Проблема окончания анализа или аналитической терапии высвечивает почти все проблемы психоанализа. Она неразрывно связана как с теорией психоанализа, так и с техникой. От того насколько своевременно будет завершено лечение, зависит эффективность его результатов. Критерии, которые использует терапевт для определения вступления в завершающую фазу лечения, во многом определяются исходя из его теоретических предпочтений. Завершение терапии требует от терапевта, как глубоких знаний, так и способности воспринимать уникальность каждого случая.

1. История

Представления Фрейда о проблеме окончания терапии, о критериях и целях анализа претерпели значительные изменения. Исходя из топографической теории, завершение лечения предполагало перевод бессознательного содержания в сознание. Схематичная топографическая теория очерчивала два уровня психики. Ид рассматривалось как синоним бессознательного, эго приравнивалось к сознанию. Предполагалось, что бессознательное в течение нескольких месяцев может стать доступным инсайтам и интерпретациям и лечение может быть завершено. В то время полагали, что изменения, вызванные психоанализом, сохраняются на всю жизнь. Однако, клинические наблюдения, как самого Фрейда, так и его ближайших учеников и коллег привели к существенным изменениям в понимании структуры психики, что повлекло и изменение во взглядах на критерии и цели аналитической терапии. С середины 20-ых годов прошлого столетия тема завершения анализа стала все чаще появляться в фокусе внимания. В 1927г. Ш.Ференци в делает доклад «Проблема окончания анализа» в котором утверждает, что «анализ - не бесконечный процесс, придолжной компетентности и терпении аналитика он может быть приведен к естественному концу».

В 1837г. Фрейд пишет эссе по психоаналитической технике, в котором поднимает целый ряд вопросов так или иначе связанных с данной проблемой: а). как можно сократить процесс анализа, б). как можно сделать его более эффективным, в).способны ли мы защитить пациента от рецидива заболевания, г).можно ли вообще сделать анализируемого невосприимчивым к психической болезни?. Фрейд приходит к выводу: «Никто не ставит себе целью стереть все человеческие особенности во имя схематичной нормальности и не тре­бует, чтобы "основательно проанализированный чело­век" не испытывал страстей и не переживал внутрен­них конфликтов. Анализ должен создать наиболее благоприятные психологические условия для функций Я; тем самым его задача была бы завершена». Иными словами, целью анализа является наиболее эф­фективный компромисс между различными конфликту­ющими силами человеческой психики.

Там же Фрейд рассуждает о том, что нужно понимать под окончанием анализа. «С практи­ческой точки зрения это сделать легко. Анализ завер­шен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах. Это происходит тогда, когдав целом выполнены два условия: во-первых, пациент больше не страдает от своих симптомов, а также пре­одолел свои страхи и торможения; и, во-вторых, анали­тик считает, что у больного осознано столько вытес­ненного, объяснено столько непонятного, устранено столько внутреннего сопротивления, что повторения данных патологических процессов уже не нужно боять­ся.»

Фрейд считал задачу психоанализа выполненной, если он обеспечил наилучшие психологические условия для функций Я и выражает надежду «…что процессы переработки Я у проанализированного человека будут спонтанно продолжаться и далее, а весь последующий опыт будет использоваться с этих новых позиций».

Психоаналитическая литература чаще концентрируется на критериях и технике окончания анализа, причем разнообразные аналитические цели связываются с разнообразными критериями окончания. Исследования главным образом фокусируется на изучении результатов по снижению симптоматики или оценки эффективности одного типа терапии по сравнению с другим. Многие авторы сейчас признают существование “постаналитической фазы” психотерапии или психоанализа, хотя ее сложно определить или оценить однозначно. На сегодняшний день еще не проведено достаточно формальных исследований, отсутствует связная и всеобъемлющая психологическая теория постаналитических процессов.

2. Завершающая фаза.

Вопрос о завершении лечения, конечно, связан с выполнением поставленной перед аналитиком и пациентом задачи. Эти задачи могут существенно различаться в зависимости от вид применяемого лечения (психоанализ; динамическая психотерапия; фокусная терапия). Одним из критериев, позволяющим различать понятия психотерапия и психоанализ является то, что первая выполняет в большей степени лечебную роль – скорейшее снятие симптома, а вторая – имеет целью развитие личности, при котором быстрое снятие симптоматики может тормозить процесс.

Тихо рассматривает психические заболевания как прерывание и искажение процессов развития, а психоанализ - как метод лечения, целью которого является устранение причин таких нарушений, чтобы развитие могло продолжаться. Под этим углом зрения представление о психоанализе как терапии и как способе развития сводятся вместе.

2.1 Цели терапии.

Рассмотрим проблему окончания терапии с точки зрения выполнения тех целей, которые ставились при заключении контракта. Для терапии важно проводить разграничение между целями лечения и жизненными целями. Хотя то, что они могут частично перекрываться, делает это разграничение не простым.

Жизненные цели - это цели, которых пациент будет стремиться достичь, если он задействует свои потенциальные возможности. Другими словами, это цели, к которым будет стремиться пациент, если освободится его “истинная самость” и творческие способности. Цели лечения касаются устранения препятствий на пути раскрытия пациентом своих потенциалов. Достижение целей лечения открывает пред пациентом возможность добиваться своих жизненных целей.

На первых сессиях мы узнаем у пациента, что привело его, и что бы он хотел получить от терапии. Но и потом пациент и терапевт периодически возвращаются к этой теме для совместного исследования. В процессе анализа по мере того, как пациент осознает свои бессознательные цели, которые тесно связаны с его неврозом, в первоначальных целях лечения могу происходить изменения. Чем дальше продвинулось лечение, тем с большей ясностью пациент сможет оценить противоречие между сознательными и бессознательными целями. У него появляется лучшее понимание своих потенциалов, что помогает более рациональному определению своих жизненных целей. Они не должны казаться пациенту ни с чем не связанным дополнением к анализу; они должны раскрываться и развиваться. Можно говорить о движении в направлении жизненных целей; здоровая личность продолжает расти, тогда как, невротик находится в тупике своего конфликта.

Разумеется, невозможно определить универсальных целей, которые ставят перед собой пациент и аналитик, начиная работу. Это зависит и от того, что за проблему собираются решать в процессе работы и от возможностей пациента. Однако, существуют разделяемые многими аналитиками ожидания, в число которых входит:

1. - установление зрелых личностных отношений и снижении нарциссической самопоглощенности;

2. - увеличение переносимости фрустрации, более свободный доступ к бессознательному;

3. - изменение функционирования Супер-Эго, приводящее к тому, что оно становится более терпимым, интегрированным и любящим, снижается напряжение между структурами личности.

В конце анализа появляется более свободный доступ к инфантильной любви и ненависти; расщепленные части психики возвращаются, делая Эго более интегрированным. Становится возможной проработка инфантильных тенденций зависимости, признание которой в отношении аналитика, позволяет принять и пережить депрессивные чувства, а не избегать их, усиливая защиты. Это становится не только залогом нормального развития, но и создает возможность закончить терапию и пережить сепарацию. Страх зависимости иногда закрывает людям возможности общения, которое могло бы приносить им радость, значительно перекрывающую боль расставаний или чувство несвободы. Литература по окончанию анализа также постоянно обращается к концепции постаналитического процесса скорби, выдвигая различные предположения о его хронологии, смысле и постаналитической функции.

