Результаты поиска по \"чеховский интеллигент\". Скромное обаяние интеллигенции

В письме к брату Чехов сформулировал восемь черт настоящего интеллигента, каковым сам, несомненно, являлся.

...они уважают человеческую личность и умеют прощать...
И речь здесь не только о мелких обидах, когда друг сказал что-нибудь неприятное или потерял ваш бумажник. Простить врага своего и не делать из этого геройства - вот главное.

...они сострадательны и болеют душой за то, чего не видно простым глазом...
Когда учитель из провинции просит, чтобы талантливого ученика прослушали в хорошем учебном заведении, когда сын-алкоголик бросает пить ради измученных родителей или силами всех соседей помогают вылечить больного ребенка - не это ли вызывает уважение и благодарность?

...они не унижают себя для чужого сочувствия...
"Меня не понимают!" - этой фразы в лексиконе интеллигента просто нет. Они не занимаются самобичеванием. Как известно, мысль - материальна, и, как знать, что будет, если постоянно говорить о себе плохо. Может быть, тебя действительно перестанут понимать и начнут жалеть по-настоящему.

...они уважают чужую собственность, а потому платят долги...
Ведь вернуть долг - это не только расположение близких, но и подарок спокойствия и морального удовлетворения самому себе.

...они не суетны и не хвастливы...
Представьте себе человека, который все время рассказывает о том, где он побывал, сколько стоит его новая шуба, с кем он вчера говорил и кто из знаменитостей ему вчера улыбнулся, а еще какой он умный и хороший. Неприятно, да?))

...они чистосердечны и боятся лжи...
Трудно представить себе человека, который не лжет. И прежде всего самому себе. Но где-то такие, наверное, есть или были когда-то - ведь Чехов знал, о чем писал.

...они уважают в себе талант и жертвуют для него всем...
Бах испортил себе зрение, по ночам переписывая ноты, Бетховен оглох, но даже это не могло отдалить его от сочинительства, а Пауль Витгенштейн, потеряв на войне правую руку, продолжал играть на фортепиано левой рукой специально написанные для него концерты.

...они воспитывают в себе эстетику - внешнюю и внутреннюю...
Интеллигентный человек (по Чехову - "воспитанный") никогда не оденется как мужик, он оденется по-иному. В какой бы ситуации ни оказался интеллигент, он не потеряет чувство вкуса. Помните все эти фотографии писателей, ученых, музыкантов, врачей XIX века? Они сидят или стоят напомаженные, с аккуратными усиками, при костюмчиках и начищенных ботинках - в каком бы материальном положении они ни находились. Они не могут "уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу...Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность..."
Чтобы не быть пустой куклой с хорошими манерами, нужно заботиться и о внутренней эстетике. Давать ей постоянную подпитку. Как можно больше читать - и не всё, что под руку попало или новомодные "штучки", а самую тривиальную классику. Воспитывать глаз живописью, архитектурой, а слух - музыкой и театром.

Результаты поиска

Нашлось результатов: 12034 (0,72 сек )

Свободный доступ

Ограниченный доступ

Уточняется продление лицензии

1

М.: ПРОМЕДИА

Вас отличает настоящая интеллигент " ность, которая неразрывна с такими луч" шими человеческими качествами

2

Александр Алексеевич Ломтев - журналист, писатель. Родился в 1956 году. Основатель и издатель культурно-просветительской газеты «Саровская пустынь». Публиковался в различных литературных журналах России. Автор книг «Путешествие с ангелом» (финалист Бунинской премии 2008 года в номинации «Открытие года»), «Ундервуд», «Пепел памяти». Лауреат премии Союза писателей России «Имперская культура», премии «Патриот России» и др. Живет в г. Сарове Нижегородской области.

И Ивановна знает, что пес курицу не съест, но ее раздражает интеллигент (художник, который ни хрена не <...> Был Иван Николаевич человеком вполне интеллигент " ным и, хотя писал в квитанциях «фото графия на плацмасе

3

Когда я учился в школе, то из всех русских классиков больше всего мне не нравился Антон Павлович Чехов. Во-первых, своей постной физиономией в пенсне. А во-вторых, то, что мы читали по программе - «Смерть чиновника», «Толстого и тонкого», «Хамелеона», «Ионыча», «Человека в футляре», «Крыжовник», «Вишневый сад» и даже «О любви», - казалось занудным и пресным. Может быть, оттого, что скучно преподавали, может быть, не дорос, но и сегодня «школьные» рассказы и эту пьесу я не считаю у Чехова своими любимыми.

И вовсе не был он таким мягким и душевным интеллигентом , каким его представляют. <...>интеллигентам , все гадавшим, что будет через двадцать - тридцать - сорок лет, ответили бы, что через <...> Эрудиты прослеживают связь между чеховской «Душечкой» и платоновской «Фро». <...> Платоновский Платонов был опровержением не только Платонова чеховского , но и того нелюбимого мною в школе <...> А поверившая чеховскому диагнозу интеллигентная Россия, убаюканная, оча# рованная им, революцию проспала

4

Статья посвящена истории русской молодежи

Что-то вроде чеховско ­ го сада через триста лет... <...>Чеховский интеллигент - это тот же Обломов, только ли­ шенный крепостных душ и вынужденный поэтому служить <...>Чеховский интеллигент пьет, скучает, играет в карты, в лучшем случае служит (очень плохо, впрочем), но <...>Чеховский герой (антигерой - сказали бы теперь) может еще и мечтать. <...>Интеллигент мечтает благодушно, с зевотой. И любит он с зевотой.

5

Герменевтика драматургии А.П. Чехова монография

М.: ФЛИНТА

Книга д.ф.н., профессора И.В. Дмитревской посвящена практически неисследованной проблеме, герменевтическому анализу драматургии А.П. Чехова. Полагая ситуацию непонимания главной внутренней причиной экзистенциального содержания чеховских пьес, автор методом системной герменевтики раскрывает последовательности смыслов, скрытых внутри чеховских текстов и направленных на разрешение экзистенциальных ситуаций или на выявление условий, при которых они остаются неразрешимыми. Таким образом, открывается внутренняя логика сюжета, движение психологического мира героев от непонимания к пониманию. В книге раскрыты и другие аспекты драматургии А.П. Чехова - феноменологический, экзистенциальный, символический, социальный и т.п.

Интеллигенты повысили самооценку. <...> Но такова природа чеховского интеллигента : он видит проблему там, где другие ее не видят; вместо того <...> Но есть здесь и другая мысль: интеллигента нельзя уничтожить духовно, если он истинный интеллигент . <...> Каков смысл молчания чеховских героев? <...> Что оставят чеховские герои в вечности?

6

Концептосфера А.П. Чехова сб. статей

Ростов н/Д.: Изд-во ЮФУ

Данный сборник – результат работы авторов над проблемой представления некоторых концептов в идиолекте писателя. В настоящее время существуют разное понимание «концепта» и разные направления концептуального анализа, и это нашло отражение в статьях, что соответствует положению, сложившемуся в когнитологии – относительно недавно появившейся и поэтому продолжающей формироваться области знания.

И чеховский интеллигент еще долго будет путеводной звездой в нашем поиске себя самого и смысла нашего <...> («Интеллигенты -кабатчики». С., 16, 228). <...> Также Пьецух обращается к таким чертам чеховского интеллигента , как внутренняя изолированность от обыденной <...> Чехова Еще одним типом чеховского интеллигента является герой, чувствующий наступление обыденности и <...> Еще один тип чеховского интеллигента представлен нам в рассказе «Студент».

10

М.И. (Михаил Ильин). С первого номера нашего издания хотелось бы готовить традицию. Надеюсь, что каждая следующая книжка будет открываться беседой главного редактора с одним из коллег, который может и хочет поразмышлять о методе1, о путях научного исследования и подходах к нему. Первым собеседником не случайно выбран Юрий Сергеевич Пивоваров. Мне хотелось продолжить наши многолетние споры о том, как нам, русским, изучать Россию, т.е. понять и познать самих себя

Или, например, чеховские интеллигенты . Вот мы – чеховские интеллигенты в каком-то смысле слова. <...> Все интеллигенты – чеховские , потому что Чехов придумал нас. Мы – порождение Чехова. М.И.

11

По русской правде говоря... Сборник статей

В сборник вошли публицистические статьи известного писателя - публициста, посвященные злободневным вопросам политической, культурной, научной, литературной жизни современной России.

интеллигентов ». <...> Праздные, «болтающие» интеллигенты – фирменный знак Чехова. <...> <...> <...>

12

Георгий Иванович Чулков мыслил себя прирожденным драматургом. В его наследие входят больше десяти пьес, часть которых, причем, по его убеждению, лучшая, так и осталась неопубликованной и хранится в его архиве в Рукописном отделе РГБ.

