читателя проходит необычно большое для древнерусских литературных произведений число героев, каждый из которых наделен индивидуальными чертами и представляет собою законченный художественный образ. Жизнь главного из них, Саввы Грудцына, изображена от его рождения до смерти во всех важнейших проявлениях живой человеческой
226
личности XVII в. - отношение к семье, религии, любовь, борьба за место в жизни.
Для выражения эмоций своих героев автор повести о Савве Грудцыне нашел новые средства, которые позже, в XVIII в., являются излюбленными в повествовательной литературе. Автор порицает связь Саввы и молодой жены Бажена Второго, для него это «грех», «скверное» или «скаредное дело», и он для определения его не скупится на эпитеты, взятые из запасов древнерусской фразеологии: «Савва всегда в кале блуда, яко свинья, валяшеся и в таковом ненасытном блужении много время, яко скот, пребываше». Но он находит и нежные лирические тона для передачи любовной скорби Саввы во время размолвки его с женой Бажена: «Сердцем же скорбя, - говорит он о Савве, - и неутешно тужаше по жене оной, и начат от великия туги красота лица его увядати и плоть его истончаватися». Это впервые в древнерусской литературе автор повести рассказывает о любовной неудаче своего героя. «Некогда же той Савва, - читаем мы дальше, - изыде един за град на поле, от великого уныния и скорби прогулятися, и идяше един по полю, и никого же пред собою или за собою видяше, и ничто ино помышляше, но токмо сетуя и скорбя о разлучении своем от жены оныя». Следует обратить внимание на эту черту стиля повести, позже она будет встречаться неоднократно; в XVIII в. целые толпы влюбленных героев, подобно Савве, будут выходить на лоно природы, чтобы в общении с нею развеять свою любовную тоску и в природе почерпнуть силы для жизни и борьбы.
Мать и отец Саввы неоднократно посылают своему сыну «епистолии» - прием для выражения эмоций героев и композиционное средство, на основе которого в XVIII в. пишутся целые повести и романы.
Следует отметить также близость «Повести о Савве Грудцыне» к народно-поэтическому стилю. Весь эпизод сражения Саввы с польскими исполинами - троекратные выезды исполинов, вызывание противника из московских войск и самое сражение на конях и копьями - все это народно-поэтические черты, получившие в повести книжную обработку. Древнерусские читатели улавливали народно-поэтическую основу этого эпизода повести; он им, очевидно, нравился, и один из последующих редакторов повести пробует выразить его в стиле народного лубка. Вот как эта редакция повести передает сражение Саввы со вторым польским исполином: «Во вторый день паки выезжает другий воин, сильнее того, и вызывает из московских полков себе поединщика. Савва же съехался и с тем. Глаголет тогда польский воин Савве: не ты ли, российский комар, нашего воина поховал? А ныне уже и сам не улетишь, но вскоре смерть получишь! Савва же рече: А вот уже, полский шмель, скоро и до тебя долечю и тебя ужалю, и ты от моего жала скоро умрешь! И тако они съехалис оба, и поразил поляка Савва, привезе в полки своя».
В языке «Повести о Савве Грудцыне» много слов переходной эпохи: епистолия, солдаты, артикул, рота, команда и др. Однако общая основа - это славяно-русский язык. Бесспорно, в этом следует видеть ту стилизацию под древность, с которой мы неоднократно встречаемся в литературе XVII в. Автор любит архаизмы, они для него звучат как изящная, изысканная речь, и он подбирает ряд выражений, характерных для литературного языка макарьевской и еще более ранней эпохи: «И тако той Савва... от зависти диавола запят бысть, падеся в сеть любодеяния...» (Великие Четьи-Минеи: «Ненавидяй же добра диавол единою запят ему
227
и врину и в ров любодеяниа»); «Савва же таковое писание приим, и прочет е, ни во что же вменив» (В. Ч.-М.: «И ни в что же въменив запрещение старца»); «Мнимый же брат, паче же рещи бес, вскоре изъем из опчага чернило и хартию, дает юноши» (В. Ч.-М.: «И изем злато из опчага, ношеное им на торг...») и т. п. Во второй половине XVII в. такой язык становится в определенных кругах московского общества своеобразной литературной модой, а в начале XVIII в. на нем переписываются между собою высшие чины церковной иерархии.
И тема и стиль «Повести о Савве Грудцыне» далеко уводят ее от того жанра, с которым она связана генетически. Если когда-то академик А. Н. Веселовский в своем беглом обзоре истории русской повести (в «Истории русской словесности» А. Галахова) сказал о «Савве Грудцыне», что «в сущности, это чудо Казанской богородицы», то всестороннее изучение этой Повести заставляет нас в настоящее время видеть в ней одно из крупнейших произведений древнерусской беллетристики, начатки русского романа.
«Повесть о Савве Грудцыне» переписывалась, иллюстрировалась и читалась на протяжении всего XVIII в. Большинство сохранившихся ее списков, - а их всего около 80, - относится именно к этому веку. Встречающиеся на ее листах пометки - Новая-Ладога, Тверь, Ярославль, Астрахань и пр. - свидетельствуют о повсеместном распространении ее в это время. Круг ее читателей, насколько можно судить по надписям на ее списках, - купечество, духовенство небольших городов и сел, мещане и крестьяне. Ее архаичные традиционные стилистические формулы в списках XVIII в. упрощаются и приближаются к живой разговорной речи. Так, например, вместо «готовити подобныя струги» читаем - «готовить подобныя суда»; «и пути касается» - «и поехал»; «начаша гнати по них» - «нача гнатися за ними»; «поляки бежаху, тыл показующе» - «поляки бежаху, пыль показывающе» или «поляки бежаху, следпоказывающе», и т. п. Еще свежие в эпоху создания повести воспоминания о «Смуте» были теперь, очевидно, основательно забыты, поэтому в новых редакциях повести опускаются начальные строки, в которых речь идет об Отрепьеве и «литовском разорении». Сильно сокращается и заключительный эпизод повести - исцеление Саввы у иконы Казанской богоматери. От этого выигрывают романическая и авантюрная стороны повествования. Они, очевидно, в центре внимания и новых редакторов и новых читателей Повести.

Жанровая система русской прозы переживала в XVII в. коренную ломку и перестройку. Смысл этой перестройки состоял в освобождении от деловых функций, от связей с обрядом, от средневекового этикета. Происходила беллетризация прозы, превращение ее в свободное сюжетное повествование. В жития, постепенно терявшие прежнее значение «религиозного эпоса», проникали черты светской биографии. Переводный рыцарский роман и переводная новелла резко увеличили удельный вес занимательных сюжетов. В прозе возникали сложные новые композиции, в которых использовалось несколько традиционных жанровых схем. Такова «Повесть о Савве Грудцыне»http://infolio.asf.ru/Philol/Lihachev/8_2.html - _w1, написанная в 60-х гг. как эпизод из недавнего прошлого.