Пациент может достичь не только хорошего знания о своих ограничениях, но также способности переносить определенное количество тревожности, страдания и депрессии. Здоровый человек знает свои слабости и учится принимать их.

2.2 Искажения целей терапии.

Очень важно, что бы поставленные цели были реалистичны. Иногда пациент выдвигает нереальные для него задачи, а терапевт, не исследуя, принимает их. Или аналитик может преследовать свои бессознательные цели, не учитывая особенностей пациента. И в том и в другом случае пациента при окончании лечения ожидает серьезное разочарование. Аналитик должен знать, что он считает определением зрелого человека. Иногда мы можем смешивать свою профессиональную модель хорошего аналитика с индивидуальными целями пациента. Более того, аналитик может вести себя как родитель-перфекционист, устанавливая недостижимые стандарты для компенсации личных неудач. Возможно, что такой аналитик может бессознательно преследовать в анализе пациента те цели, которые ставил перед ним его аналитик, но которые остались не полностью выполненными. Или аналитик может захотеть предоставить пациенту максимум своих терапевтических возможностей. Здесь очень важна роль идентификации в процессе развития личности. Аналитик становится не только сыном своих родителей, но профессиональным сыном своего аналитика и супервизора.

Лишь в том случае, когда ожидания аналитика сознательны, он может отделить свои собственные цели лечения и жизненные цели от соответствующих целей пациента. Это, в свою очередь, открывает ему возможность помочь пациенту в понимании конфликтов и дефицитов в его прошлом, в принятии имеющихся достижений и ограничений и в установлении собственных целей. Если аналитик не может разделить цели лечения свои и пациента, то окончание анализа неизбежно вызовет тревожность в отношении его собственных профессиональных способностей, а также, временами, сомнения в том, что психоанализ - это адекватный метод лечения. Пациент же будет разочарован в лечении.

2.3 Жизненные цели.

Многие аналитики относятся к своей работе с необоснованным скептицизмом; часто пациент был гораздо больше удовлетворен результатами, чем аналитик (как показывают интервью с самими аналитиками, пациентами и их родственниками). Одной из причин этого является бессознательное смешение аналитиком целей лечения и жизненных целей. Когда исследователь изучал случаи аналитика, аналитик был смущен, поскольку жизненные цели пациента не были достигнуты, и он часто не понимал, что цели лечения были достигнуты.

Некоторые пациенты приходят на лечение с хорошо определенными жизненными целями, но не способны достичь их из-за внутренних конфликтов. Другие заявляют, что у них нет сознательных жизненных целей, и анализ помогает им осознать, что их бессознательные цели столь нереалистичны, что чего бы они ни добились в жизни, им все кажется недостаточным. Довольно часто пациенты долгое время сохраняют бессознательную фантазию о том, что результатом анализа, а не в результате его, будет существенная перемена в их жизни (это может быть рационализировано как удачный брак, социальные улучшения, но на глубоком уровне означать нечто другое)

Жизненные цели, тщательно прорабатываются на протяжении анализа, но конечно не все они могут быть полностью достигнуты к его окончанию. Полностью они могут реализоваться лишь в постаналитической фазе. Это характеризует аналитический процесс как часть жизненного процесса, как процесс развития Постоянное внимание, уделяемое в процессе терапии тому, что человек делает со своей жизнью, и с какой целью он это делает, помогает научиться самоанализу постаналитической фазы.

2.4 Самоанализ

Хотя Фрейд писал о самоанализе еще в 1937г. в «Анализе конечном и бесконечном» однако, лишь сравнительно недавно этот вопрос стал дискутироваться более активно. Пациент может использовать психоаналитический метод в отсутствии аналитика для решения конфликтов, которые могут возникнуть в течение его дальнейшей жизни. Он может помочь ему устранить препятствия к дальнейшему росту, а также осознать свои ограничения и в случае необходимости вновь обратиться за помощью, если обстоятельства того потребуют.

Большинство авторов соглашаются с тем, что способность к самоанализу развивается во время успешного анализа, существуют различные мнения по поводу ее постаналитических проявлений. Начинается ли самоанализ в присутствии аналитика, как только было предложено окончание анализа, и должно ли его продолжение в постаналитический период представлять собой сам принцип успешного анализа? Является ли самоанализ чем-то вроде продолжения анализа без реального аналитика, или, как полагает Этчегоен, в постаналитической фазе это нечто качественно иное?

2.5 критерии вступления в завершающую фазу

Несомненно, сложно принять решение об окончании, но аналитик, долгое время работавший со своим пациентом, способен реагировать на показания пациента к окончанию, в особенности, если он вновь и вновь исследует автономные цели пациента. Это дает аналитикам надежные показатели к окончанию психоаналитического лечения. Хотя фаза окончания для каждого имеет свои уникальные особенности, существуют критерии, которыми пользуются терапевты для ответа на вопрос о переходе на завершающую фазу лечения.

1. В какой степени снизилось влияние трансферного невроза?
2. Были ли в достаточной степени проанализированы симптомы и патология характера пациента, чтобы они не влияли на его функционирование?
3. Были ли достигнуты цели лечения пациента?
4. Каково качество отношений (“реальных отношений”) между аналитиком и пациентом? Меняются ли они в направлении отношений между равными, что позволит пациенту установить столь же зрелые отношения с другими людьми в своей жизни?
5. Воспринимает ли пациент аналитика в реалистических терминах?
6. Анализировалась ли сепарационная тревожность пациента и его подход к новому состоянию?
7. Отказался ли пациент от своих перфекционистских и других инфантильных ожиданий?
8. Достаточно ли улучшились способности Эго пациента?
9. Каковы остатки трансфера?
10. Каков будущий потенциал роста пациента, его способность определять жизненные цели и творчески их достигать?

2.6 трансферный невроз и отношения в завершающей фазе.

Снижение интенсивности трансферного невроза приводит к заметному изменению в аналитической атмосфере. Настроение становится более спокойным. Пациент чувствует меньшую зависимость. Некоторые аналитики описывают более свободную атмосферу, они более спонтанно реагируют и менее ограничены в своих формулировках. Однако может возрастать опасность неконтролируемого контртрансфера, в особенности, если аналитик переходит от депривации пациента к удовлетворению его. Серьезные проблемы могут быть в отношении контрансфера к пациентам с пограничной патологией, так как они переживают многие чувства не как возвращенные из вытесненного, а рожденные «здесь и сейчас». Вследствие этого возможна чрезмерная вовлеченность аналитика.