момента в развитии театра – вне зависимости от того, в чем видели этот «слом»: в неумелом развитии чеховской <...> И трагедия главного героя, магистра философии, учившегося в Марбурге, и, следовательно, интеллигента , <...> Указания на чеховские реминисценции симптоматичны, поскольку пьеса Чулкова представляла собой во многом <...> «собрание» чеховских мотивов, поэтому имя Чехова неоднократно возникает во многих рецензиях. <...> Критик с сочувствием отнесся к «душевной драме, которую переживает» Башилов как «русский интеллигент »

16

Раскрывается понимание философского содержания творчества Антона Павловича Чехова, основывающееся на представлении об оригинальном религиозно-философском мировоззрении писателя и одновременно мыслителя экзистенциального типа, оказавшего значительное влияние на развитие русской философии 20 века. Автором предпринимается попытка выявить объективные и субъективные причины его "философской недооценки" в России.

(Это еще раз доказывает, что русский интеллигент вовсе не равнозначен европейскому интеллектуалу.) <...> А в жизни Чехов как раз был не интеллигентом , а «собирательным типом» русского человека (по Розанову) <...> верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям, интеллигенты <...>Чеховское мировоззрение выработано им самим, оно было совершенно самостоятельным и незаемным. <...> строках, излагает Чехов литературный сюжет, посвященный показному религиозному благочестию некоего интеллигента

18

И до истории дотронуться рукой...

Юрий Константинович Баранов - поэт, прозаик. Редактировал книги главной редакции восточной литературы издательства «Наука». После перехода в 1967 году на журналистскую работу обратился к публицистике, которая переросла в документальную историческую прозу. В течение нескольких лет работает в приложении к «Литературной газете» - «Подмосковье: культурная реальность». В газете «Ежедневные новости. Подмосковье» ведёт литературную страницу «Вдохновение», активно занимается исторической публицистикой, что нашло отражение в данном сборнике.

интеллигентов ». <...> Праздные, «болтающие» интеллигенты – фирменный знак писателя. <...> Или чеховские «лишние люди» строили Великий Сибирский путь? <...> Итак, существовали ли в реальности «чеховские интеллигенты », а если существовали, каково было их влияние <...> Да те самые «болтающие интеллигенты ».

22

Ф.Батюшков. Театральные заметки (новинки на сцене Александринского театра). Публикация. комментарии

Публикация статьи Ф. Батюшкова, посвященной театральным постановкам Александринского театра: "Невеста" Г. Чулкова, "Романтики" Д.С. Мережковского.

ранен, но интерес пьесы не в этих событиях, а в душевной драме, которую он переживает, как русский «интеллигент <...> », перед новым представившимся ему вопросом: как отнестись именно такому интеллигенту , мыслителю-индивидуалисту <...> Русский интеллигент с его традиционным «миллионом страданий», – без которых, уж так положено ему на роду <...> Это частный случай, напоминающий чеховского «Иванова» (конечно, с другой мотивировкой поводов самоубийства <...> Чулкова и характеристике ее героя Башилова от чеховского Иванова, –обусловленность, на которой не будем

23

Статья является частью книги "Чехов -мыслитель, художник. Катастрофа. Возрождение" и рассказывает о пересмотре устаревших представлений о творчестве А. П. Чехова, о поэтике и идейности чеховских произведений.

Это - точная и объективная характеристика чеховской поэтики. <...> Все нелест­ ные эпитеты, относящиеся к героям чеховских произведений, должны были показать принципиаль <...> практику революционного насилия; каждый, кто не принимал его, казался им болез­ ненным, бессильным интеллигентом <...> Знаешь, у него все же душа маленькая, душа русского интеллигента " (М. Горькому, 11.2.1898). <...> Ольминский, Поссе и другие, презирал произведения Чехова, да и его самого за „душу маленькую, душу русского интеллигента

24

Статья посвящена творчеству Михаила Булгакова ("Мастер и Маргарита") и Художественному театру

«Враг народа» в постановке Станиславского - это почти чеховская пьеса. <...> Тихими шагами ходят по сцене норвеж­ ские интеллигенты , каким-то чудом попавшие в Москву, в Ка­ мергерский <...> Перед вами ваши старые знакомые - деликатные, симпатичные чеховские герои. <...> ДЬЯВОЛИАДА Мои родители - интеллигенты старой формации - очень типичные интеллигенты . <...> Черт в романе «Братья Карамазовы» - это тот же гоголев­ ский черт, лишь перевоплотившийся в русского интеллигента

25

В 1930 году, в своем известном Письме к Правительству Михаил Булгаков кратко, ясно и честно изложил свои убеждения и художественные устремления, среди которых было «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране». Что стоит за этой высокой оценкой? И насколько заслуженной она была?

Герои-интеллигенты действуют на страницах произведений Лескова, Боборыкина, Гаршина. <...> / 157 интеллигентом в лучшем смысле этого слова. <...> Жизненные обстоятельства еще в большей мере, чем в чеховские времена, склоняли к самопопустительству <...> Маканин, как и Трифонов, продолжал чеховскую традицию, но в ее скептическом, абсурдистском изводе. <...>Интеллигенты -бюджетники разом оказались «людьми воздуха».

26

№6 [Законность, 2014]

Как известно, в последние полтора десятилетия в России активно обновляется законодательство, по некоторым вопросам – кардинально, многие правовые институты претерпевают существенные изменения, вводятся новые. На страницах журнала за это время опубликовано много дискуссионных статей о месте и роли прокуратуры в нашем обществе и государстве, посвящённых судебной реформе, новому УПК, суду присяжных, реформе следствия в прокуратуре и т. д. Но это никогда не было в ущерб материалам об обмене опытом и комментариям законодательства, сложных вопросов правоприменительной практики. Регулярно публикуются и очерки о заслуживших признание прокурорах. У журнала есть сложившийся авторский коллектив, куда входят и известные учёные, и болеющие душой за дело работники правоохранительных органов практически из всех регионов России.

Отпечатано в ОАО "Первая Образцовая типография" Филиал "Чеховский Печатный Двор" 142300, Московская область <...> Дурным тоном было быть интеллигентом .

27

Интеллигент в третьем поколении, Самгин вырос с комплексом вины перед мужиком, ему с детства внуша� ли <...> Осо� бенности горьковской художественно�умозрительной ма� неры ярче всего проступают на фоне чеховской <...> , потому что у этих авторов один герой - интеллигент . <...> Как литературный эксперт Горький высоко ценил объективную чеховскую поэтику, но в еще больший восторг <...> У Горького чеховская метафора становится аллегорией, более того - материализуясь, ра� зыгрывается в лицах

28

Здесь собраны некоторые записи о. А. Шмемана из его «Дневников». Они все посвящены русской теме. Мною предпринимается рискованная попытка вырвать эти записки из контекста. Тем самым, разумеется, существенно обедняется их содержание. Однако есть, на мой взгляд, смысл выделить их и прокомментировать. Настолько для нас важна мысль о. Александра

Чеховские люди, чеховские ситуации. Та же маленькая жизнь, глупость, страх, но и – доброта. <...> У интеллигента не только все заострено, но потому и упрощено. <...> Тем более что сам Шмеман говорит о рассказах Войновича – «чеховские люди, чеховские ситуации». <...> Так сказать, народный интеллигент … Только вот почему о. <...> Во-первых, у Войновича те еще интеллигенты , полу-интеллигенты , низовка. Да плюс даны сатирически.

29

Его «Ба� тум» не был ни компромиссом, ни уступкой, ни гибелью и сдачей русского интеллигента . <...> впрочем, очень мало - Платонов от писателей дистанцировался) рисуют взаимоисключаю� щие портреты: от чеховского <...>интеллигента в изображе� нии Гумилевского до хулигана в мемуарах Липкина.

30

№2 [Посев, 1985]

Общественно-политический журнал. Выходит с 11 ноября 1945 г., издается одноименным издательством. Девиз журнала - «Не в силе Бог, а в правде» (Александр Невский). Периодичность журнала менялась. Первоначально выходил как еженедельное издание, некоторое время выходил два раза в неделю, а с начала 1968 года (номер 1128) журнал стал ежемесячным.

В результате, в Советском Союзе удивительно много информированной политической дискуссии... русские интеллигенты <...> За эти 4 года сотни, а может быть, и тысячи косовских албанских студентов и других интеллигентов были <...> „И потому весьма ангажированные советские интеллигенты , сидя за черной икрой и настоящей русской водкой <...> „Новый", он же советский, интеллигент позволил себе отчасти очнуться от своего энтузиазма, горения и <...> „Новый интеллигент " и сегодня тяго­ теет к тому квазилиберализму, который, по словам Н.