Повесть начинается с 1606 г. и охватывает осаду русскими войсками Смоленска в 1632-1634 гг. Но безымянный автор повести пишет не об истории России, а о частной жизни русского человека, купеческого сына Саввы Грудцына. Повесть разрабатывает на русском материале фаустовскую тему, тему продажи души дьяволу за мирские блага и наслаждения.

Савва Грудцын, отпрыск богатой купеческой семьи, посланный отцом по торговым делам из Казани в один из городов в области Соли Камской, соблазнен замужней женщиной. Он, было, нашел в себе силы воспротивиться ее домогательствам в день Вознесения Христова, но похотливая возлюбленная жестоко ему отомстила: сначала «присушила» Савву любовным зельем, а потом отвергла. Страдающий Савва готов на все, чтобы ее вернуть, - готов даже погубить душу. «Аз бы послужил диаволу», - думает он. Тут подле него и появляется «мнимый брат», бес, затем всюду его сопровождающий, которому Савве пришлось дать «рукописание»- договор о продаже души. Возлюбленная опять вернулась к Савве. Потом он вместе с бесом «гуляет» по Руси, записывается новобранцем в войско, из Москвы отправляется под Смоленск. Здесь (конечно, с помощью беса) он показывает чудеса храбрости, побеждает одного за другим трех исполинов и затем возвращается в столицу героем.

Но приходит время расплаты. Савва смертельно болен, его охватывает ужас: ведь его душе уготована вечная мука. Он кается, дает обет стать монахом и вымаливает у богородицы прощение: в церкви, куда принесли больного Савву, роковое «богоотметное писание» падает сверху. Оно «заглажено», это чистая бумага. Значит, договор не действителен, и дьявол теряет власть над душой Саввы. Герой выздоравливает и постригается в Чудовом монастыре.

В «Повести о Савве Грудцыне» использована сюжетная схема «чуда», религиозной легенды. Этот жанр был одним из самых распространенных в средневековой письменности. Крайне важно, что персонаж «Повести» принадлежит к купеческой среде. Купечество было самым подвижным из древнерусских сословий. Купцам привычны были дальние странствия по Руси и за русские рубежи. Купцы знали языки, на своих и чужих рынках постоянно общались с иноземцами, покупали, читали и привозили домой иностранные книги. Купечество было менее косным и замкнутым, чем другие сословия древнерусского общества, более терпимым к чужой культуре, открытым разнообразным влияниям.

Автор «Повести о Савве Грудцыне» уже преодолел средневековый этикет, потому что он держит читателя в постоянном напряжении, переключаясь с одной сюжетной линии на другую. Было бы неверно видеть в этом литературную игру или художественную непоследовательность. «Повесть о Савве Грудцыне» - не мозаика из плохо пригнанных, взятых из разных композиций фрагментов. Это продуманное, идеологически и художественно цельное произведение.

В художественной концепции автора очень важна мысль о разнообразии, пестроте жизни. Ее изменчивость очаровывает молодого человека. Но совершенный христианин должен противиться этому наваждению, ибо для него земное существование - тлен, сон, суета сует. Эта мысль занимала автора так сильно, что он допустил непоследовательность в построении сюжета. По своим взглядам автор повести - консерватор. Его ужасает плотская страсть, как и всякая мысль о наслаждении жизнью: это грех и пагуба. Но сила любви-страсти, притягательность пестрой жизни уже захватили его современников, вошли в плоть и кровь нового поколения. Автор противится новым веяниям, осуждает их с позиций церковной морали. Но, как истинный художник, он признает, что эти веяния прочно укоренились в русском обществе.

«Повесть о Фроле Скобееве» .

«Повесть о Фроле Скобееве» - итог определенной, сформировавшейся в XVII в. тенденции.

«Повесть о Фроле Скобееве» - это плутовская новелла о ловком проходимце, обедневшем дворянчике, который не может прокормиться с вотчины или поместья и поэтому вынужден зарабатывать на хлеб «приказной ябедой» (сутяжничеством по судам), т. е. становится ходатаем по чужим делам. Только удачное и крупное мошенничество может опять сделать его полноправным членом дворянского сословия, и он обманом и увозом женится на Аннушке, дочери богатого и сановного стольника Нардина-Нащокина. «Буду полковник или покойник!» - восклицает герой и в конце концов добивается успеха.

Композиционно повесть распадается на две приблизительно равные по размеру части. Рубеж между ними - женитьба героя: после женитьбы Фролу предстояло еще умилостивить тестя и получить приданое.

В первой части мало жанровых сценок и еще меньше описаний, здесь все подчинено стремительно развивающемуся сюжету. Это апофеоз приключения, которое представлено в виде веселой и не всегда пристойной игры. Сближение Фрола Скобеева с Аннушкой происходит как своего рода святочная забава, а сам герой изображается в первой части в качестве ряженого: в «девическом уборе» проникает он на святках в деревенские хоромы Нардина-Нащокина; в кучерском наряде, сидя на козлах чужой кареты, увозит Аннушку из московского дома стольника.

Во второй части повести сюжет развивается медленнее, он «заторможен» диалогами и статическими положениями. Любовные истории, как правило, завершаются в литературе женитьбой. Автор «Фрола Скобеева» не ограничился этим привычным финалом - он продолжил повествование, переведя его в другой план. Во второй части автор демонстрирует недюжинное искусство в разработке характеров.

«Повесть о Фроле Скобееве» - первое в русской литературе произведение, в котором автор отделил по форме и языку высказывания персонажей от своих собственных. Из реплик героев читатель узнавал не только об их действиях и намерениях - он узнавал также об их душевном состоянии. В авторском тексте о переживаниях действующих лиц часто умалчивается: читателю достаточно их разговоров.

Контрастное построение «Повести о Фроле Скобееве» - это сознательный и умело использованный прием. В данном случае контрастность вовсе не равнозначна противоречивости, художественной неумелости. Создавая контрастную композицию, автор показал, что он способен решать различные задачи - и строить динамичный сюжет, и изображать психологию человека.

Похожая информация.