В фазе окончания могут быть комментарии пациента о своих родственниках и друзьях, которые, с его точки зрения, “значительно изменились”. Он также воспринимает похожие изменения в личности аналитика. Пациент может цитировать слова друзей, которые говорят о его изменениях; с ним легче общаться, он стал более целеустремленным, более продуктивным; он не воспринимает все в абсолютных терминах. Хотя это в большей степени относится к терапии, а в анализе появление такого рода информации может отстоять на большом расстоянии от действительного окончания. В целом, пациент становится более реалистичным. Он принимает достоинства и недостатки у себя и у других, в частности, у аналитика; уменьшаются колебания в его оценках других людей. Пациент считает, что он изменился, и принимает эти изменения. Хотя окончание приводит также к скорби и разочарованию, пациент часто переживает эту фазу как новое начало. Он чувствует истинное освобождение и знает о том, что у него появились новые жизненные силы.

Некоторые пациенты не способны вырабатывать новые навыки из-за таких невротических проблем, как фобии, серьезные проблемы с авторитетными фигурами и мазохистические тенденции. Важной задачей фазы окончания в этом случае является более детальное рассмотрения их жизни для того, чтобы понять, как изменились функции Эго пациента благодаря тому, что было приобретено в анализе. Выработал ли он новые навыки?

Во время средней фазы и окончания у пациента и аналитика существует возможность видеть, какого рода отношения заменяют трансферный невроз. С пониманием трансферного невроза реальные отношения с психоаналитиком (которые продолжали существовать на протяжении всего анализа) переходят в новые объектные отношения, “которые служат отправной точкой для установления более здоровых объектных отношений в “реальной” жизни пациента…”

2.7 сепарация

Можно сказать, что окончание любых реальных значимых отношений приводит к скорби, а неразрешенные остатки трансферного невроза приводят к разочарованию. Это часто может быть так, но обстоятельства слишком сложны для такой простой формулы. На протяжении всего анализа уделяется внимание переживаниям сепарации и тревожности в истории пациента. Это не только сепарационные переживания в раннем детстве, в школе и в профессиональной жизни, которые необходимо анализировать, но это также реакции пациента на перерывы: болезни и отпуска. Такой анализ дает возможность предсказать, как пациент будет реагировать на окончание анализа или терапии. Любое окончание фазы в жизненном цикле связано с проблемами сепарации. В процессе окончания очень важна сепарация мать-дитя, но фантазии и конфликты, в переживании окончания, включают широкий спектр, который не только воспроизводит сепарацию с матерью в раннем детстве, но также активирует фантазии завершенности-незавершенности, кастрированности-фалличности, жизни-смерти и разочарования в связи с тем фактом, что анализ не смог выполнить все бессознательные детские фантастические желания, которые пациент принес в анализ под прикрытием желания поправиться”.

Очень важно услышать, что пациент говорит об окончании своего анализа. Говорит ли он о долгожданной цели полной независимости, угрожает ли он окончить анализ, “бросив” и разочаровав аналитика? Говорит ли он об окончании как об отказе от надежды на дальнейшее улучшение? Некоторые пациенты бесконечно говорят об окончании анализа, тогда как другие не упоминают о нем. К последней категории относятся пациента, для которых сам анализ становится жизненной целью.

2.8 проблема нейтральности

Некоторые авторы предполагают, что аналитик должен становиться менее “нейтральным” в фазе окончания. Они предлагают общение лицом к лицу в фазе окончания и установление более «естественных» отношений между пациентом и аналитиком, которые переходят на уровень взрослый-взрослый”. Однако, фазе окончания, как и в любой другой фазе анализа, мы должны тщательно рассматривать колебания между трансферным неврозом и реальностью. Отмена кушетки во время фазы окончания может подавить остатки трансфера. Это может быть нежелательно, поскольку тщательное исследование того, что делает пациент с остатками трансфера, необходимо для предотвращения будущей психопатологии. Хотя в определенном смысле отношения действительно меняются, так как более реалистичные отношения предлагают менее интенсивные контрансферные чувства и более ровную и доброжелательную атмосферу к моменту окончания (если все происходит относительно нормально).

Этчегоен утверждает, что во время терминальной фазы аналитик занимает более активную позицию в отношении границ окончания, находящуюся в определенной степени за пределами обычного аналитического общения - например, соглашаясь закончить, предлагая временные рамки окончания и устанавливая дату. Результаты исследований указывают на то, что кроме структуры процесса окончания аналитик также определяет постаналитические границы. Интересно, что описанная в литературе “более активная” позиция воспринимается бывшими пациентами как контролирующая, ригидная, недоброжелательная или непонятная.

Обсуждение возможности вернуться.

Некоторые аналитики чувствуют потребность при окончании анализа “успокоить” пациента, что он может вернуться в лечение, если ему будет нужна помощь. Конечно, это вполне естественный комментарий в конце сравнительно краткой психотерапии, но уже говорилось, что в конце длительного психоанализа пациент может понять это как высказывание: “Я не верю, что Вы когда-нибудь сможете стоять на собственных ногах”, выражающее сомнение терапевта в способности пациента продолжать расти. Пациент, если сочтет необходимым, сам может сказать терапевту, что хотел бы иметь возможность встретиться в случае необходимости.

Пациенты могут нуждаться в связи с терапевтом на протяжении всей жизни, что не значит, что нужно удерживать буквальную связь. Пациенты могут возвращаться время от времени, и они так и поступают. Объектная потребность приводит их обратно, когда они нуждаются в “дозаправке”. Как при окончании психоанализа, так и психотерапии невозможно предсказать новые жизненные ситуации, которые появятся после того, что казалось приемлемым завершением. Но в психотерапии, конфликты, скорее всего не были разрешены достаточно и, следовательно, вероятность возвращения больше.

Снижение частоты сессий.

Нет единого соглашения насчет правила, следует ли снижать частоту аналитических сессий перед окончанием анализа или завершать анализ без этого. Скорее всего, решение зависит от патологии пациента. Однако, мнение большинства аналитиков, заключается в окончании лечения без снижения частоты сессий. Константность условий сеттинга позволит более успешно проработать проблемы сепарации, не допуская ее отрицания. При успешном течении терапии и своевременном ее окончании существует возможность вербализовывать происходящее, а не манипулировать. Хотя в отдельных случаях, например, с орально-зависимыми пациентами, возможно, такой способ завершения может быть полезен.

Затягивание или укорочение терапии.

Некоторые аналитики заканчивают лечение слишком рано, или слишком поздно. Преждевременное окончание может быть связано с собственными нарциссическими сложностями аналитика. И аналитик, и пациент могут стремиться завершить анализ слишком рано для того, чтобы избежать разочарования и скорби, переживание которых - неотъемлемая составляющая завершенного лечения.

Слишком длинный анализ, может быть связан с неспособностью аналитика разделять жизненные цели и цели лечения. Другим фактором может быть бессознательное желание аналитика не позволить пациенту расти и вести независимую жизнь.

Для некоторых пациентов цели лечения должны быть скромными, нереалистические ожидания могут препятствовать дальнейшему росту. Пациенты могут чувствовать себя гораздо лучше в конце лечения, и могут продолжать развиваться после достижения своих ограниченных целей. После того, как пациент добился определенного прогресса и значительное время был в лечении, мы должны серьезно взвесить вместе с ним, стоит ли дальше вкладывать деньги, время и усилия. Возможно, что лечение дало возможность оплакать какие-либо утраченные способности (профессиональные, супружеские), которые не связаны с разрешением конфликта.