31

Триумф и трагедия Михаила Зощенко

Статья написана к столетию Михаила Зощенко. Дан глубокий анализ нравственной позиции писателя, сделана попытка объяснить феномен Михаила Зощенко - потомственного дворянина, интеллигента, посвятившего своё творчество изображению "советских коммуналок". Автор утверждает, что "Зощенко, хотя моральные его уроки весьма часто били мимо цели, с предельной отчетливостью и выпуклостью отобразил и передал черты страшного мира безличия, бездушия, безнравственности... типы, выведенные им, оказались воистину на все времена. Даже на нынешние, давно уже постсоветские, когда и коммуналки сходят потихоньку на нет, и управдомы канули в Лету... Что умирать они, его герои, отнюдь не собираются, хотя всю жизнь писатель положил на то, чтобы, влезши в шкуру жильца заплеванных коммуналок, заставить его, махрового обывателя, спокон веку не читавшего ничего, кроме разве что уголовной хроники, хоть немного образумиться, впервые задуматься, поглядев на себя".

У нас нет другого народа - сколь бы ни огорчали интеллигентов отдельные его поступки, мало объяснимые <...> Конечно же, она, великая чеховская «Тоска». <...> Тоска, причина которой, пусть несравнимая с той, чеховской , но тоже не так уж мала, ибо она - человеческая <...> Такой словопорядок удивителен и интересен для интеллигента , который, конечно же, моментально отметит <...> Ибо в сознании интеллигента всегда присутствует языковая норма.

32

№12 [Литературная газета, 2014]

«Литературная газета» - старейшее российское периодическое издание. Первый номер газеты, основанный группой литераторов при ближайшем участии А.С. Пушкина вышел 1 января 1830 года. Сегодня «ЛГ» - прежде всего общественно-политический еженедельник для широкого круга интеллигенции, посвященный политике и экономике, обществу, литературе и искусству, человеку. Обязательные темы каждого выпуска: «События и мнения», «Политика», «Общество», «Литература», «Искусство», знаменитый «Клуб 12 стульев». Периодически выходят номера с обширными приложениями: «Действующие лица», «ЛАД - Российско-Белорусская газета», «Клуб 206». «Литературная газета» - неотъемлемая часть истории, культуры и духовной жизни России, ее национальное достояние.

Как прогрессивному интеллигенту – страна его внутреннего изгнания. <...>Интеллигент – это звучало гордо. <...>Интеллигент был выше народа, так как считался носителем культуры и нравственности. <...> А вот если б прийти в какое-то место и чтоб вокруг были одни лишь интеллигенты ! <...> «Мы собрались здесь, самопровозглашённые интеллигенты ...» – начала она.

33

Статья посвящена творчеству Чехова А. П. и чеховской трогательной интеллигентной, лиричной России

Знаменитые чеховские темпы театром ускорены, сокращена до ми­ нимума трепетная мелодия пауз. <...> Сов­ сем, как русская -природа - некрик­ ливая, нежная, чуть-чуть грустная, лирическая и подлинно-интеллигент <...> Какой чеховский заключительный аккорд! Ну, хорошо; забыли. <...>Чеховская акварель даже не акварель: чуть подцвечен­ ный немногими тонами рисунок. <...> А из грустно-улыбчивых страничек чеховских записных книжек тонень­ ким плачем отвечает на наш з о в &

34

Статья посвящена литературному обозрению сборнику статей Г. П. Федотова "Новый Град", которая прежде всего отражает судьбу России и дает подробный анализ ее будущих возможностей.

ФЕДОТОВ Эта книга, несомненно, одна из лучших и наиболее акту­ альных, изданных чеховским издательством <...> , что лич­ ность как индивидуальная, так и народная, состоит из противо­ положных портретов: 1) это интеллигент <...> Но если он создавал Московское царство, то беспочвенный интеллигент его разру­ шал. <...> Изумительно сделанный портрет русского революционно­ го интеллигента совершенно совпадает с автопортретом <...> его главное национальное призвание, то это не относится ни к московскому человеку, ни к настоящему интеллигенту

35

Стиль и смысл: кино, театр, литература сб. статей

В эту книгу, являющуюся для автора в некотором отношении итоговой, вошли работы разных лет, объединенные одной темой: как в произведении искусства, будь то фильм, театральная постановка или литературный текст, обнаруживаются те или иные смыслы, что позволяет эти смыслы вычленить, а также как эти смыслы соотносятся с системой понятий, эстетических и философских. Некоторые из публикуемых текстов были в свое время первыми в отечественной критике шагами в разработке впоследствии общепризнанных тем, таких, например, как поэтика «театра жестокости» Антонена Арто, впоследствии усвоенная кинематографом.

Это, разумеется, не чеховский интеллигент . Но это итальянская пародии на него. <...> Интересно привести определение чеховского интеллигента , которое давал своим американским студентам Владимир <...>Чеховский интеллигент - это человек, соединяющий глубочайшую, почти невероятную порядочность с почти <...> И далее, развивая свою мысль, Набоков так характеризует «чеховских интеллигентов »: «Они упускали благоприятные <...> В зазоре между бессильным чеховским интеллигентом и шизофренически активным набоковским мечтателем появляется

36

На материале произведений И. Грековой анализируются чеховские традиции в прозе писательницы: жанровые предпочтения, аллюзии и реминисценции, психологизм, образы-символы, роль пейзажа, внутренняя драматургичность

Цилевича «Сюжет чеховского рассказа», имеющая прямое отношение к творчеству писательницы. <...> Грековой – представительницы чеховского направления в современной литературе». <...> обыкновенным, бытовым сюжетам, движение которых происходит за счёт чувств и переживаний героев; герои – интеллигенты <...>Чеховский сюжет повторяется сто лет спустя, на излёте брежневского правления; только вместо гробовщика <...> Журналистика. 2012, №278 Грековский текст обнаруживает явные переклички с чеховской «Чайкой».

37

В зрелой чеховской прозе и драматургии встречается совсем немного некрасовских цитат, однако все они <...> Какова же ее смысловая нагрузка в тексте чеховского рассказа? <...> Некрасов» в Чеховском энциклопедическом словаре�справочнике: ...В других чеховских произведениях нашел <...> Возможно, в этот фрагмент заложена еще и мысль о том, что если либеральные интеллигенты , обожав� шие <...> Кроме того, ес� ли учесть время написания чеховской пьесы (1904 год) и возраст персонажей (Гаеву - 51

38

Если возможно, соедините их в фелье� тоне под общим заглавием: “Интеллигент и Босяк”. <...> Мы видели общую исходную точку интеллигента и босяка - одну и ту же догматику позити� визма (т. 14, с <...> христианство», в ре� зультате которой были сняты указания на источники не� которых цитат, а фраза: «Между интеллигентом <...> (Русское слово, 1905, № 219, с. 3) - сокращена до: «Между интеллигентом и босяком...» <...> (т. 14, с. 69) - и до финального абзаца: «Внизу этой лестницы - чеховский интеллигент ; вверху - горьковский

39

Предмет исследования в статье - сценическая рецепция чеховских пьес в начале XXI в. в КНР, проблема адекватного восприятия инокультурного текста с учётом ментального дискурса. Стремление китайских режиссёров раскрыть психологию русского человека через призму восточного мировосприятия в спектаклях «Три сестры» и «Вишнёвый сад».

История постановок чеховских произведений в Китае начинается с 1930 г. <...> ХХ в. в КНР проявляется особый интерес к чеховской драматургии. <...> Многие газеты и журналы опубликовали статьи о чеховском наследии. <...> Следует отметить стремление китайских режиссёров раскрыть психологию русского человека, интеллигента <...> Как считает Шен Хайтао, «важно то, что на основе чеховской драматургии была создана китайская «чеховская

40

№28 [ИМПЕРИЯ ДРАМЫ, 2009]

В газете освещается жизнь российских и зарубежных драматических театров. Публикуются статьи известных театральных критиков с разборами спектаклей и рецензиями к ним, интервью с режиссерами и драматургами.

Эволюция кончилась, началась инволюция. - То есть вы не разделяете надежды чеховских героев? <...> Когда чеховские пьесы окутывают какимто романтическим флёром - это полная чушь. <...> Он умён, интеллигентен , у него много хороших идей, у него есть видение того, что надо делать для спасения <...> Русский интеллигент - не «модель для сборки». <...> Очевидно, однако, что согласие между сытыми и голодными, между интеллигентом и пролетарием, между элитой

41

М.: ПРОМЕДИА

Особенности перевода и перцепции переводных произведений А. П. Чехова рассматриваются с акцентом на дихотомию универсальное/национальное.

наших российских усадьбах, о русских мужиках и помещиках, о нетипичном вроде бы для Европы российском интеллигенте <...> За счёт каких механизмов сохраняется чисто чеховское ? Или в ряде случаев уже и не сохраняется? <...> Поэтому, бывает, воспринимается чеховский текст в переводе плоско, монотонно, однообразно. <...> «XXII Чеховские чтения». Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2004. С. 185-192. <...> Т. 100: В 3 кн.) // Чеховский вестник. М.: МАКСпресс, Чех. Ком. РАН, 2006. № 19. С. 6-13.