Молодец, пытающийся отступить от заветов благочестивой ста­рины и платящийся за это пострижением в монахи, фигурирует и в другом произведении, дошедшем до нас в большом количестве списков, начиная с XVIII в. В одном из этих списков оно озаглав­лено: «Повесть зело предивна бысть в древние времена и лета, гра­да Великого Устюга купца Фомы Грудцына, о сыне его Савве, ка­ко он даде на себя дияволу рукописание и како избавлен бысть ми­лосердием пресвятыя богородицы Казанския». В другом списке оглавление такое: «Повесть зело пречюдна и удивлению достойна, иже бысть грех ради наших гонение Российского государства на Христианы от безбожного еретика Гришки Отрепьева ростриги, иже содеяся во граде Казани некоего купца Фомы Грудиына, о сы­не его Савве».

Савва Грудцын - сын благочестивых и степенных родителей. Отец его, богатый купец Фома Грудцын, как сказано в повести, в 1606 г., из-за событий «Смутного времени», переселился из Устюга d Казань, откуда по торговым делам разъезжал по разным местам вниз по Волге, заезжая даже в Персию. Сына своего он с малых лет также приучал к занятию торговлей. Через некоторое время, отправляясь в Персию, Фома велел Савве с торговыми су­дами плыть к Соли-Камской. Дойдя до усольского города Орла, Савва остановился в гостинице, содержавшейся хорошим знакомым Фомы. В том же городе жил некий престарелый богатый человек по фамилии Важен второй, друг отца Саввы, женатый третьим бра­ком на молодой женщине. Узнав о том, что Савва живёт в Орле, он, по любви своей к его отцу, настоял на том, чтобы юноша пересе­лился к нему в дом. Савва охотно принимает это предложение и жи­вёт у Бажена в полном благоденствии. Но «ненавистник добра» дьявол возбуждает в жене Бажена похотливое чувство к юноше: «весть бо женское естество уловляти умы младых к любодеянию». Савва поддаётся соблазну и предаётся ненасытному блуду, не помня ни воскресных дней, ни праздников. Однако накануне праздника вознесения, как бы уязвлённый «некоею стрелою страха божия», Савва отказался от близости с женой Бажена, несмотря на все её настойчивые понуждения. Распалившись после этого сильным гне­вом на юношу, женщина замыслила опоить его волшебным зельем. И как замыслила, так и сделала. Испив зелье, Савва «начат серд­цем тужити и скорбети по жене оной»; она же, притворившись со­вершенно равнодушной к нему, оклеветала его перед мужем, кото­рый после этого, хоть и с сожалением, отказывает ему от дома. Савва возвращается в гостиницу и неутешно скорбит, так что «на­чат от великаго тужения красота лица его увядати и плоть его истончевати». Хозяин гостиницы, принимающий большое участие в Савве и не знающий причины его горя, узнаёт о ней от некоего волхва.

Однажды в полдень, выйдя за город, чтобы на прогулке от­влечься от своей печали, Савва подумал о том, что если бы какой-либо человек или даже сам дьявол вернул ему утраченную любовь, он послужил бы дьяволу. Как раз в это время он услышал сзади себя зовущий его голос и, когда оглянулся, увидел быстро нагоняв­шего его юношу, точнее сказать - дьявола, «иже непрестанно ры­щет, ища погубити души человеческий». Назвав себя родственником Саввы, принадлежащим также к роду Грудцыных-Усовых, он предложил ему считать его другом и братом и во всём полагаться на его помощь. Савва обрадовался нежданному родственнику, но не пустился с ним в откровенности о причине своей скорби, и тогда бес сам сказал, что причина эта ему известна: к нему охладела жена Бажена. В ответ на обещание Саввы щедро одарить своего род­ственника, если он поможет ему опять завладеть сердцем жены Ба­жена, бес говорит, что отец его безмерно богаче отца Саввы, и по­тому богатство ему не нужно; за услугу он требует лишь «рукопи­сание малое некое». Не подозревая худа и не смысля как следует в письме, Савва, не задумываясь, пишет на хартии «рукописание», не догадываясь, что этим он отрекается от Христа и предаётся в услужение дьяволу. Указав, где можно с Саввой встретиться, бес велит ему отправиться к Бажену, который вновь радостно прини­мает его в свой дом. Любовные отношения юноши с женой Бажена возобновляются, и слух о распутном поведении сына доходит в Ка­зань до матери Саввы, дважды посылающей ему укорительные письма, заклиная его вернуться домой, но Саова принимает письма матери с насмешкой и не обращает на них никакого внимания, по-прежнему предаваясь разврату.

Спустя некоторое время бес уходит с Саввой за город и, объ­явив ему, что он не родич Саввы, а царский сын, ведёт его на не­кий холм и показывает ему оттуда великолепный город в царстве своего отца. Приведённый к престолу, на котором восседал во всём великолепии «князь тьмы», Савва, по предложению беса, покло­нился самому дьяволу и вручил ему «рукописание», и на этот раз не подозревая, с кем он имеет дело. Вернувшись из царства сата­ны, он продолжает свою беспутную жизнь.

Между тем из Персии возвращается отец Саввы Фома и, узнав от жены о поведении сына, шлёт ему письмо с уговорами вернуть­ся в Казань, но так как Савва так же пренебрегает этим письмом, как и письмом матери, отец сам решает отправиться в Орёл, чтобы увезти оттуда сына; бес же, узнав о намерении Фомы, предлагает Савве прогуляться по другим городам, на что Савва охотно согла­шается. В одну ночь бес с Саввой прибывают в город Козьмодемь-янск на Волге, на расстоянии 840 вёрст от Орла, затем, пожив немного в этом городе, также в течение ночи они достигают села Павлова Перевоза на Оке. Там повстречался Савве некий святой старец, одетый в рубище, который, оплакивая его погибель, сообщил ему, что спутник его - бес и что Савва предался дьяволу. Но бес с зубовным скрежетом отозвал Савву и, убеждениями и угрозами заставив его пренебречь словами старца, отправился с ним в город Шую; отец же Саввы после тщетных поисков сына в Орле в вели­кой скорби вернулся в Казань, где через некоторое время умер.