Контртрансферные проблемы могут затруднить объективную оценку таких ситуаций.

Баксбаум указывал на то, что аналитики “могут собственным поведением помогать пациенту разрешить трансфер или, не заметив свой контртрансфер, затянуть его на значительный период после окончания анализа… с помощью нашего контртрансфера мы удерживаем трансфер у пациента дольше, чем следовало бы”. Эта проблема особенно серьезна в фазе окончания, когда дальнейшее снижение интенсивности трансферного невроза необходимо для успешного окончания лечения. Некоторые аналитики (часто те, кого анализировали аналитики, слишком быстро после окончания анализа вступавшие в социальные контакты с пациентами) имеют сложности в анализе конфликтов сепарации у своих пациентов. Они могут не принимать реакцию разочарования пациента и страх сепарации в фазе окончания и в постаналитической фазе и ошибочно оценивать их как потребность в более длительной аналитической работе.

2.9 Назначение даты окончания

Ранее многие аналитики полагали, что решение об окончании анализа должен принимать аналитик и сообщать об это пациенту. На сегодняшний день представляется, что отношения, установившиеся к заключительной фазе между аналитиком и анализантом в результате успешно пройденной большей части терапии, позволяют им совместное обсуждение завершающей фазы. И лучше, если первый шаг к окончанию анализа будет исходить от пациента.

Фаза окончания состоит из двух отдельных ступеней:

1 – взаимное соглашение пациента и аналитика о том, что анализ должен быть завершен, и

2 – установление даты окончания. Эти оба шага не следует предпринимать одновременно. Даже если пациент сам устанавливает дату окончания, аналитик должен быть внимательным к реакциям, которые это может вызвать.

2.10 возвращение симптомов.

Снижение интенсивности трансфера не исключает возможности интенсивных, но более коротких и лучше понимаемых трансферных феноменов во время фазы окончания. В литературе часто упоминается возвращение симптомов и уже ушедших трансферных проявлений как реакция пациента на объявление об окончании анализа. Это принято считать отчаянной попыткой пациента отсрочить прощание. Назначение даты окончания может быть и тем травматическим событием, которое обостряет конфликт. Возвращение его симптомов, хотя оно может оказаться бурным, будет контролируемым и не долгосрочным, поскольку в этот раз пациент гораздо лучше понимает себя.

У пограничных и нарциссических пациентов часто проявляется обостренная реакция на установление даты окончания. В фазе окончания пациент сталкивается с тем, что он не может сохранять фантазии о всемогуществе и величии аналитика и, следовательно, он реагирует внезапным страхом ужасного одиночества, тревожностью и яростью и интенсивным возвращением прежних симптомов.

Луборский и его коллеги сравнили основную схему возникновения конфликта на начальном этапе психоанализа с той, которая проявляется в последней фазе. Все пациенты обнаружили поразительное сходство проявлений переноса в первой и последней фазах психоанализа. Луборский и его помощники пришли к выводу, что склонность к переносу не исчезает, несмотря на возрастающее взаимопонимание, растущую значимость собственного «я» и способность управлять конфликтной ситуацией. Они предположили, что утверждение Фрейда - «перенос - это шаблон поведения на всю жизнь» - верно.

2.11 Последняя встреча

Ферраро и Гарелла провели интересную связь между особенностями реального процесса окончания, как его вспоминает анализанд (и аналитик), и последующим развитием постаналитического переживания. Авторы определяют множество возможных связей между этими двумя переживаниями, в то же время подчеркивая недостаточность результатов исследований, необходимых для поддержки их предположений. Очевидно, что последняя встреча существенно отличается от всего остального аналитического периода тем, что происходившее на ней уже не будет подвергнуто анализу и будет присвоено анализантом и унесено в будущую жизнь. Это существенно увеличивает ответственность терапевта за атмосферу встречи и слова, сказанные им. Последняя встреча это так же возможность в последний раз поговорить о представлениях пациента о его жизни без терапии и его фантазиях в отношении аналитика.

3. Постналитический период.

Клинические данные свидетельствуют, что у большинства пациентов и после окончания анализа происходит дальнейший личностный рост, который становится возможным в результате анализа устранившего препятствия на пути жизненного развития. Исследование постаналитического периода, существование которого признается практически всеми аналитиками, помогает в решении ряда важнейших проблем. Очевидно, что постаналитическая фаза имеет большое значение для дальнейшего хода и процесса созревания, начавшегося во время лечения. Так же очевидно, что она наименее доступна для исследований.

3.1 исследование постаналитического периода

Исследование постаналитического периода можно разделить на две основные группы:

несистематические исследования или, скорее, наблюдения, которые могут делать практикующие аналитики и аналитические терапевты на основе собственного опыта общения с пациентами, возобновившими лечение или периодически обращающимися за консультациями и систематические. Во втором случае, однако, существует очень сложная проблема, связанная с общением пациента и аналитика, пусть и бывших, вне кабинета. Первые исследованиями постаналитического периода были произведены Ференци, затем Александером. Пфеффер, проводя интервью, пришел к заключению о наличии последствий устойчивых бессознательных конфликтов, диагносцированных первоначально.

3.2 трансферв постаналитический период

Наиболее важным вопросом посттерминальной фазы является вопрос о судьбе трансфера. Мнение Фрейда об этом существенно менялось с течением времени. Если в 1916 году он полагал, что при окончании успешного анализа трансфер на доктора разрешается навсегда, позиции 1937 года более умеренной: когда разрешение трансфера и эффективность анализа связывались все еще явственно, но не столь однозначно. И в последствие аналитики долгое время не могли придти к единой точке зрения. Некоторые предполагали, что пациенты полностью откажутся от трансферных ожиданий во время анализа, и указывали на то, что корректирующая реальность, которая будет противодействовать искаженному восприятию аналитика пациентом, не всегда предоставляется в аналитической ситуации. Этчегоен одновременно поддерживает и отрицает возможность полного разрешения трансфера во время анализа. Он пишет, что трансфер на аналитика действительно разрешается во время анализа, но судьба аналитика внутри психики пациента нуждается для своего определения в некотором постаналитическом времени.

Исследования постаналитической судьбы трансфера противоречат идее о необходимости разрешения трансферного невроза для успешного завершения анализа. Когда бывших анализантов опрашивали спустя примерно пять лет после окончания анализа, их трансферный невроз с легкостью переходил из латентного в активное положение в процессе интервью. Т.о., результаты исследований последних десятилетий, подтверждают то, что перенос продолжает существовать и после окончания консультаций.

Пфеффер считает, что даже в случае успешного проведения психоанализа, у пациента остается сложное, неоднозначное понимание психоаналитика. В процессе интервьюирования он обнаружил два феномена. Во-первых, во время повторной беседы пациенты вели себя по отношению к психоаналитикам так, как будто те были их собственными психоаналитиками. Другими словами, перенос моментально восстановился. Во-вторых, симптомы, которые должны были быть устранены в процессе психоанализа, вновь возникли во время проведения интервью. Пациенты возвращались к тому моменту, на котором закончили лечение, и продолжали анализировать свои чувства, возникшие при расставании с психоаналитиком. Интерьюирующий психоаналитик является, с одной стороны, старым, а с другой - новым «объектом» (из-за возникающих вновь конфликтов, являющихся неотъемлемой частью невроза переноса). Он также подчеркнул, что одно восприятие не перекрывает другое. В фантазиях многих бывших клиентов часто присутствует образ психоаналитика, так как это помогает им разрешать конфликты после окончания консультаций.