42

В комментариях Валерия Сажина к миниатюре «Тюк» читаем: «В тексте находят пародию на чеховскую драма� <...> Имеется в виду некий конкретный эпизод или же стилистика чеховских диалогов вообще? <...> Сложная - и вправду на чеховский манер, декларация - и ничего за ней. <...> То есть в чеховских декорациях, подразумевающих «глу� бину», разыгрывается нечто совсем иное, а именно <...> начинается уже с его имени и отчества, весьма неподходящих для этого амплуа («Лев Марко� вич» - явно интеллигент

43

Книга историка основывается прежде всего на литературном материале, хотя автор понимает, что жизнь и ее отражение далеко не идентичны. Они оказывают друг на друга взаимное воздействие. «На протяжении всего XIX века русская культура знала несколько поколений “лишних людей”, романтизированных великой русской литературой. Но это были литературные герои, у которых, конечно, были свои реальные прототипы, это были собирательные образы, не имевшие широкого распространения в реальной жизни. Разумеется, существовало немало подражателей уже созданным литературным образцам». Сами они могли этого и не замечать.

«Вплоть до 1917 года всякий русский интеллигент был в большей или меньшей степени Обломовым в своих воззрениях <...> В хозяйственной жизни страны неуклонно возрастала роль торговцев и промышленников, чего интеллигент не <...> «интеллигент » – категория не столько социальная, сколько мировоззренческая. <...> Провинциальные интеллигенты (в другом, социальном смысле) почти все брали взятки. <...> Именно чеховское понимание реальностей русской жизни и стало тем контрастирующим фоном, на котором особенно

44

Чехов жил в исключительно смешное время. В том, что он писал смешные рассказы, нет ничего удивительного. Гомерически смешны были все: студенты, проститутки, либералы, министры, земские деятели, невинные девушки, дачники, учителя, священники, интеллигенты, крестьяне, судьи, злоумышленники. Так забавно бывает только в годы большого общественного отчаяния, после очередного общенародного облома, широкомасштабного крушения надежд и возвращения в прежнюю колею.

про# ститутки, либералы, министры, земские деятели, невинные девушки, дачники, учите# ля, священники, интеллигенты <...> Так вот, чеховский юмор - онтологический. <...> И немудрено, что самые глубокие слова о чеховском мировоззрении - без упоминания Чехова, естественно, <...>Чеховский положительный герой - существо крайне редкое, трудно гово# рить о том, кто же на самом деле <...> Но как раз в чеховской системе праздность - прекрасная вещь, а труд - проклятье.

45

47

Актуальность и цели. Актуальность исследования обусловлена недостаточной изученностью литературно-критического наследия Д. С. Мережковского, которое обычно рассматривается как литературная критика или, в редких случаях, как критическая проза. В этой связи требуется анализ, позволяющий выявить типовое, жанровое и композиционное своеобразие, особенности метода Мережковского на примере исследования его статьи «Брат человеческий» Материалы и методы. Реализация исследовательских задач была достигнута на основе использования сравнительно-сопоставительного метода, применение которого позволяет сопоставить средства создания образности в художественной и критической прозе Мережковского. Биографический метод позволил выявить причины субъективности в оценках автора. Значимость структурно-описательного метода очевидна в плане изучения особенностей композиции очерка. Результаты. Исследованы особенности композиции очерка Мережковского «Брат человеческий», определены его жанровая природа, образная структура. Отмечены традиции критической прозы Ф. М. Достоевского, нашедшие продолжение и развитие в критической прозе Д. С. Мережковского. Выводы. Очерк является мемуарным очерком критической прозы, в котором сильно субъективное авторское начало. Критическая проза Д. С. Мережковского характеризуется использованием сравнений, антитез, обширным цитированием, символикой. Автор создает субъективный образ А. П. Чехова, близкий по своей образной природе к художественному образу, в котором сказываются его религиозно-философские предпочтения.

Всегда чуть-чуть опущенный, словно подкошенный, с бледными глазами и бледной бородкой, с русским лицом интеллигента <...> К мотивам чисто религиозного характера добавляется неприятие чеховской концепции жизни, чеховской оценки <...> Рядом с этими теплыми строками – оценка чеховских пьес: «Чехов испортил «Лешего», переделав его в «Дядю <...> несходстве идеала, мечты и действительности, несходстве коренных взглядов на эту проблему: своих и чеховских

48

В последнее время все чаще и чаще книги нон-фикшн занимают лидирующие позиции, обходя художественную литературу не только по продажам, но и в номинациях на ведущие премии. Не исключено, что сочинение известного литературного критика, писателя и журналиста Павла Басинского «Лев Толстой: Бегство из рая» ожидает та же учесть.

При этом во время последней партии Председатель Совнаркома сидел на ручке чеховского кресла и обнимал <...> Ранние признаки возмущения чеховскими «радениями» можно было наблюдать еще в 1926 году. <...> В основе противостояния различных группировок внутри театра - чеховский метод работы над спектаклем, <...> утверждать, что репертуар театра чужд современному зрителю «и удовлетворяет разве только дореволюционного интеллигента <...> Чебаном режиссировал чеховского «Гамлета».

50

От экранизации к самоэкранизации: отечественное киноискусство в контексте российской культуры XX века

В данном издании, состоящем из двух частей, анализируется в теоретическом плане проблема экранизации в целом. Автор исследует также творчество крупнейшего кинохудожника своего времени В. М. Шукшина, фильмы которого являют собой уникальный опыт самоэкранизации. Органическое сочетание теоретического и исторического подходов к рассматриваемой теме – главное достоинство применяемой автором методологии.

Анненского, чеховская же «Шведская спичка» режиссера К. Юдина. <...> Мастрояни в роли русского человека в чеховской «Даме с собачкой». <...> А вот как об интеллигенте : «…явление это – интеллигентный человек – редкое. <...> Если всё это в одном человеке – он интеллигент . Но это не всё. <...>Интеллигент знает, что интеллигентность – не самоцель»41.

Разумный, думающий... Этим словом - интеллигент - обозначается во всем мире группа людей, профессионально занимающихся умственным трудом. Однако для России это понятие приобрело более широкое значение. Оно включает в себя особую психологию, нравственные устои, образ мыслей, традиции «русского культурного слоя», образованного вначале из наиболее просвещенной части дворянства, затем включившего передовых разночинцев. Русская интеллигенция всегда находилась под влиянием какой-либо социальной идеи, могла жить исключительно идеей, отдаваясь ей без остатка. По мнении} русского философа Бердяева, идея народничества, господствующая в умах интеллигенции в 70-х - 90-х- годах XIX столетия, была связана с осознанным чувством вины перед народом за знания и культуру, полученные за его счет. Интеллигенция стремилась обрести под ногами утерянную почву, вернуться в народ, к своим корням.

Но идея сближения с народом, беззаветного служения ему оказалась утопической. Интеллигенты, пришедшие на село, даже прожив там несколько лет, оставались чужаками. С этим отторжением, неприятием интеллигенции простым народом, точнее крестьянством, связан переход народничества от теории «хождения в народ» к теориям террора и «малых дел».

Душевное движение русской интеллигенции этих лет занимает одно из главных мест в творчестве Чехова. Представитель уже сложившейся традиции в русской литературе XIX века, он в скором времени понимает крах народнической интеллигенции и в своих произведениях показывает ее отрыв от существующего государственного строя и образа жизни психологически, а от народа - культурно. Он описывает так называемые «поколения лишних людей».

Большинство чеховских героев - люди с высокими идеалами. Они ставят перед собой трудные вопросы, но внутренняя нерешительность не позволяет им достичь цели и решить эти вопросы. Они обречены на одиночество в помыслах и делах.

Интеллигенты Чехова не могут изменить что-либо в своей жизни, но писатель отмечает две причины такой беспомощности.

Первая - собственная лень, неприспособленность героев к жизни, их нежелание понять источник собственных несчастий.

В большинстве своем такова провинциальная дворянская интеллигенция. Это Любовь Андреевна Раневская и Леонид Андреевич Гаев из « Вишневого сада» - люди с лирическим, очень своеобразным складом ума, однако решившие, что в их жизни все само собой образуется.

Ни банкротство, ни горе от расставания с родными местами не заставляют их хотя бы пальцем пошевелить для своего спасения. Они настолько увлечены смакованием собственных страданий, что забывают о тех, за кого они в ответе и оставляют старого лакея в заколоченной усадьбе.

Чехов рисует образы людей, «которые никуда не поместили свою совесть и были замучены ею». Николай Алексеевич Иванов, герой драмы «Иванов», не смог найти свое дело в этой жизни, огражденной от света мещанским бытом, но изменить свою жизнь, самого себя не пробовал.

Внутренняя нерешительность сводит к нулю все стремления героев к полноценной жизни, и Чехов все более признает это. Подтверждение тому - дважды переписанная пьеса «Леший» («Дядя Ваня»). Во втором варианте писатель не оставляет героям никакой надежды на счастье и даже на малейшее удовлетворение собственной жизнью. Иван Петрович Войницкий становится совершенно не способным на поступки. Даже оскорбление не может заставить его уйти из добровольного услужения, на которые он потратил всю жизнь. Такова же и его племянница Соня. Однако все эти люди могут служить примером честности и самоотверженности.