В то время царь Михаил Фёдорович решил послать своё войско под Смоленск, против польского короля. В Шуе происходил набор солдат. Савва, по совету беса, поступает на военную службу и с его же помощью необыкновенно преуспевает в военном деле. Прибыв в Москву, Савва своими воинскими талантами снискивает себе всеобщее расположение и становится известен самому царю и его приближённым. Поселяется он на Сретенке, в Земляном городе, в доме стрелецкого сотника Якова Шилова, оказывающего, как и его жена, большое внимание Савве. Однажды Савва с бесом в одну ночь добираются до Смоленска, в течение трёх дней высматривают там неприятельские укрепления и затем, открывшись полякам, убегают по направлению к Днепру. Вода расступается перед ними, и они проходят через реку посуху, а поляки безрезультатно пре­следуют их. Вскоре Савва и бес вновь, уже вместе с московскими полками под командованием боярина Шеина, отправляются под Смоленск, где Савва трижды вступает в единоборство с тремя польскими исполинами, которых побеждает; потом всюду, где он появляется с бесом на подмогу русским войскам, поляки обра­щаются с огромными потерями в бегство. Все эти эпизоды описаны близко к народно-поэтическому стилю. Изменник Шеин, каким его изображает повесть, очень опечален успехами Саввы и всякими угрозами заставляет его покинуть Смоленск и вернуться в Москву, в дом сотника Шилова.

Повесть после этого близится к развязке. Савва тяжело забо­левает и по настоянию жены Шилова зовёт к себе для исповеди священника. Во время исповеди является в комнату, где лежал больной, толпа бесов во главе с «братом» Саввы, представшим те­перь перед ним не в человеческом облике, как было до этого, а в своём бесовском, «зверонравном» обличий. Скрежеща зубами и показывая Савве «рукописание», он угрожает ему жестокой рас­правой. Исповедь всё же была доведена до конца, но после этого бес стал немилосердно мучить Савву. О нечеловеческих страданиях своего постояльца Шилов доводит до сведения царя, который ве­лит приставить к Савве двух караульщиков, чтобы он, обезумев от страданий, не бросился в огонь или в воду, и сам повседневно по­сылает ему пищу.

И вот однажды, заснув после необычайных бесовских мучений, Савва во сне, как наяву, взмолился богородице о помощи, обещая исполнить то, что он ей пообещает. Проснувшись, он рассказал сот­нику Шилову, что видел пришедшую к его одру «жену светолепну и неизреченною светлостию сияющу» и с ней двух мужей, украшен­ных сединами. Савва догадывается, что это были богородица вме­сте с Иоанном Богословом и митрополитом московским Петром. Богородица обещала Савве исцеление от болезни, если он примет монашеский сан, и велела ему явиться в Казанский собор, что на площади в Москве у Ветошного ряда, в день праздника Казанской её иконы, и тогда перед всем народом совершится над ним чудо.

О видении Саввы сообщают царю, который велит в день празд­ника иконы богородицы Казанской принести больного к Казан­скому собору. Туда является и сам царь. Во время пения херувим- * ской песни был голос свыше, как гром, повелевавший Савве войти внутрь церкви и обещавший ему выздоровление. И тотчас упало сверху церкви «богоотметное оное писание савино», всё заглажен­ное, как бы никогда не написанное, а Савва вскочил с ковра, как будто вовсе не болел, поспешил в церковь и возблагодарил богоро­дицу за спасение. Раздав всё своё имение нищим, он пошёл после этого в Чудов монастырь, принял там монашество и жил до смерти в посте и непрестанных молитвах.

По своему стилю повесть о Савве Грудцыне представляет свое­образное совмещение элементов старой повествовательной, в част­ности житийной, традиции с элементами литературной новизны. Основной смысл повести - спасение грешника молитвой и покая­нием. По традиции зачинщик всяческого зла и здесь - дьявол, побеждаемый вмешательством божественной силы. Поведение впав­шего в грех человека - не столько следствие его природных инди­видуальных качеств, сколько результат воздействия на него посто­ронних сил - злых или добрых. Личная инициатива героя отсут­ствует; она всецело подчинена посторонним, вне его находящимся стихиям. Даже самый акт «рукописания», исстари ещё в качестве мотива использованный апокрифической литературой, является не сознательным действием Саввы, а лишь чисто механическим поступ­ком, потому что юноша не догадывается о последствиях, какие про­истекут от этого «рукописания», а тот, что оказался бесом, вплоть до самой болезни Саввы является ему в человеческом образе, очень ловко маскируя свою бесовскую сущность. Женщина в нашей пове­сти фигурирует как орудие дьявола,- именно она, подталкиваемая бесом, вводит в соблазн неопытного юношу и потом не знает меры своему бесстыдству и разнузданности. Если у Саввы ещё звучит голос религиозной совести, удерживающий его от распутства нака­нуне большого праздника, то у жены Бажена не осталось ничего святого, чему она могла бы принести в жертву свою неуёмную страсть. Самая любовь, её приливы и отливы регулируются в по­вести не внутренними побуждениями любовников, а волшебным зельем или содействием беса. В связи со всем этим психологический элемент тут так же слаб, как и в большинстве житийных и повест­вовательных произведнии старой русской литературы.

И вместе с тем в нашей повести явно дают себя знать те ростки нового стиля, которые мы отчасти отмечали уже в житии Юлиании Лазаревской. Наряду с элементами фантастики и легенды, сказы­вающимися и во взаимоотношениях Саввы с бесовской силой, и в различных сверхъестественных похождениях и удачах Саввы, и в описании царства сатаны, и, наконец, в чудесном исцелении грешника и освобождении его от власти дьявола, здесь налицо стремление со всеми подробностями, хотя и с некоторыми фактиче­скими ошибками, передать реальные черты эпохи, вплоть до вве­дения в повествование действительных исторических личностей - царя Михаила Фёдоровича, бояр Шеина и Семёна Стрешнева, стольника Воронцова, стрелецкого сотника Якова Шилова, а так­же реальных географических местностей и даже улиц. Самый род Грудцыных-Усовых не вымышлен, а существовал в действительно­сти: эту фамилию в XVII в. носили несколько богатых представи­телей купеческого рода, живших в Великом Устюге и в Москве. Далее - целый ряд бытовых и исторических подробностей, отме­ченных повестью, находит себе почти точное соответствие в той исторической обстановке, в которой развёртывается действие пове­сти. Повесть представляет большой интерес как первая попытка в русской литературе изобразить жизнь частного человека на ши­роком фоне исторических событий, в реальной исторической обста­новке. Эпоха, в ней отражённая, определяется прежде всего факта­ми, указанными в самом изложении. Фома Грудцын переселяется из Великого Устюга в Казань в 1606 г. Смоленская война, в кото­рой участвует Савва вместе с полками боярина Шеипа, происходи­ла в 1632-1634 гг. Таким образом, повесть захватывает события приблизительно первой трети XVII в. Мотивом чудесной помощи богородицы, уничтожающей «рукописание», а также красочной де­монологической фантастикой и подчёркнутым изображением за­претной любовной страсти и её перипетий (чего не знала предшествующая русская литература) она сближается скорее всего с таким своего рода вариантом переводного католического сборника нравоучительных повестей и рассказов «Великое Зерцало», как «Звезда Пресветлая», переведённая на русский язык в 1668 г. Впрочем, мотив продажи души дьяволу для любовной удачи с по­следующим избавлением от власти злой силы с помощью силы доб­рой, небесной, лёгший в основу народных преданий о докторе Фаус-ге, присутствует в ряде произведений средневековой литературы, в частности в популярном у нас византийском сказании о Евладии («Чудо святого Василия Кесарийского архиепископа о прельщен­ном отроце»). Точки соприкосновения с нашей повестью мы най­дём и в таких известных тогда па Руси византийских произведени­ях, как сказания о Протерии и Феофиле, а также в многочисленных русских сказаниях о «чудотворных» богородичных иконах.