Несмотря на то, что тенденция к переносу сохраняется, он становится управляемым и может быть проконтролирован. По словам Шахтера, повторные исследования бывших пациентов доказывают, что если сам перенос и не удается полностью излечить, то, по крайней мере, он смягчается до такой степени, когда пациент может более успешно справляться с ним. Желания, связанные с переносом, остаются, но существенно изменяются понимание того, как другой может отреагировать на эти желания.

3.3 постаналитическое общение

Т.о., можно считать, что повторное обращение за консультацией или терапией достаточно распространенное и нормальное явление. Из этого следует вывод, что окончание лечение не предполагает существенных изменений в стиле общения бывшего пациента и терапевта.

Ротштейн исходя из того, что перенос невозможно устранить, полностьюутверждает, что это справедливо и в отношении контрпереноса. Он говорит, что такого понятия, как «бывший пациент» не существует. Это означает, что общение пациента и терапевта не должно выходить за определенные границы, которых стоит придерживаться, особенно первые годы после завершения лечения.

Дамы и господа! Позвольте мне начать с рассказа об одном случае, которым я до недавнего времени интенсивно занимался. Пациент, у которого вместе с различными неврастеническими жалобами предметом анализа были ненормальности и странности характера, все время вводил меня в заблуждение относительно важного обстоятельства финансовой природы. Заметьте, это после более чем восьмимесячного анализа. Сначала это поставило меня в весьма затруднительное положение. Фундаментальное правило анализа, на котором строится вся наша техника, обязательно требует проговарива ния всех внезапных мыслей, фантазий и ассоциаций. Итак, что делать в том случае, когда патология состоит как раз в лживости характера? Следует ли с самого начала отказать в полномочности аналитического исследования такого рода трудностей характера? Я продолжил работу, и только исследование лживости дало мне возможность вообще понять некие симптомы болезни пациента. Это случилось еще до обнаружения лжи, во время анализа, когда пациент не сказал мне о причине пропуска сеанса. На поставленный вопрос он категорически отвечал, будто бы в предшествующий день был там. Поскольку для меня было очевидно, что я сам не должен стать жертвой обмана, то я энергично настаивал на фактическом положении вещей. Вскоре мы оба поняли, что в памяти пациента не осталось вообще событий всего предшествующего дня, а не только пропуска сеанса. Лишь постепенно удалось заполнить часть этих пробелов памяти, отчасти благодаря опросу очевидцев. Я не хочу вдаваться в детали интересующего меня случая и ограничусь сообщением, что пациент в тот забытый им день проводил время в полупьяном состоянии в различных кафе и ночных ресторанах, в кругу незнакомых ему мужчин и женщин низкого пошиба.

Затем выяснилось, что такого рода расстройства памяти у него уже случались ранее. После того как я получил абсолютно достоверное доказательство его сознательной лживости, я решил, что симптом раздвоения личности, по крайней мере у него, является лишь невротическим признаком как раз этой лживости, своеобразным способом признания слабости характера. Так в данном случае появление доказательства лжи стало благоприятным событием для аналитического понимания.

Я припомнил свои размышления относительно проблемы симуляции и лжи в период аналитического исследования. В одной из ранних работ я высказал предположение, что все истерические симптомы продуцируются в самом раннем детстве в качестве сознательных трюков. Я также вспомнил в связи с этим слова Фрейда. Он говорил, что это прогностически благоприятный знак, признак приближающегося выздоровления, когда пациент вдруг высказывает убеждение, будто бы он по сути дела все это время лишь симулировал болезнь. В свете его нового аналитического воззрения на механизмы бессознательного он больше не может переводить себя в состояние, в котором он каждому симптому позволял бы протекать автоматически, без малейшего вмешательства его сознания.

Итак, отказ от лжи, казалось бы, должен был быть признаком приближающегося завершения анализа. Впрочем, с теми же самыми фактами мы встречались ранее, хотя и под другим названием. Если ложь относится нами к области принципов морали, то ложь ребенка и в нашей патологии называется фантазией. Наша главная задача при лечении случая истерии, в сущности, состоит в распознавании образов фантазии, продуцируемых автоматически и бессознательно. Большая часть симптомов фактически исчезает благодаря этому методу. Поэтому мы высказывали мнение, что раскрытие образов фантазии, которая могла бы претендовать на роль особого рода реальности, именуемой реальностью «для себя» (Фрейд называет ее «психической реальностью»), было бы достаточным для исцеления.

Мой опыт учит другому. Я убежден, что никакой анализ истерии не может рассматриваться как доведенный до конца, пока не осуществлено строгое отделение реального от чисто фантазийного. Тот, кто признает вероятность аналитического толкования, а не настаивает на его результате, тем самым в период болезни сохраняет за собой право держать в тайне некоторые вызывающие отвращение события, т.е. уходить в мир фантазии. Анализ нельзя считать завершенным, если под завершением понимается исцеление именно в смысле профилактики. Итак, обобщая, можно было бы сказать, что невротик не может рассматриваться в качестве исцеленного до тех пор, пока не отказывается от удовольствия бессознательного фантазирования, т.е. от бессознательной лживости. Неплохим путем к отказу от подобного рода порождений фантазии является как раз обличение больного во лжи или в незначительном искажении фактов, как оно зачастую имеет место в ходе анализа. Аналитик не должен из-за присущих ему свойств компрометировать пациента, невольно подводя его к искажению фактов. Наблюдения такого рода убедили меня, что требование полной реализации свободных ассоциаций, с которым мы с самого начала подходим к пациентам, является выполнимым после предварительного анализа. Ассоциации, которые сопровождаются незначительными актуальными искажениями, весьма часто ведут к аналогичным, но гораздо более значимым инфантильным случаям, следовательно, к моментам, в которых автоматическое введение в заблуждение в данный момент было еще осознанным и желанным.

Мы могли бы всякую детскую ложь охарактеризовать как не-ложь. И тогда даже более поздняя лживость воспринималась бы, вероятно, как нечто вынужденное. Это было бы даже весьма логично. Конечно, быть искренним и открытым удобнее, чем быть лживым. Следовательно, к этому может вынудить лишь опасность еще более угрожающего неудовольствия. То, что мы называем красиво звучащими словами: идеал, Я-идеал, сверх-Я, обязано своим возникновением волевому подавлению реального проявления влечений, которые таким образом должны быть скрыты, в то время как они с преувеличенным усердием выставляются напоказ благодаря взращиванию навязываемых индивиду моральных предписаний и моральных чувств. Итак, поскольку это должно столь мучительно затрагивать этиков и теологов морали, я не могу не заметить, что ложь и мораль - нечто соотносимое друг с другом.