Вторая причина беспомощности - отупляющий «труд без поэзии, без мысли». Акт самопожертвования интеллигенции: ее отречение от личных благ, самоотверженная работа для народа - народом принят не был. Все более явной становится ненужность таких жертв. Эти люди не могут вырваться из обыденности

глубинки, но стараются делать для улучшения жизни все, что в их силах. Им не хватает решительности в их действиях. Таковы сестры Ольга, Мария и Ирина Прозоровы, барон Тузенбах из драмы «Три сестры». Ни работа Ольги в гимназии, ни работа Ирины на телеграфе не приносят им никакого удовлетворения, кроме усталости и головной боли.

Чехов восхищается трудолюбием этих людей. Он глубоко сочувствует Дымову (рассказ «Попрыгунья»), который всего в жизни добивался сам и не потерял своего мягкого характера, скромности, самоотверженности, терпимости к окружающим, что является самой замечательной чертой интеллигента. Но люди, обладающие критическим умом, своеобразным мышлением, все больше понимают драму «умной ненужности» их дела. Наиболее ярко это проявляется в мыслях главного героя рассказа «Жена» Павла Асорина. Инженер все чаще думает о бессмысленности своей работы. Неосознанная вина перед народом приводит его к мысли о зависимости произведения от личности автора. Герой, сравнивая шкап крепостного столяра и свои проекты мостов, делает вывод: столяр «имел в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни жизни». Но М смог найти искушение для своей вины, пожертвовав своим состоянием для Константина Треплева, героя комедии «Чайка», единственным выходом из этого состояния явилось самоубийство.

Чехов вновь и вновь сравнивает сложившийся образ жизни с тюремным застенком, футляром. Эта тема начинается с рассказа «Человек в футляре », где рассказчик называет тесным футляром сложившийся, традиционный быт; продолжает ее рассказ «Палата № 6», где врач говорит о чистейшей случайности нахождения человека в сумасшедшем доме или вне его. Наиболее прямо эту мысль высказывает Дмитрий Гуров, герой повести «Дама с собачкой»: «остается какая-то куцая, бескрылая жизнь... и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах».

Лишь в некоторых героях Чехова сочетаются и душевная красота, и трудолюбие, и решимость. Наиболее яркие образы - доктор Астров («Дядя Виня») и Нина Заречная («Чайка»). Они нашли снос призвание, смогли вырваться из своего окружения, запрещающего неординарные личности, не потеряли ни трудолюбия, ни жажды поиска и деятельности. Близки к ним по духу Аня Раневская и Петр Трофимов из «Вишневого сада».

В это же время для Чехова становится все более ясной мысль о независимом существовании интеллигентности в государстве.

Писателем ставится под сомнение теория «малых дел ». Это находит отражение в рассказе «Дом с мезанином». Спор художника и Лидии Волганиновой дает представление о двух типах мышления интеллегенции. По мнению Чехова, теория «малых дел» не оправдывает бездействия, хотя и немного облегчает народную жизнь.

Однако совершенно однозначно звучит у Чехова и предупреждение о «лицах холодных и устремленных, какие бывают у людей односторонне и сильно верующих». Даже полная уверенность в своей правоте никому не дает права решать чужые судьбы, судить других. Отличая прекрасные нравственные черты доктора Львова («Иванов») и Лидии Волганиновой («Дом с мезанином»), Чехов осуждает навязывание идей и образа жизни.

Наибольшее раздражение вызывают у Чехова омещанившиеся интеллигенты. Они впитали из окружающей среды страсть к накопительству, мещанские вкусы, заносчивость, потеряли способность самостоятельно мыслить, видеть высокие цели человеческого существования.Они присутствуют во многих произведениях, но наиболее обобщенные, даже несколько гротескные, образы таких людей, потерявших человеческий облик, даются в рассказах «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник». У героя рассказа Ионыч романтическое поначалу восприятие жизни отступает перед жадностью. О былых движениях своей души он вспоминает без всякого эмоционального выражения: «Сколько хлопот, однако!» Для учителя Беликова настоящий жизнью оказалась жизнь в футляре, другой он не знает, не понимает, да и не хочет понять. Боязнь людей, замкнутость, ограниченность превратили его в городское пугало. Он обокрал сам себя, втиснув свою жизнь в узкие рамки инструкций и предписаний. Чехов рисует людей, которые по положению своему должны были обладать чертами интеллигента, но променяли их на «канареечное счастье». Так направил свое трудолюбие на обогащение герой рассказа «Крыжовник». Он осуществил свою мечту - купил имение с крыжовником, но какой же мелочной эта мечта оказалась.

Чехов противопоставляет таким обывателям людей, ищущих деятельного счастья.

Корней Чуковский в своей книге «О Чехове» замечает: «Чехов - чрезвычайно деятельная личность: его герои - беспомощные люди, не только к подвигу, но и к ничтожному деянию неспособные», и на основе симпатии Чехова к мятущимся героям делает вывод о чеховской всеобъемлющей жалости.

Критик Бердников говорит, что это не жалость, а приверженность к людям, ищущим свое место в жизни.

Мне ближе позиция Бердникова. Чехов пишет о людях с аналитическим умом, особым образом мыслей. Они чувствуют несовершенство мира и осознают, что «пути исправления его им неведомы». Писатель считает, что полного счастья, полного удовлетворения жизнью для думающего человека быть не может. Его жизнь - развитие. Он обязан выращивать новые сады, восстанавливать леса, вновь и вновь искать себя, свою единственную «песню жизни».

Чехов не затрагивает революционной интеллегенции России, он рассматривает духовное развитие провинциальной интеллигенции с точки зрения наблюдателя-психолога. Писатель вновь подчеркивает важность духовного начала в человеке и говорит о том, что поколения лишними не бывают, люди с таким запасом духовности могут сделать очень многое.

Кажется, А.П. Чехова, как и его героев, всегда принимали за кого-то другого. Что-то знаменательное есть в том, что его так полюбила и безоговорочно приняла именно как своего идейного «выразителя» и наставника и русская интеллигенция (в федотовском ее понимании – то есть «беспочвенная» и «идейная»), и советская: Чехов не был идеологически, а главное – ментально близким, этаким «обличителем мещанской пошлости и буржуазного мира».

Для советских интеллигентов – писателей, режиссеров, актеров и даже политических и общественных деятелей – стало обычным признаваться в любви к чеховскому герою: в нем видели воплощение человеческого достоинства, едва ли не идеал для подражания. «Скажите, – спрашивали интервьюеры, – а кто для вас является эталоном человека?» – «Конечно, это прежде всего – чеховский интеллигент», – отвечали вопрошаемые (Юрий Левитанский, Булат Окуджава, Михаил Козаков, Борис Ельцин, Борис Немцов, бывший министр иностранных дел Андрей Козырев и др., и др., и др.).

Любопытно также, что на знаменитом процессе Синявского и Даниэля одним из главных пунктов обвинения против первого из них было то, что «он посмел поднять руку на нашего Чехова». Да! В одном из рассказов Андрея Синявского (кажется, он так и называется «Графоман») бездарный писатель, обиженный на судьбу, грозит портрету Чехова, восклицая: «Взять бы Чехова за его чахоточную бороденку!» Часть общественности, настроенной против обвиняемого, была шокирована и оскорблена: вот как он хочет обойтись с нашим Чеховым!

Однако вернемся к «идеальному» чеховскому интеллигенту. Кого же именно все-таки при этом имели в виду его поклонники? Ведь не хрестоматийного же пошляка Ионыча, не Беликова же, этого «человека в футляре», не Чимшу-Гималайского же, любителя крыжовника, не Гурова же из «Дамы с собачкой», не Громова или Рагина из «Палаты №6» и, наверное, не безвольного тюфяка доктора Дымова из «Попрыгуньи»? Но может быть, это Коврин из «Черного монаха»? Может, «вечный студент» – «облезлый барин» Петя Трофимов из «Вишневого сада» или туберкулезник Саша из «Невесты», с их обличительным пафосом и возвышенными мечтами о будущем человечества? А может, Треплев или Тригорин? Или Никитин, учитель словесности?

Но нет: оказывается, имеется в виду не кто-то из них конкретно – при ближайшем рассмотрении каждый из них по отдельности как-то «не тянет» на эталон, и Чехов при соответствующем прочтении дает основание говорить о некоей духовной недоброкачественности каждого из них. По-видимому, подразумевается некий чеховский интеллигент вообще – обобщенный, что ли, чеховский герой, собранный с художественного мира по нитке и при этом вырванный из собственного контекста: интеллигентный, вежливый, ироничный, «выдавливающий из себя раба», «свободный, как ветер».

Однако в чем же причины такой аберрации? Или вовсе никакого «qui pro quo» здесь и нет: Чехов действительно конгруэнтен ментальности русского (советского) интеллигента, предоставляя пространство для всякого рода психологических «проекций» и личных «объективаций», и тогда каждый читатель при желании видит в нем что-то свое, глубоко индивидуальное?