В повести в основном выдержан традиционный славяно-русский f язык с присущими ему архаизмами, но вместе с тем в ней встре­чаются новые лексические образования («экзерциция», «команда», «воинский артикул»), вошедшие в русский язык в самом конце XVII и в начале XVIII в., но, возможно, присущие не оригиналу повести, а позднейшим её спискам; само же её возникновение ско­рее всего следует датировать в пределах второй половины XVII в. Судя по общему благочестивому тону повести и по финалу, авто­ром её было лицо духовное, быть может, принадлежавшее к причту московского Казанского собора и потому заинтересованное попол­нением чудес от Казанской иконы богородицы ". За принадлеж­ность повести церковнику говорит и присутствие в ней авторских замечаний в духе обычной церковной морали. Хорошее знание автором купеческого быта нисколько, разумеется, не противоречит этому нашему предположению, так как духовное лицо, как и всякое другое, могло иметь достаточные сведения об этом быте 2 .

"Повесть о Савве Грудцыне" дает действующим лицам русские, реальные имена и располагает события в конкретной географической, бытовой, этнографической среде. Действие в ней вполне подчинялось купеческой обстановке определенной, близкой читателям эпохи. Савва Грудцын предстает перед читателем в окружении многочисленных подробностей и деталей. В этой повести «быт служит средством опрощения человека, разрушения его средневековой идеализации», читаем мы у Д.С.Лихачева. Образ Саввы Грудцына запечатлел в себе характерные черты молодого человека переходной эпохи. Показывая участие Саввы в борьбе русских войск за Смоленск, автор повести героизирует его образ. Победа Саввы над вражескими богатырями изображается в героическом былинном стиле. Как отмечает М. О. Скрипиль, в этих эпизодах Савва сближается с образами русских богатырей, а его победа в поединках с вражескими «исполинами» поднимается до значения национального подвига.Образ Саввы, как и образ Молодца в «Повести о Горе и Злочастии», обобщает черты молодого поколения, стремящегося сбросить гнет вековых традиций, жить в полную меру своих удалых молодецких сил.

Хочется отдельно выделить образ беса в этой повести. Вот что об этом пишет академик А.М. Панченко в одной из глав своей книги по истории русской литературы: «Бес в роли слуги -- также продуктивный повествовательный мотив (именно поэтому он так широко использован в мировой литературе). Русская проза обыкновенно разрабатывала комический его вариант -- например, в Житии Иоанна Новгородского. О комической обработке мотива напомнило «Великое Зерцало», которое, возможно, знал автор «Саввы Грудцына». B главе 244-й этого дидактического по общему настроению сборника рассказано o том, «как у некоего пустынника бес репы стрежаше». Как-то в огород пустынника забрался вор, бес-сторож окликнул его и пригрозил пожаловаться хозяину. Вор продолжал свое дело, но уйти с добычей не смог: бесовская сила приковала его к месту. Появился пустынник, и вор попросил прощения: «Прости мя, святче божий, бес научи мя сие сотворити». Тут бес возопил: «О неправедне, не трижды ли оглашах тебя -- не рви репы, скажу старцу?». Душеспасительный колорит 244-й главы -- лишь поверхностное наслоение. На деле это -- типичная новелла, использующая игру слов, построенная на столкновении фразеологизма («бес попутал») и буквального значения слова «бес», обозначающего действующее лицо.

B «Савве Грудцыне» этот мотив переведен в другой план -- в план трагической темы двойничества. Бес -- это названный брат героя, его «второе я». B православных представлениях каждому человеку сопутствует ангел-хранитель -- также своего рода двойник, но двойник идеальный. Автор «Саввы Грудцына» дал обращенное, «теневое» решение этой темы».Иную точку зрения можно встретить у Д.С.Лихачева. Он пишет о том что образ беса в повести - это образ его судьбы. «в "Повести о Савве Грудцыне" судьба Саввы предстает перед ним в образе беса, соблазняющего его на разные губительные для него поступки. Бес в "Повести о Савве Грудцыне" возникает внезапно, как бы вырастает из-под земли тогда, когда Савва перестает владеть собой, когда им полностью, вопреки рассудку, овладевает страсть. Савва носит в себе "великую скорбь", ею он "истончи плоть свою", он не может преодолеть влекущей его страсти. Бес - порождение его собственного желания, он появляется как раз в тот момент, когда Савва подумал: "...еже бы паки совокупитися мне с женою оною, аз бы послужил диаволу". Бес берет с Саввы "рукописание" ("крепость"), символизирующее закрепощенность героя своей судьбой».

Также у А.М.Панченко можно найти описание эпизодов в которых задействованы герои второго плана: «Иллюзии жизнеподобия служат также однотемные и однотипные эпизоды. Это не повторы, a вариации одного мотива. Ситуации постоянно обновляются, a персонажи как бы раздваиваются. B Усолье o Савве пеклась жена «гостинника», в Москве за ним ухаживает жена сотника. Усольский волхв снова возникает в селе Павлов Перевоз, на рынке, в облике нищего старика. «Веси ли, чадо, -- говорит он плача, -- с кем ныне ходиши и его же братом себе нарицаеши? Но сей не человек..., но бес, ходяй с тобою, доводит тя до пропасти адския». И как «гостинник» не верит волхву, так и Савва не слушает одетого в рубище прозорливца. Мать, узнав o сыновних непотребствах, шлет Савве письма, зовет домой, уговаривает и угрожает, «ово молением молит, ово же и клятвами заклинает». Вскоре за перо берется и отец. Цель его та же, но тон письма другой, почти нежный («да вижу, рече, чядо, красоту лица твоего»). Эта вариация психологически очень достоверна».