Первоначально ребенок находит приятным все, что ему приходится по вкусу. Затем он должен научиться приходящееся ему по вкусу считать плохим и чувствовать плохим, и эти трудные предписания, связанные с самоотречением, должен принимать за источник высшего блаженства и удовлетворения. Сначала это выглядит правдоподобным, однако наш анализ с полной степенью достоверности показал, что две стадии изначальной аморальности и благоприобретенной морали неотделимы друг от друга благодаря более или менее длительному переходному периоду, в котором любой запрет на удовлетворение влечения и всякое изъявление неудовольствия еще отчетливо связаны с чувством неправды, лжи, т.е. с лицемерием.

С этой точки зрения формирование характера человека, которое в условиях вытеснения влечений осуществляется в качестве защитного предохранительного автоматизма, в аналитическом исследовании должно заново прослеживаться в регрессивном направлении вплоть до нахождения его инстинктивных основ. Анализ должен стать реальным возвратным развитием дитяти человеческого. Все опять должно до некоторой степени стать расплывчатым, чтобы затем из временного, преходящего хаоса при наличии благоприятных условий смогла возникнуть новая, более приспособленная личность. Иными словами, никакой анализ симптомов теоретически не может рассматриваться как завершенный, не являясь при этом полным анализом характера, будь то анализ разовый или поэтапный. Ведь, как известно, на практике аналитически исцеляются симптомы без столь радикальных изменений. Наивные души, которые не ведают о непроизвольном стремлении человека к гармонии и стабильности, будут, естественно, пугаться и спрашивать, что тогда станет с человеком, который в процессе анализа утратит свой характер? Можем ли мы пообещать, предложить человеку, утратившему свой характер, обрести новый, подобно тому как обретают новую одежду? Не может ли с нами случиться так, что пациент, уже расставшийся со старым характером, дезертирует и уйдет от нас, прежде чем будет готова новая одежда? Фрейд показал, как необоснованны эти опасения. Фактически распад кристаллической структуры характера является переходом к определенной, разумеется, целесообразной, новой структуре. Другими словами, своего рода перекристаллизацией. Конечно, в деталях нельзя предсказать внешний вид «нового платья», возможно, с единственным исключением, что оно, конечно, должно быть удобным, т.е. осмысленным.

После законченного анализа попытаемся все же обозначить определенные общие особенности личности. Столь резкое отделение мира фантазии от реальности, как это происходит при анализе, способствует выходу человека к почти безграничной внутренней свободе и одновременно обеспечивает более надежное управление поведением и принятием решений; другими словами, обеспечивает экономичный и эффективный контроль собственного поведения.

В тех немногих случаях, приблизивших меня к этой идеальной цели, я вынужден был заметить, что больные придают значение побочным, показным чертам, присутствующим в их внешнем виде и поведении, что мы прежде оставляли незамеченным. Уже в моем опыте, который должен был приблизить меня к пониманию нарциссических особенностей больных с нервным тиком, я обратил внимание на то, как часто неврастеник с относительной степенью исцеления в отношении этого симптома остается в его плену.

Разумеется, радикальный анализ личности не может останавливаться и перед такими странностями; в конечном счете мы прямо-таки должны поставить перед пациентами зеркало, с тем чтобы они с первого взгляда могли осознать особенности поведения, даже странности внешнего вида. Я убедился на собственном опыте, что люди, излечиваемые с помощью психоанализа, в силу присущих им гримас, жестов, осанки, дурных привычек, словно они не имеют ни малейшего представления об этих своих странностях, сами при всем честном народе исподтишка посмеиваются над другими. Поэтому аналитик рассматривает в качестве зверски сложной, но неминуемой задачи радикального анализа необходимость заставить больного осознать этот так называемый «секрет полишинеля», чтобы они в последующем повели с этим борьбу. Как известно, аналитик должен быть всегда тактичным, но, пожалуй, наибольший такт и деликатность он должен проявлять при лечении этой части самосознания. Я взял за правило никогда не делать никаких упреков больному; в процессе анализа это должно рано или поздно подвести к тому, что пациент с нашей помощью сам воспользуется предоставленной возможностью осознать и исправить свои привычки. Это «рано или поздно» содержит указание на значимость времени для полного завершения анализа. Я согласен с теми, кто утверждает, что лечение имеет тем больше шансов на успех, чем большим временем мы располагаем. Я понимаю под этим отнюдь не физическое время, которое предоставляется в распоряжение пациента, скорее время принятия внутреннего решения, которое реально выдерживается пациентом настолько, насколько это вообще необходимо, чтобы при этом не тревожиться по поводу продолжительности лечения. Но я тем самым не хочу сказать, что не имеется случаев, когда пациенты зачастую весьма широко злоупотребляют сроками, несущими на себе печать физического времени.

В продолжение анализа должен быть не только заново пережит весь бессознательный психический материал, представленный в виде воспоминаний и повторений, но также найти применение третье средство аналитической техники. Я имею в виду выдвинутый Фрейдом в качестве эквивалентного, но по своей значимости еще должным образом недооцененный момент аналитической проработки. Эту проработку, или прикладываемые усилия мы можем связать с соотношением сил вытеснения и сопротивления, т.е. с чисто количественным моментом. Нахождение патогенного мотива и условий возникновения симптома представляет, так сказать, качественный анализ. Он может быть почти законченным, однако не вызвав при этом ожидаемого терапевтического изменения. Ведь после возможно бесчисленного повторения механизмов переноса и сопротивления, пережитых в ситуации анализа, мы внезапно приходим к значительному прогрессу, который мы не можем объяснить иначе как воздействием в конце концов удавшейся проработки. Однако очень часто дело оборачивается таким образом, что именно после долгой проработки внезапно становится возможным доступ к новому материалу, сохранившемуся в памяти, что может предвещать окончание анализа.

Довольно трудная, но интересная задача, которая, по моему мнению, должна быть решена в каждом частном случае, - это постепенный слом всякого сопротивления, возникающего из более или менее осознанного сомнения в надежности аналитика. Под надежностью надо понимать способность внушать доверие в любых обстоятельствах, в особенности непоколебимую доброжелательность и расположение аналитика к пациенту, как бы последний ни проявлял обратное в своем поведении или высказываниях. Можно было бы фактически говорить о неосознанной попытке пациента испытать аналитика на прочность, выносливость и терпение, делая это последовательно и разными способами, и так не один, а бесчисленное число раз. При этом пациенты самым пристальным образом наблюдают за реакцией врача, будь то речь, жест или молчание. Зачастую они анализируют это с большим искусством. Они обнаруживают неуловимейшие признаки неосознанных побуждений аналитика, который должен сносить эти попытки анализа со стороны пациента с непоколебимым терпением. Часто почти сверхчеловеческий успех в каждом случае вознаграждает затраченные усилия. Таким образом, если пациенту не удалось «поймать» аналитика на какой-либо лжи или искажении действительности, то он постепенно приходит к пониманию, что действительно возможно сохранить объективность подхода даже к самому скверному ребенку. Если врач не относится высокомерно к больному (при всех усилиях спровоцировать такие проявления), а пациент видит, что врач охотно признает свои случайные ошибки и необдуманные поступки, то тогда нередко можно пожинать плоды более или менее быстрых изменений в поведении больного, являющиеся вознаграждением за немалые усилия. Мне представляется в высшей степени вероятным, что пациенты этими своими опытами хотели бы воспроизвести ситуации из своего детства, когда неразумные воспитатели и близкие родственники реагировали на так называемые «пакости» ребенка со свойственной им аффектацией и вынуждали его сформировать установку «упертого» поведения.