Действительно, уже в самой амбивалентности чеховских персонажей есть нечто, позволяющее отыскать здесь каждому сверчку свой шесток, объять собой любую пустоту, вписать в свой контекст любое «ничто», вместить любой интерпретаторский вариант. Возможно, именно в этом и весь секрет: Чехов и близок-то именно этой «неоднозначностью», отсутствием твердых и определенных контуров, двусмысленностью утверждений, двойной подкладкой образов, а также и некоей брезгливостью ко всем «окончательным» вопросам «русских мальчиков» со всем их пафосом. Его текст полон лазеек, в его крепость можно проникнуть и безо всякой осады – любым из открытых взору потайных ходов; короче говоря, он дает полную свободу «мнений». Но главное, интеллигентскому сознанию он близок своей гибкой и артистичной уклончивостью от ответов на вопрос «Како веруеши?», этим своим собственным, типично интеллигентским, «человеческим, слишком человеческим» «Символом веры», этой своей тотально секулярной религиозностью, вовсе и не подразумевающей связи с Личным Богом, ни к чему не обязывающей человека в отношении своего Творца, не признающей над собой Его Промысла, действующего в мире, и при этом предлагающей человечеству проект некоего неопределенного счастливого будущего, которое должны построить избранные – образованная часть общества, интеллигенция, те, кто будет «работать и работать», «учиться и учиться».

«Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать… Будьте свободны, как ветер… Я предчувствую счастье, я уже вижу его… И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие! Я свободный человек. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах… Дойду или укажу другим путь, как дойти… Здравствуй, новая жизнь!» Это Петя Трофимов.

«Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной… Давайте помечтаем, например, о той жизни, какая будет после нас, лет через двести, триста… Через двести, триста, наконец, тысячу лет – дело не в сроке – настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для нее живем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье… Мы должны только работать и работать, а счастье – это удел наших далеких потомков… А пройдет еще немного времени, каких-нибудь двести, триста лет, и на нашу теперешнюю жизнь также будут смотреть и со страхом, и с насмешкой… О, наверное, какая это будет жизнь, какая жизнь!.. И придет время, когда все изменится… народятся люди, которые будут лучше вас». Это уже Вершинин из «Трех сестер».

«Если бы вы поехали учиться! Только просвещенные и святые люди интересны, только они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем скорее настанет царствие божие на земле… И будут тогда здесь громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, замечательные люди… Главное – перевернуть жизнь, а все остальное неважно». А это – Саша из «Невесты».

Об этом грядущем счастье всего человечества – причем в сходных словах – пишет и сам Чехов в письме С.П. Дягилеву: «Теперешняя культура – это начало работы великого будущего, работы, которая будет продолжаться, быть может, ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ ЛЕТ для того, чтобы человечество познало истину настоящего Бога – т.е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевском, а познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре».

Вера в грядущее счастье всего человечества, «которого мы сами уже не увидим», дополняется у Чехова верой в «нечто» – в столь же расплывчатое безличное «бессмертие души», о котором спорят герои «Палаты № 6», и представляет собой полный катехизис русского (советского) интеллигента.
Итак, Бог есть, но это, безусловно, не библейский Бог, не Бог Авраама, Исаака, Иакова, а Бог философов, Бог какого-нибудь Гегеля или Канта, это – «мировой разум», «мировой дух», «абсолютная идея» с непременным «нравственным императивом»… Словом, это – нечто: «что-то есть там, что-то есть». И человечество обречено выкарабкиваться само – трудом и страданием: работать и работать, чтобы через триста, четыреста или даже тысячу, а то и десятки тысяч лет построить своими руками мировую гармонию, которую сами строители уже и не увидят. Они могут лишь тешить себя мыслью о высоте своей задачи и отгонять метафизическую тьму небытия, прекраснодушествуя на тему о некоем бесформенном и, по сути, бессмысленном бессмертии.

При этом у Чехова это «кредо» каждый раз «снимается» тем, что его изрекают неудачники и, по сути, приживальщики: «облезлый барин» и недоучка Петя Трофимов; туберкулезник Саша, показавшийся, в конце концов, «провинциальным и серым» даже замороченной им и увезенной из-под венца («учиться») Наде; Вершинин, терпящий жизненный крах… Все эти велеречиво изреченные мечтания вправлены в такой контекст, который позволяет читать их, при желании, и в ироническом ключе, создавая лабиринт обычной чеховской двусмысленности, и подозревать автора едва ли не в откровенном мистифицировании читателя.

«Вершинин. …Мне ужасно хочется философствовать, такое у меня теперь настроение… Так я говорю: какая это будет жизнь!.. Придет время, когда все изменится… народятся люди, которые будут лучше вас…

Маша. Трам-там-там…

Вершинин. Трам-там…

Маша. Тра-ра-ра?

Вершинин. Тра-та-та».

Впрочем, эта сцена перекликается и с воспоминаниями о Чехове Д.С. Мережковского в статье «Асфодели и ромашки»:

«Я был молод; мне все хотелось поскорее разрешить вопросы о смысле бытия, о Боге, о вечности. И я предлагал их Чехову как учителю жизни. А он сводил на анекдоты да на шутки.

Говорю ему, бывало, о “слезинке замученного ребенка”, которой нельзя простить, а он вдруг обернется ко мне, посмотрит на меня своими ясными, не насмешливыми, но немного холодными, “докторскими” глазами и промолвит:

– А, кстати, голубчик, что я вам хотел сказать: как будете в Москве, ступайте-ка к Тестову, закажите селянку – превосходно готовят, – да не забудьте, что к ней большая водка нужна».

А propos вспоминается эпизод из «Дамы с собачкой»:

– Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!

Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул:

– Дмитрий Дмитрич!

– А давеча вы были правы: осетрина-то с душком».

Все зависит здесь от личной оптики, которой пользуется читатель. Так, за последнее время появилось несколько обширных исследований о «православном Чехове». Однако аргументация в них сводится, в основном, к неким деталям биографии, вроде того, что Чехов пел в детстве в церковном хоре, любил церковные песнопения и носил крестик. И, тем не менее, при всей значимости этих фактов все же они никоим образом не могут преобразить само, если не вовсе безрелигиозное, то, безусловно, секулярное мироощущение писателя, как вычитываемое в его художественных текстах, так и засвидетельствованное лично им самим.

Когда в 1903 году С.П. Дягилев предложил ему быть редактором журнала «Мир искусства», Чехов ответил отказом: «Как бы это я ужился под одной крышей с Д. С. Мережковским, который верует ОПРЕДЕЛЕННО (выделено мной. – О.Н.), верует учительски, в то время как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего».

Ему казалось, что интеллигенция лишь «играет в религию и, главным образом, от нечего делать». При этом он пишет в письме тому же С.П. Дягилеву: «Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит все дальше и дальше».

Значит ли это, что он был лишь «диагностом» общества или все же он сам нес в себе эту роковую ментальную и духовную болезнь, объективируя ее в своих художественных текстах и тем самым делая нормой сознания? Недаром даже в Мережковском его так раздражает именно «определенность» его веры.

Священник Сергий Булгаков писал в одной из своих статей, что загадка о человеке в чеховской постановке может получить или «религиозное разрешение или… никакого».

Действительно, у Чехова полностью отсутствует идея преображения мира и человека – не какого-то умозрительного «изменения к лучшему через двести, триста лет», а реального действительного преображения, которое таинственным образом происходит в согласном взаимодействии двух энергий – Божественной и человеческой. Герои его прочно засели в мире жесткого диктата детерминизма, который пробуют разрушить некими собственными и своевольными усилиями, и чают лишь внешних перемен («Главное – перевернуть жизнь!»), а если и меняются сами, то неизбежно к худшему.

Всякое – самое благое – человеческое начинание под его пером оказывается тщетным, всякий высокий порыв – ничтожным, дружба – надуманной, любовь – фальшивой, жизнь – напрасной, человек – если не совсем уж дрянным, то пошлым, и вера – пустой. Все суета сует. Все скука и мизерность существования. Все – пошлость, самодовольно прикрывающая собой небытие. Ничто здесь не стоит и ломаного гроша…

Как правило, религиозные споры о Чехове разворачиваются вокруг его рассказа «Архиерей» и сводятся, грубо говоря, к тому, грешно ли было этому чеховскому герою в последние дни жизни так тосковать о невинных мирских и житейских радостях: о семейном тепле рядом со старушкой-матерью, которая теперь, явно стесняясь себя, называет его «на Вы» и почтительно повторяет: «Благодарим вас». Получается, что вся религиозная загадка рассказа сводится к тому, имел ли преосвященный право в предсмертный час вот так мечтательно представлять, как он «простой, обыкновенный человек идет по полю… постукивая палочкой… и он свободен теперь, как птица, может идти куда угодно», или же этой последней грезой он, который «достиг всего, что было доступно человеку в его положении», вынес у Чехова приговор и себе, и всей своей жизни? То есть – что это – святитель, не чуждый простительным человеческим слабостям, (и Чехов только «утеплил» и «очеловечил» образ неприступного владыки) или – это несчастный человек, открывший для себя перед смертью всю тщетность своего земного служения?