Жена Бажена Второго предстает в традиционном для древнерусской литературы образе искусительницы и клеветницы.

Своеобразие поэтики (особенности языка и стиля, лексика, тропы и др. приемы создания образов мира и человека).

Для выражения эмоций своих героев автор повести о Савве Грудцыне нашел новые средства, которые позже, в XVIII в., являются излюбленными в повествовательной литературе. Автор порицает связь Саввы и молодой жены Бажена Второго, для него это «грех», «скверное» или «скаредное дело», и он для определения его не скупится на эпитеты, взятые из запасов древнерусской фразеологии: «Савва всегда в кале блуда, яко свинья, валяшеся и в таковом ненасытном блужении много время, яко скот, пребываше». Но он находит и нежные лирические тона для передачи любовной скорби Саввы во время размолвки его с женой Бажена: «Сердцем же скорбя, -- говорит он о Савве, -- и неутешно тужаше по жене оной, и начат от великия туги красота лица его увядати и плоть его истончаватися». Это впервые в древнерусской литературе автор повести рассказывает о любовной неудаче своего героя. «Некогда же той Савва, -- читаем мы дальше, -- изыде един за град на поле, от великого уныния и скорби прогулятися, и идяше един по полю, и никого же пред собою или за собою видяше, и ничто ино помышляше, но токмо сетуя и скорбя о разлучении своем от жены оныя».

Мать и отец Саввы неоднократно посылают своему сыну «епистолии» -- прием для выражения эмоций героев и композиционное средство, на основе которого в XVIII в. пишутся целые повести и романы. В языке «Повести о Савве Грудцыне» много слов переходной эпохи: епистолия, солдаты, артикул, рота, команда и др. Автор любит архаизмы, они для него звучат как изящная, изысканная речь: «И тако той Савва... от зависти диавола запят бысть, падеся в сеть любодеяния...» (Великие Четьи-Минеи: «Ненавидяй же добра диавол единою запят ему и врину и в ров любодеяниа»); «Савва же таковое писание приим, и прочет е, ни во что же вменив» (В. Ч.-М.: «И ни в что же въменив запрещение старца»); «Мнимый же брат, паче же рещи бес, вскоре изъем из опчага чернило и хартию, дает юноши» (В. Ч.-М.: «И изем злато из опчага, ношеное им на торг...») и т. п.

Ограниченность языковых средств автора создает эффект немоты персонажей повести. Несмотря на обилие прямой речи, эта прямая речь остается все же "речью автора" за своих персонажей. Попытка индивидуализации прямой речи сделана только для беса, но и эта индивидуализация касается не речи самой по себе, а только манеры, в которой бес разговаривает с Саввой: то «осклабився», то «расмеявся», то «улыбаясь». В языковом же отношении речи Саввы, беса, Бажена Второго, его жены, главного сатаны и прочих не различаются между собой.

ЖАНРОВАЯ ПРИРОДА «ПОВЕСТИ О САВВЕ ГРУДЦЫНЕ»

Калинин Константин Андреевич

студент 4 курса, кафедра русского языка и литературы НИСПТР, РФ, г. Набережные Челны

Габдулатзянова Лилия Кариповна

научный руководитель, старший преподаватель НИСПТР, РФ, г. Набережные Челны

Цель данной работы заключается в выявлении жанровой природы «Повести о Савве Грудцыне».

Теоретическую и методологическую основу исследования составили работы М.М. Бахтина , Д.С. Лихачёва , Е.А. Краснощековой , В.В. Кускова , Я.С. Лурье , А.М. Панченко и О.М. Скрипиля .

ПСГ (здесь и далее «Повесть о Савве Грудцыне» - ПСГ) была написана неизвестным автором или между 1666 и 1682 годами , или в начале XVIII века . Академик А.С. Орлов назвал произведение первым русским романом , другие исследователи, уточнив эту жанровую характеристику, бытовым психологическим романом [там же].

Однако следует учитывать, что ПСГ возникла на сопровождавшемся ломкой традиционной жанровой системы этапе перехода от древнерусской литературы к русской словесности Нового времени , когда начался «процесс дифференциации художественной литературы, её вычленения из письменной исторической и религиозно-дидактической» литератур и писатели в поисках новых, адекватных времени, способов художественного воплощения содержания стали, кроме прочего, создавать «бытовые повести с вымышленными сюжетами и героями» [там же]. По мнению Д.С. Лихачёва, впервые в русской литературе подобный процесс происходил в XI-XIII вв., когда новые жанры стали образовываться на стыке двух жанровых систем: книжной (клерикальной) и фольклорной (народно-бытовой). В результате появлялись произведения, стоящие вне жанровых систем: «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Поучение» Владимира Мономаха, «Слово о погибели Русской земли» .

ПСГ отражает один из окончательных этапов развития авторского самосознания в древнерусской литературе. То обстоятельство, что повествование ведётся от первого лица единственного числа, ясно свидетельствует об осознании рассказчиком себя как индивидуального автора, высказывающего собственное мнение, дающего свою оценку описываемым событиям.

М.О. Скрипиль, как и его предшественники А.Н. Веселовский, Н. Тихонравов, А. Галахов, В. Сиповский, пытался определить прямые источники ПСГ . Он указывал на ошибочность выводов тех исследователей повести, которые, используя сравнительно-исторический метод, не учитывали возможности заимствования его создателем тех или иных сюжетов и мотивов . Соглашаясь с этим замечанием, внесём уточнение: некоторые сюжеты и мотивы, которые используются в ПСГ, могли быть заимствованы анонимным автором не прямо, а опосредованно в силу их традиционности или широкой известности.

О начитанности создателя ПСГ свидетельствует обилие книжных элементов в ней. Этикетная формула обращения к читателям «Хощу убо вам, братие , поведати повесть сию предивную…» аналогична начальным формулам «Слова о полку Игореве» («Не лѣпо ли ны бышетъ, братие …» ), «Моления Даниила Заточника» («Вострубим убо, братие …» ), «Задонщины» («Снидемся, братия и друзи и сынове рускии» ). Она, как известно, имеет церковно-книжное происхождение и часто встречается в евангельских текстах: «А вы не называйтесь учителями: ибо один у вас Учитель - Христос; все же вы - братья » (Ев. от Матфея XXIII, 8) , в Апостоле: «С великою радостью принимайте, братия мои , когда впадаете в различные искушения» (Послание св. апостола Иакова I, 2) , «Разве вы не знаете, братия (ибо говорю знающим закон)…» (Послание к римлянам св. апостола Павла VII, 1) , в патристике и произведениях ораторской прозы: «Добро есть, братие , почитанье княжьное, паче вьсякому хрьстьяну» («Слово нѣкоего калугера о чьтьи книг» из Изборника Святослава 1076) ; «От неа же и ты, брате , блюдися да не дай же мѣста гнѣвному бѣсу» (Киево-Печерский патерик) .