Необходимость устоять перед лицом генеральной атаки, предпринимаемой пациентом, для самого психоаналитика является предпосылкой полного завершения анализа. Я упомянул об этом потому, что кандидат на психоанализ (назовем его так) в течение года должен заниматься так называемым учебным анализом.

Я не нахожу принципиальной разницы между терапевтическим и учебным анализом. Я хотел бы дополнить это высказывание только в том смысле, что в практике терапии не нужно проникать на ту глубину, которую мы называем полным завершением анализа, в то время как личность аналитика, от которого зависит судьба других людей, имеет огромное значение. Аналитик должен знать слабости собственной персоны, без чего невозможен полностью завершенный анализ.

Анализ продемонстрировал, что в конечном счете не банальное стремление завоевать авторитет или чувство мести, а либидозные тенденции были реальными мотивами формирования характера и зачастую являлись гротескными формами переодетого сопротивления. Несмотря на это, скверное, упрямое дитя «выпустило пар», обнаружив в наивной искренности и открытости свои скрытые претензии на нежность и любовь. Никакой анализ не является завершенным, пока эмоционально, в сфере осознанной фантазии, не пережита большая часть первоначальных и конечных механизмов сексуального удовлетворения как в нормальных, так и в ненормальных формах их проявления. Каждый пациент мужского пола должен по отношению к врачу испытать чувство равенства как предзнаменование преодоления страха кастрации. Все больные женского пола должны справиться со своим комплексом мужественности и без злобы и мстительности отдать себя исполнению женской роли. Эта цель неявно отвечает тен денции, направленной на восстановление райской наивности, которой Гроддек требует от своих пациентов. Различие между мной и им состоит лишь в том, что он напрямую стремится к этой цели, вызванной симптомом, в то время как я добиваюсь той же самой цели, пусть даже замедленными темпами, вспомогательными средствами «ортодоксальной» аналитической техники. При соответствующем терпении на нашу долю выпадает тот же самый результат, даже без особого стремления оказаться в чреве матери.

Отказ от давления не означает отказа от любого технического вспомогательного средства, которое я в свое время предлагал назвать активностью. Пожалуй, никакой анализ не может быть завершен до тех пор, пока пациент в соответствии с нашими указаниями, однако не носящими характера приказа, не решится найти путь к свободным ассоциациям, к изменению своего образа жизни и поведения, отыскать скрытые, трудноуловимые, прежде недоступные порождения вытеснения и овладеть ими.

Выведение пациента из анализа с помощью предупреждения в отдельных случаях может дать результаты, но в принципе должно отбросить нас назад. В то время как непредвиденное, неотложное внешнее обстоятельство иногда ускоряет анализ, давление аналитика зачастую без нужды продлевает его сроки. Настоящим завершением анализа является момент, когда ни врач, ни пациент не заявляют о расторжении соглашения и когда врач, все еще пребывая в качестве подозреваемого, должен полагать, что пациент с его желанием уйти от анализа хочет спасти нечто невротическое. Действительно выздоравливающий пациент медленно развязывается с болезнью и наверняка еще не освобожден от анализа, а следовательно, до тех пор, пока пациент еще приходит к аналитику, он еще подлежит анализу. Этот процесс развязки можно было бы также охарактеризовать таким образом, что пациент наконец убеждается в том, что он в процессе анализа оставляет за собой новое, все еще фантазийное средство удовлетворения. Если он намерен постепенно преодолеть эту печальную зависимость, то он беспрекословно будет присматриваться к другим, реальным возможностям удовлетворения. Тогда вся его неврастеническая эпоха жизни, будучи рассмотренной в свете психоанализа, как это уже знал Фрейд, действительно окажется патологической печалью. Он попытался сместить ее в ситуацию переноса, однако сняв маску с ее действительной природы, чтобы затем положить конец возможной в будущем тенденции повторения. Итак, аналитическое отречение представляет собой упразднение всякой инфантильной ситуации отказа, заложившей основу образования симптома.

Теоретически важным выводом, условием, действительно ведущим к завершению анализа, является почти всегда наступающее перед его окончанием изменение симптома. Еще Фрейд показал, что симптоматика неврозов почти всегда является результатом психического развития. К примеру, больные с навязчивыми состояниями лишь постепенно, исподволь меняют свои эмоции в навязчивом поведении и в навязчивом образе мыслей. Истерический больной, возможно, долгое время может бороться с каким-нибудь мучительным представлением, пока ему не удастся конвертировать его конфликты в соматические симптомы. В частности, симптомы приобретенного слабоумия или паранойи на жизненном пути больного начинают проявляться так, как они приблизительно проявляются у больных с симптомом истерии страха. Лишь после напряженной работы ему зачастую удается найти определенный способ патологического самоизлечения, выражающийся в повышенном нарциссизме.

Итак, мы не должны удивляться тому, что у больного с неврозом навязчивых состояний после мышечного расслабления и подрыва его умственной способности навязчивыми идеями начинают обнаруживаться истерические симптомы. Беспечный больной с формой конверсивной истерии, раз его соматический симптом вследствие анализа ослабевает, начинает продуцировать мысли и воспоминания, в то время как прежде он продуцировал вне осознанного содержания выразительные движения или жесты. Следовательно, это хороший признак, когда больной с неврозом навязчивых состояний вместо лишенных аффекта мыслей начинает проявлять истерическую эмоциональность и спонтанность мыслей. Досадно, конечно, если в процессе изменения симптома также имеет место проявление психопатичных признаков. Однако было бы ошибочным чересчур пугаться этого. Я уже наблюдал случаи, которые не приводили ни к какому иному способу исцеления, как к пути излечения посредством переходных психозов.

Все эти наблюдения я сегодня представил вам в защиту моего убеждения, что анализ не является бесконечным процессом, но при соответствующем знании предмета и терпении аналитика может быть приведен к естественному завершению. Если вы спросите меня, много ли я уже могу перечислить подобных завершенных аналитических исследований, я должен буду ответить «нет». Однако сумма всех моих опытов подводит к изложенному в данном докладе выводу. Я твердо убежден в том, что когда мы достаточно обучимся на своих ошибках и просчетах, когда мы научимся постепенно справляться со слабостями собственной личности, количество доведенных до конца аналитических случаев будет возрастать.

ФОТО Getty Images

«Пришло время остановиться или еще продолжать? Я не могу принять решение, – рассказывает 38-летняя Наталья. – И по-прежнему один раз в неделю приезжаю на консультацию к психотерапевту. При этом у меня сохраняется ощущение, что основная часть работы уже проделана и я больше не нуждаюсь в помощи. Но я не решаюсь прекратить наши встречи…»

Как определить, что пришло время завершить свою психотерапию? Это простой вопрос, на который нет простого ответа. Психоаналитики и психотерапевты разных направлений уверены в том, что сомнения пациента – верный признак того, что время прекращать сессии еще не пришло. И все они говорят о том, что прекращение терапии – это сложный процесс. Прежде всего потому, что речь идет о завершении отношений двух людей. «Но нередко сеансы прерываются, когда пациент просто перестает приходить, несмотря на то что психолог считает, что продолжать работу необходимо», – с сожалением констатирует психотерапевт Татьяна Бедник. Мы попросили психотерапевтов разных школ и направлений рассказать о том, как конструктивно и безболезненно завершить психотерапию.