Далее. Архиерей умирает на Пасху (отметим, что это считается среди верующих благоприятным знаком для его загробной участи, хотя в рассказе это не акцентируется). Но уже через месяц, как пишет Чехов, о нем «никто не вспоминал. А потом совсем забыли». И даже его старуха мать, начиная рассказывать кому-то о том, что у нее был сын архиерей, боялась, что ей не поверят. «И ей в самом деле не все верили», – так заканчивает Чехов этот жестокий рассказ.

Жестокость писателя, однако, не в том, что его герой умирает и немедленно исчезают все следы его жизни на земле. Что ж, «земля еси и в землю отыдеши»… Дело здесь не в самом факте, а в художественном контексте. Напомним: к архиерею приезжает мать со своей внучкой (а его племянницей) и сообщает сыну о смерти мужа его сестры, которая теперь осталась с четырьмя сиротами на руках: «И Варенька моя теперь хоть по миру ступай».

На первый взгляд, этот новый сюжет, связанный с матерью и племянницей-сиротой, очень непосредственной и живой девочкой, которая то проливает воду, то разбивает чашку, то шутит и шалит в архиерейских покоях, призван писателем, чтобы утолить тоску своего героя по обыкновенной жизни и простым человеческим отношениям: тот прислушивается к их разговорам в соседней комнате, вспоминает детство, свое служение за границей, тоску по родине… Вроде бы все так и есть.

Племянница вбегает к нему в комнату. Он расспрашивает ее о родственниках, о болезни, от которой умер ее отец. Девочка отвечает:

«Папаша были слабые и худые, худые и вдруг – горло… Папаша померли, дядечка, а мы выздоровели.

У нее задрожал подбородок, и слезы показались на глазах, поползли по щекам.

– Ваше преосвященство, – проговорила она тонким голоском, уже горько плача, – дядечка, мы с мамашей остались несчастными… Дайте нам немножечко денег… будьте такие добрые… голубчик!..»

Тронутый горем и прослезившийся архиерей отвечает:

«Хорошо, хорошо, девочка. Вот наступит светлое Христово Воскресение, тогда потолкуем… Я помогу… помогу…»

И здесь – кульминация рассказа, после которого он резко поворачивает в неожиданную сторону – Чехов не позволяет архиерею выполнить это обещание: владыка умирает, на главной улице в Пасхальное Воскресение после полудня начинается праздничное катанье на рысаках, «одним словом, было весело, все благополучно», и лишь несчастная мать с сиротой уезжают ни с чем: не- утешенные, неутоленные, нищие…

В этом и есть, по художественной логике рассказа, приговор писателя своему герою. В художественном произведении это само по себе красноречиво, символично и обличительно: эх, бесплодная жизнь, бесплодная смерть, жалок человек, будь он хоть архиерей, хоть кто: все тщета, все туман, все морок, не оставляющий следа.

Другой рассказ, которым пытаются «доказать» православность Чехова, – «Студент». Напомню сюжет: вечером в Страстную Пятницу протагонист – Иван Великопольский, студент Духовной академии и сын дьячка, – возвращаясь вечером домой, останавливается у костра, напомнившего ему о том, как когда-то грелся во дворе первосвященника у такого же огня будущий апостол Петр, и заводит беседу с двумя крестьянками. Он рассказывает об отречении Петра, предсказанном ученику Христом, и, слушая его, одна из женщин плачет, а другая провожает его с таким выражением душевного напряжения и тяжести, «как у человека, который сдерживает сильную боль».

Это наводит Великопольского на мысль, что если женщины так восскорбели от его повествования, то все, только что рассказанное им, все, что происходило в ту ночь, девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему. Ощущение этой связи вызывает в его душе радость, и он думает о том, что «правда и красота, направлявшие жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле».

Это с восторгом цитируют православные читатели, желая увидеть в Чехове «своего». Однако они не на того напали. Чехов пишет отнюдь не заметку для миссионерской газеты. Весь контекст его творчества кричит о том, что здесь есть законспирированная, типично чеховская подкладка. Первый вопрос: каким это образом в Страстную Пятницу, вечером, когда совершается одна из самых главных церковных служб – чин Погребения Плащаницы, – студент Духовной академии и сын дьячка оказывается в полях возле костров? Почему он не на богослужении? Откуда он идет? А идет он, оказывается, с охоты, где он слушал дроздов и стрелял вальдшнепов, и покончил с этим, лишь когда стемнело и подул ледяной ветер. Итак, усталый, замерзший, но довольный, он направляется домой, и вот тут-то, по дороге остановившись погреться у костра, он вспоминает, что когда-то и ученик Христа – апостол Петр, грелся вот так же у ночного огня. По этой ассоциации у него всплывает весь евангельский сюжет этого церковного дня. Возможно, с этим перекликается и его бессознательное, которое объективируется теперь в рассказанной им истории неверного ученика, отрекшегося от Учителя.

Таким образом, он дистанцируется от бессознательного переживания собственного отречения, доводя его до порога сознания в форме литературного пересказа, при этом еще и миссионерски нагруженного, что вполне отвечает статусу рассказчика как студента Духовной академии и подобает сыну дьячка: возможно, это и облегчает то чувство бессознательной вины, в связи с которой он и помыслил о грехе Петра в такую же холодную ночь. Так же дистанцированно он отмечает и внутреннее соучастие и сострадание крестьянских женщин судьбе Христа и Его ученика, вызванное речью Великопольского. Никаких чувств подобного же рода сам он при этом не испытывает, с удовлетворением наблюдая их проявление в своих слушательницах и воспринимая их как нечто от себя отдельное, как объект для собственного дискурса, рождающего в нем ощущение радости.

Природу этой радости Чехов описывает в самом конце рассказа: «И чувство молодости, здоровья, силы – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной и полной высокого смысла». Очевидно, это не духовная радость верующего о Господе, Сыне Бога Живаго, Который – вот-вот придет Пасха – воскреснет из мертвых, «смертию смерть поправ», но радость естественная, религиозно нейтральная, радость юности – собственной полноценности и самодостаточности: предчувствия жизни, избытка сил, игры гормонов, весны, горячего костра, охоты, способности мыслить и говорить, готовности вот-вот «увидеть небо в алмазах».

Такие мистифицирующие приемы вообще свойственны Чехову, у которого всяко яблоко надкушено и всяк плод с червоточиной. Если его герой говорит восторженно и вдохновенно и о вещах возвышенных и идеальных, ищи в тексте непременную мину со взрывателем: она чутко отреагирует и уничтожит и оратора, и все его «возвышенное и идеальное»: все окажется непрестанной «тара-ра-бумбией». Так, вдохновенный и гениальный Коврин в «Черном монахе» оказывается у Чехова на самом деле сумасшедшим, впавшим в страшное духовное заболевание, называемое в христианстве «прелестью», или «одержимостью». Если же его герой нормален, уравновешен, здравомыслящ, то он предстает ходячей пошлостью, гремучей посредственностью: «Пава, изобрази».

Чехов остро чувствует трагедию и уродство мира, однако нигде он не являет главную причину этого: его мир трагичен и уродлив оттого, что он – обезбожен, лишен Божественных энергий, не ведает Таинства Преображения, не верует в своего Спасителя, не узнает веянья Духа Святого, не различает Его поступи – ныне и присно, здесь и сейчас, закрыт для благодати Божией… В этом мире нет главного – любви. Его герои оказываются то «выше любви» (Петя Трофимов, Саша), то «ниже любви», а тот, кто воистину любит, с тем жестко и безжалостно разделывается авторское перо.

Вот – Душечка: «она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого»: отца, тетю, учителя, двух мужей, любовника, а потом и сына этого бросившего ее любовника, мальчика-гимназиста Сашу.

Чем же она для Чехова так плоха, что он заставляет и читателя посмеиваться над ней, презрительно воротить нос и исключительно в уничижительном тоне использовать ее имя как нарицательное? Ведь вся ее жизнь – это воплощенная любовь, непрестанная жертва, служение своему избраннику, вплоть до самозабвения, – «доколе смерть не разлучит их»: «какие мысли были у ее мужа, такие и у нее». Это вполне естественное слияние любящего с любимым почему-то Чехов делает предметом насмешки. При этом он неумолимо развенчивает перед читателем всех, кого за свою долгую жизнь полюбила его героиня. Глаз его – недобр. Первый – антрепренер Кукин – «был мал ростом, тощ, с желтым лицом, с зачесанными височками, говорил жидким тенорком, и когда говорил, то кривил рот; и на лице у него всегда было написано отчаяние». Второго – управляющего лесным складом Пустовалова – он вовсе не удостаивает описания: перед нами лишь его соломенная шляпа, белые жилет с цепочкой да еще темная борода. И, наконец, ветеринар – с его несчастной семейной жизнью – вовсе лишен индивидуальных особенностей. Грубо говоря, Душенька и любила все каких-то дураков с пошляками.