С точки зрения выявления интертекстуальных связей ПСГ, интересна и авторская трактовка упоминаемого исторического события: «за умножение грехов наших попусти Бог на Московское государство богомерскаго отступника и еретика Гришку Растригу Отрепьева, иже похити престол Российскаго государства разбойнически, а не царски» . Вспомним, что подобная, «с позиций религиозной историософии» , трактовка монголо-татарского нашествия на Русь, которая была «характерна для всех памятников книжного происхождения» [там же], лежит в основе более ранних произведений, например, «Повести о тверском восстании 1327 года» из Тверской летописи XV века («за умножение грѣхъ ради наших, Богу попустившу диаволу възложити злаа въ сердце безбожным Татаром глаголати беззаконному царю» ) или «Повести об убиении в Орде князя Михаила черниговского и боярина его Федора» («Въ лѣто 6746, по Божию попущению и гнѣву , бысть нахождение татарское на землю Рускую, за умножение нашихъ съгрѣшений » ).

Связь ПСГ с книжной традицией сказывается как в выборе тем и мотивов, так и в жанровом отношении. Очевидно, что для анонимного автора первостепенной является воспитательная, дидактическая цель. Он «по своим взглядам… - консерватор. Его ужасает плотская страсть, как и всякая мысль о наслаждении жизнью: это грех и пагуба» , он «противится новым веяниям, осуждает их с позиций церковной морали» [там же]. Но в то же время он помнит о слабости человека, о том, что он постоянно отклоняется от прямого пути, и знает, «како человеколюбивый Бог долготерпелив, ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судбами приводит ко спасению» . Этим обусловливается, что традиционная для древнерусской литературы тема спасения души в ПСГ начинает «притягивать» к себе ряд известных церковно-книжных мотивов.

Во-первых, отметим значимость для ПСГ мотива блудного сына , встречающегося, например, в таких произведениях XVII века, как «Повесть о Горе-Злочастии», «Комедия притчи о Блудном Сыне» Симеона Полоцкого. Савва уходит от своих благочестивых родителей с товарами отца. Как и евангельский герой, в городе он не только начинает жить распутно («падеся в сеть любодеяния» ), но и отвергает отца, являющегося олицетворением Бога, и поддаётся на уловки сатаны. Для описания и крайней бедственности состояния своего героя, и его раскаяния автор повести использует приём аллюзии: если евангельский блудный сын от нужды нанялся пасти свиней и, сидя у корыта, мечтал утолить голод едой этих нечистых для иудеев животных , то Савва «забывши страх Божий и час смертный, всегда бо в кале блуда яко свиния валяюшеся. И в таковом ненасытном блужении многое время яко скот пребывая» ; если блудный сын вернулся в дом своего отца, то Савва ушел в монастырь - в дом Отца небесного.

Во-вторых, подчеркнём роль уходящего корнями в глубь веков и популярного в древнерусской литературе мотива злой жены в ПСГ. Библейский царь Соломон неоднократно осуждает злых жён: «Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в пространном доме» , «Сварливая жена - сточная труба» , «Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена - равны» . В «Молении Даниила Заточника» звучат следующие сентенции: «Лучше бы ми желѣзо варити, нежели со злою женою быти. Жена бо злообразна подобна перечесу, сюда свербит, сюда болитъ» , «Блуд во блудех, кто поимеет злу жену прибытка деля или тестя деля богата. То лучше бы ми вол видети в дому своемъ, нежели жену злообразну» . Что же касается ПСГ, библейской параллелью к жизни Саввы в доме Бажена Второго является пребывание Иосифа Прекрасного в доме Потифара. Правда, в отличие от героя древнерусской литературы, Иосиф не предался блуду. Но оба юноши были оклеветаны женщинами, воспылавшими к ним страстью, вследствие чего Иосиф оказался в темнице, а Савва был изгнан из дома Бажена Второго.

О близости ПСГ к житию указывают такие её особенности, как дидактизм, повествование о детских годах Саввы, похвала его благочестивым родителям, наличие мотива искушения, изображение духовной эволюции героя. Однако рассказ о раскаянии и спасении Саввы занимает меньшую часть «предивной, исполненной страха и ужаса, достойной неизречённого удивления» повести. Кроме того, в отличие от житийной литературы, ПСГ написана как увлекательная история выдуманного персонажа.

На связь ПСГ с видением свидетельствует, прежде всего, описание посланного герою видения: к Савве в сопровождении святых апостолов Иоанна Богослова и митрополита Петра является Богородица и спрашивает о причине его скорби. Открывшемуся ей юноше она указывает, какие меры он должен предпринять ради спасения своей души. Интересно, что в этой части ПСГ абсолютно полно реализуется жанровый канон видения: есть традиционные персонажи, называются конкретные условия спасения, чудесное трактуется как реальный факт.

Много общего у ПСГ с летописью ивыросшей из неё исторической повестью . Формула, открывающая повествование - «Бысть убо во дни наша в лето 7114 (1606)…» , - аналогична тем, что звучат, например, в «Повести временных лет» (В лѣто 6463. Иде Ольга въ Греки, и приде Царюгороду ), в Галицко-Волынской повести (Въ лето 6748. Приде Батый Кыеву въ силѣ тяжьцѣ ). Подобно историографам, автор ПСГ не мыслит своё произведение вне реальных исторических временных границ. Поэтому подлинные исторические лица Гришка Отрепьев, царь Михаил Фёдорович Романов соседствуют с вымышленными персонажами (впрочем, фамилия Грудцыны-Усовы принадлежала хорошо известному на протяжении всего XVII века в Московском государстве богатому купеческому роду ), а историческая действительность переплетается с выдуманными событиями (например, появление самозванца Григория Отрепьева заставляет отца Саввы Фому Грудцына Усова переехать в Казань), разворачивающимися, кстати, в реальном, очень широком географическом пространстве, включающем Москву, Казань, Астрахань, Орёл, Соль Камскую, Шую, Великий Устюг.