Трагедия для Душечки наступает тогда, когда все, кого она любила, умирают, ветеринар же соединяется со своей семьей, а она остается одна: ей некого любить, некому служить, не за кем ухаживать, некого поддерживать, жизнь теряет смысл, в сердце водворяется пустота. «Ей бы такую любовь, которая бы захватила все ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни».

Но ведь Душечка – это идеальная женщина, женщина par excellence: именно такой и сотворил Еву Творец – из ребра Адама, сразу после того, как тот нарек имена всякой твари. Да и мотивом ее сотворения послужило то, что у Адама «не нашлось помощника, подобного ему». Так что Ева приходит в мир, с одной стороны, «на готовенькое», а с другой – с неким телеологическим заданием. Но Чехов выставляет свою «Еву» в совсем ином свете: «хуже всего, у нее уже не было никаких мнений». В его устах – это криминал: какой ужас!

Но ведь первое же собственное мнение, которое составила библейская жена, было о том, что «дерево хорошо для пищи… приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание»! Можно сказать, что это «личное мнение» и привело человека к грехопадению и изгнанию из рая. Неужели автору и вправду хочется, чтобы Душечка ринулась «в Москву! в Москву!» и непременно «учиться и работать, работать!», и заделалась бы очередной «стриженой курсисткой»?

Но если Чехова раздражает в ней образ идеальной жены, то, быть может, он смягчается, увидев в ней образ «идеальной матери»?

Напомним, что своих детей у нее не было, хотя они с Пустоваловым «оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы Бог послал им детей». Но она способна на материнскую любовь и к чужому ребенку.

Итак, она отдает свой дом своему бывшему возлюбленному – ветеринару Смирнину вместе с его семьей (женой и сыном Сашей), а сама переезжает во флигель: «Господи, батюшка, да возьмите у меня дом!.. Ах, Господи, да я с вас ничего не возьму, – заволновалась Оленька и опять заплакала. – Радость-то, Господи!»

Лишь после этого дела подлинной христианской любви «на лице ее засветилась прежняя улыбка, и вся она ожила, посвежела, точно очнулась от долгого сна». Но особенно она полюбила сына ветеринара мальчика Сашу: «из ее прежних привязанностей ни одна не была такой глубокой, никогда еще ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления».

Но даже эта любовь не преображает мир в чеховском рассказе: она остается лишь частным психологическим феноменом. А мальчик спит себе и бормочет во сне:

«Я тебе! Пошел вон! Не дерись!»

За Душечку хочется заступиться перед ее обвинителем, всячески желающим представить ее как слепое отражение объекта любви и тем самым как бы лишающим ее собственного лица. Но ведь именно в подвиге самоотречения это индивидуальное лицо у нее и появляется, и именно в ней, умаляющей себя ради любимого, живущей ради любви и питающейся от ее энергий, происходит преображение милой провинциалочки Оленьки в саму осуществленную женственность, где встречаются жизнь и судьба.

В некотором смысле – Душечка конгениальна России с ее даром «всемирной всеотзывчивости», способностью усвоить чужое и претворить его в свое, личное, индивидуальное.

…Один мой студент, больной туберкулезом, убеждал меня, что в случае с Чеховым все дело именно в анамнезе, в этих незримых тучах палочек Коха, которые с неизбежностью фиксируются на страницах текста. Все заражено, все отравлено и обречено, отовсюду зияет небытие и веет смертью.

Действительно, без личного бессмертия, без жизни вечной здоровье, быт, чин жизни, ее уклад, заведенный несколько поколений назад и готовый скреплять жизнь и ныне, и впредь, – все это пошлость. Любое удовольствие, получаемое от жизни, едва ли не преступление перед человечеством. «Маша была лошадница» – в устах Чехова это уже приговор.

Но ему отвратительны и «грязь, пошлость, азиатчина». Только лакей Фирс может позволить себе, вполне в духе этой «азиатчины», нечто такое:
«Фирс. Перед несчастьем тоже было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

Гаев. Перед каким несчастьем?

Фирс. Перед волей».

Для остальных же «главное – это перевернуть жизнь», сорвать ее со своих корней.

Последнее действие. Вот все покидают проданное имение, свой вишневый сад. Галдят, суетятся, ходят туда-сюда, выясняют отношения, напевают, пьют, произносят речи, прощаются, плачут, валяют дурака, мечтают, разыгрывают сценки, обсуждают погоду, предаются воспоминаниям, излагают планы на будущее, возвращают долги, ищут галоши Пети Трофимова – они оказываются «грязными и старыми», за окном уже рубят вишневый сад.

«Аня. Фирса отправили в больницу?

Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать.

Аня (Епиходову, который проходит через залу). Семен Пантелеич, справьтесь, пожалуйста, отвезли ли Фирса в больницу.

Яша. Утром я говорил Егору. Что ж спрашивать по десяти раз!

Варя (за дверью). Фирса отвезли в больницу?

Аня. Отвезли.

Варя. Отчего же письмо не взяли к доктору?

Аня. Так надо послать вдогонку… (Уходит.)

Любовь Андреевна. Уезжаю я с двумя заботами. Первая – это больной Фирс….

Аня. Мама, Фирса уже отправили в больницу. Яша отправил утром».

И после всего этого – когда все шумно вываливаются, наконец, из дома, откуда ни возьмись, словно deus ex machina – появляется Фирс – где он был? где прятался и таился?

«Фирс. Заперто. Уехали… Про меня забыли…»

Как же забыли, голубчик? Когда только и спрашивали: где Фирс? где Фирс?

«Человека забыли!» – вопит общественность.

Да это уже какой-то Хармс. Действительно, комедия.

Порой кажется, что Чехов нас просто дурачит. Стоит нам с серьезным видом закивать в полном согласии с обличениями Пети Трофимова, с чем-нибудь вроде этого, вполне в чаадаевском духе: «Мы отстали, по крайней мере, лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку», и так далее, как Чехов тут же подкинет нам его грязные сапоги: кажется, мог бы уж хоть почистить. Только мы увлечемся пламенными речами Саши: «Надо понять, надо вдуматься, как нечиста, как безнравственна эта ваша праздная жизнь… Я есть за обедом брезгаю: в кухне грязь невозможнейшая…», как Чехов приводит нас в его комнату, где царит мерзость запустения: «накурено, наплевано; на столе возле остывшего самовара лежала разбитая тарелка с темной бумажкой, и на столе и на полу было множество мертвых мух». Только мы примем всерьез смиреннейшего доктора Дымова, мужа Попрыгуньи, как автор тут же выгонит его с подносом к прелюбодейным гостям его жены: «Пожалуйте, господа, закусить». Как не вспомнить слова Анны Сергеевны, «дамы с собачкой», о своем муже: «Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он делает там, как служит, а знаю только, что он лакей». Все в этом мире шатко: высота снижена, бездна мелка, человек безволен, малодушен и трухляв, как червивый гриб.

О.Э. Мандельштам писал:

И еще над нами волен
Лермонтов – мучитель наш…

Но мне-то все хочется сказать: да какой уж там Лермонтов, это он-то – мучитель? Воистину, мучитель наш именно Чехов. Мучитель и искуситель, – да-да, он, этот, говоря словами Ю. Левитанского: «Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, // вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой», – что он с нами сделал?

Вот и В.В. Набоков в одной из своих лекций говорит, что тот, кто думает: в русской жизни больше Достоевского, чем Чехова, совсем не понимает России, – в ней сплошной Чехов.

Значит, все здесь – сплошная «чеховщина», бессмыслица, бред. Великий писатель все поименовал на свой лад, подобно первому Адаму, и мы пользуемся – вольно или невольно – его именами, продолжаем жить в его реальности.

«Мы пишем жизнь, как она есть, а дальше ни тпру, ни ну… У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, Бога нет, привидений не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь» (Чехов – Суворину).

Но с чеховщиной жить невозможно: воззови к небу, и оно не услышит тебя, обратись к ближнему – и увидишь свиное рыло. «Вся Россия – наш сад!» – эти кривенькие деревца, пущенные под топор. Все вокруг жиденькое, гниленькое, отравленное, сорванное со своих корней, «яко прах, егоже возметает ветр от лица земли» (вспомним – «Я свободен, как ветер»).

Единственное, что остается, начитавшись его, – это, действительно, перевернуть жизнь. Ее-то русская интеллигенция и перевернула. Тогда еще – в 17-м году. Но готова вновь и вновь и вертеть ее, и переворачивать – в безответственном легкомыслии, словоблудии и ражу: «Дуплет в угол! Круазе в середину!» Но чеховские наваждения – остаются при ней и со всеми нами.