С летописью ПСГ сближает и то обстоятельство, что автор оценивает описываемые события, руководствуясь собственными убеждениями, не вступающими в противоречие с общепринятыми религиозными, политическими и социальными представлениями эпохи. Так, Бог попускает появление самозванца «за умножение грехов» , Григорий Отрепьев называется «богомерзким отступником и еретиком, который похитил престол царский как разбойник» [там же], а Михаил Фёдорович - «благочестивым и великим государем» [там же]. Я.С. Лурье отмечал две тенденции, характерные для летописей XII-XVI веков: конкретное описание и идеализацию . Идеализированными в ПСГ выступают Григорий Отрепьев (идеал зла) и Михаил Фёдорович (идеал добра).

Автор ПСГ использует также жанровые возможности хожения. На протяжении всего произведения Савва путешествует, причём его физическое перемещение как бы накладывается на процесс внутреннего изменения. Интересно, что в одних местах он теряет свои духовные силы и не может противостоять дьяволу (Соль Камская, Шуя, Орёл), а в других, связанных с его родителями, семьёй сотника Иакова Шилова, старцем из Павлова-Перевоза, напротив, обретает покой и спасение души (Великий Устюг, Москва, Казань).

Изображая внешний мир, автор повести обращается к характерной для всей древнерусской литературы идее двоемирия . Христианские книжники руководствовались убеждением, что помимо видимого, материального мира есть мир духовный, оказывающий непосредственное влияние на первый. Это обстоятельство объясняет, почему в ПСГ часть событий происходит в ирреальном измерении. Савва видит, с одной стороны, град сатаны, с другой, царство Бога. Он встречается с существами и людьми, являющимися их посланниками: проводником Саввы в царство дьявола становится соблазняющий его бес; жена Бажена Второго – не просто ворожея, она соотнесена с библейским сатаной, в обличье змея искушающего Еву: «яко ехидна злая , скрывает злобу в сердцы своем и подпадает лестию к юноши оному» ; утешает и направляет юношу на истинный путь Богоматерь; на необходимость спасения души и служения Богу ему указывают старец в Павлове Перевозе, жена сотника Иакова Шилова. Осуществление правильного выбора между царствами Бога и сатаны приводит Савву в монастырь, являющийся земным воплощением Небесного града.

Как видим, автор ПСГ избирает такие темы и мотивы, ориентируется на те жанры, которые позволяют ему сосредоточить внимание на изображении позитивного развития Саввы Грудцына, оказывающегося вынужденным совершить выбор между добродетелью и грехом, Богом и дьяволом, добром и злом. Герой, поначалу вступивший в конфликт с христианской общиной, осознаёт собственную греховность и принимает общепринятые социальные, нравственные, религиозные ценности.

И именно нестатичность этого вымышленного героя позволяет резко отграничить ПСГ от других произведений древнерусской литературы.

В то же время это произведение оказывается удивительно похожим на такие немецкие рыцарские романы, как «Бедный Генрих» (ок. 1195) Гартмана фон Ауэ и «Парцифаль» (ок. 1200) Вольфрама фон Эшенбаха. Как известно, немецкий рыцарский роман, в отличие от французского, уделял много внимания религиозно-нравственной проблематике и изображал процесс духовного совершенствования человека. Именно это обстоятельство и ставит его у истоков немецкого романа воспитания .

В литературоведении закрепилось мнение, что роман воспитания - жанр, полнее всего проявивший себя в немецкой литературе. Однако важную роль он сыграл и в русской словесности . С этим жанром могут быть соотнесены такие известные произведения, как «Рыцарь нашего времени» (1799) Н.М. Карамзина, «Обыкновенная история» (1847), «Рудин» (1855) И.С. Тургенева, «Детство» (1852), «Отрочество» (1854), «Юность» (1857), «Воскресение» (1899) Л.Н. Толстого, «Обломов» (1859) И.А. Гончарова, «Преступление и наказание» (1866), «Подросток» (1875) М.Ф. Достоевского. С нашей точки зрения, эти и другие классические русские романы, изображающие формирование человека, восходят к «Повести о Савве Грудцыне», в котором можно обнаружить черты, признаваемые обычно жанровыми признаками романа воспитания: дидактизм, моноцентричность, важность темы воспитания личности, изображение эволюции героя, использование композиции, призванной подчеркнуть стадиальность тернистой «дороги жизни» героя, наличие системы персонажей, способствующей воспитанию главного героя, показ внешнего мира как школы жизни, конформистское решение конфликта «я-мир» .

Всё вышесказанное позволяет прийти к выводу о том, что неизвестный автор «Повести о Савве Грудцыне» вышел за рамки традиционных жанров древнерусской литературы и создал произведение, ставшее если не первым русским романом воспитания, то его непосредственным предшественником.

Список литературы:

1. Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Собрание сочинений в семи томах. М.: Языки славянских культур, 2012. Т. 3. Теория романа (1930-1961 гг.). - С. 180-217.
2. Библия. Книги священного писания ветхого и нового завета. Минск: «ПРИНТКОРП», 2010. - 1217 с.
3. История русской литературы X-XVII веков: учеб. пособие для вузов / Л.А. Дмитриев [и др.]; под ред. Д.С. Лихачёва. М.: Просвещение, 1980. - 462 с.
4. История русской литературы XVII-XVIII веков: учеб. пособие / А.С. Елеонская [и др.]. М.: Высшая школа, 1969. - 363 с.
5. Краснощекова Е.А. Роман воспитания Bildungsroman - на русской почве: Карамзин. Пушкин. Гончаров. Толстой. Достоевский. СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2008. - 480 с.
6. Кусков В.В. История древнерусской литературы: учеб. для вузов / В.В. Кусков. М.: Высшая школа, 1982. - 296 с.
7. Лихачёв Д.С. Слово о полку Игореве» и жанрообразование в XI-XIII вв. / Д.С. Лихачёв // ТОДРЛ. Л.: Наука, 1973. –Т. 27. История жанров в русской литературе X-XVII вв. - С. 69-75.
8. Лурье Я.С. К изучению летописного жанра / Я.С. Лурье // ТОДРЛ. Л.: Наука, 1973. Т. 27. История жанров в русской литературе X-XVII вв. - С. 76-93.
9. Прокофьев Н.И. Древняя русская литература. Хрестоматия / Н.И. Прокофьев. М.: Просвещение, 1980. - 399 с.
10. Повесть о Савве Грудцыне // Русская литература XI-XVIII вв. / под ред. Г. Беленького [и др.]; сост., вступ. статья, примеч. Л. Дмитриева и Н. Кочетковой. М.: Художественная литература, 1988. - 201-217 с.
11. Скрипиль М.О. «Повесть о Савве Грудцыне» // ТОДРЛ. М.-Л.: Издательство АН СССР, - 1932. - Т. 2. - С. 181-214.