Временное или постоянное сотрудничество?

В большинстве психотерапевтических школ окончание терапии оговаривается на первой встрече. Это относится к терапиям краткосрочным и длительным (поведенческая, когнитивная, гештальт-терапия, транзактный анализ…). В этом случае психотерапевт и пациент заключают временный союз, поясняет психотерапевт Кристоф Андре (Christophe André): «Ставят определенную цель этой совместной работы (страх, фобия, трудности в общении, прокрастинация…) и согласовывают длительность: 5 встреч, 6 месяцев, год, два года…». Как правило, когда цель достигнута, терапия завершается. 28-летняя Анна за 12 сеансов преодолела свою застенчивость: «У меня есть еще куча других проблем, но в тот момент мне просто необходимо было избавиться конкретно от этой».

Для психоанализа, напротив, время окончания работы определить намного сложнее. «Я пошла к психоаналитику с общим неопределенным недомоганием и с единственной целью – улучшить свое самочувствие, – свидетельствует 48-летняя Наталья. – Я знала, что это займет много времени, и мне было безразлично, сколько. Чем дальше я продвигаюсь, тем больше ощущаю потребность продолжать. Но до каких пор?» Так как «абсолютное психическое здоровье» – это иллюзия, еще Зигмунд Фрейд, основатель психоанализа, задавался вопросом, «существует ли естественное завершение психоанализа, возможно ли в принципе довести такой анализ до конца» 1 . Тем не менее он допускал, что курс лечения можно заканчивать при двух условиях: симптомы, страхи или препятствия, послужившие причиной обращения пациента, более не причиняют ему страданий; а работа с бессознательным позволяет не опасаться возвращения проблемы.

Таким образом, «ни я, никто из моих коллег никогда не скажет вам: «психоанализ завершен», – поясняет психоаналитик Жан-Пьер Винтер (Jean-Pierre Winter). – Мы просто не можем этого знать. И у нас не может быть уверенности в том, что пациент не воспримет эти слова как отказ от него». Каждый должен сам определить, когда перестать посещать психоаналитика. Но и не сделать это преждевременно…

Преодолимое желание сбежать

«Сложно удержаться от соблазна спрыгнуть с движущегося поезда», – рассказывает о своем опыте 42-летний Виктор. Дважды за последний год он начинал психотерапию. В любой терапии возникает момент, когда кажется, что бегаешь по кругу, отмечает Виталина Чибис, психоаналитически-ориентированный психотерапевт: «Непонятно, что еще можно сделать и к чему это приведет. Уже ощущаются определенные перемены, но они поверхностны и во многом направлены на то, чтобы порадовать психотерапевта». Именно в такие моменты и может появиться нежелание углублять работу. «Я дважды встретился с психотерапевтом и думал, что справился со своими проблемами. В действительности я топтался на месте. В последующие месяцы я вновь скатился к привычному для меня и невыносимому для близких стилю общения. Я вернулся к терапии, только когда наконец решился говорить о главной проблеме, о которой старался просто не думать и которая управляла мной, моим поведением, моей жизнью».

Подобное преждевременное прекращение встреч с психотерапевтом часто означает, что «где-то в процессе переноса возникла проблема», – считает Жан-Пьер Винтер. Перенос был открыт Зигмундом Фрейдом. Во время этого процесса (он возникает во время психоанализа) пациент в отношениях с терапевтом воссоздает желания и чувства, которые он испытывал по отношению к своим родителям. Он заново переживает тревоги, обиды, внутренние конфликты, неосуществленные ожидания, сильные эмоции в безопасных условиях психоанализа. «Благодаря тому, что аналитик не оценивает и не осуждает, а внимательно слушает и принимает его чувства, пациент лучше понимает самого себя». Отношения пациента и аналитика ограничены строгими рамками, и это позволяет не путать терапевтические отношения с реальными. И все же каждый пациент неизбежно вновь переживает волнение, связанное не с психотерапевтом, а с человеком, которого тот представляет. «Я в гневе покинул своего аналитика, так как у меня сложилось впечатление, что он меня не уважает», – сожалеет 38-летний Марк. Татьяна Бедник поясняет: «Резкое прекращение терапии может быть одним из способов воссоздать сценарий прошлого, при котором, например, начатое никогда не заканчивалось. В таком случае задача психотерапевта и аналитика в том, чтобы помочь пациенту понять причины его желания бросить терапию и так избежать самообмана».

Ощущение свободы

«Однажды я ясно поняла, что все действительно завершилось, – вспоминает 33-летняя Кристина. – То, из-за чего я пришла почти полтора года назад на терапию, перестало мучить меня. Впервые за долгие годы я могла спокойно общаться с матерью и ясно говорить ей «нет», когда она по привычке продолжала встревать в мою жизнь. Я не совсем представляю механизм того, что со мной случилось, но это произошло».

Как отличить исцеление от ложного результата? По мнению Виталины Чибис, в целом «начинаешь лучше себя чувствовать, понимаешь, что можешь жить без своего психотерапевта». Болезненные симптомы стихают. «Очень важно, – считает Кристоф Андре, – обрести некоторую степень свободы по отношению к этим симптомам. Например, можно по-прежнему бояться чего-либо, но перестать быть рабом этого страха». Видимое улучшение является результатом работы над невидимым: убеждениями, обидами, образами, создающими проблемы в поведении или во взаимоотношениях.

Психоанализ – и не только он – рассматривает другой феномен в качестве сигнала к окончанию курса терапии: «прекращение переноса». «Жак Лакан (Jacques Lacan) говорил, что существует три этапа психоанализа, – напоминает Жан-Пьер Винтер. – На первом этапе, когда я говорю, это на самом деле не я, и обращаюсь я не к тому, к кому адресованы мои слова. На втором этапе говорю уже я, но по-прежнему обращаюсь не к своему собеседнику. В конце курса я уже общаюсь действительно со своим собеседником, психотерапевтом».

Основатель транзактного анализа Эрик Берн (Eric Berne) формулировал то же самое иначе. «Он считал, что курс заканчивался тогда, когда пациент в состоянии воспринимать своего психотерапевта как взрослого, а не как опекающего или контролирующего Родителя в контексте трех состояний Я», – объясняет транзактный аналитик Вадим Петровский. По сути, терапия завершается тогда, когда пациенту через личность психоаналитика удается свести все счеты с теми, кого он представляет, и примирить реальность с образами 2 .

Последний сеанс…

Поведенческая и когнитивная терапия, гештальт-терапия, транзактный анализ и некоторые другие виды психотерапевтической помощи предусматривают в конце курса одну или две заключительные встречи. «Накануне я перечитываю все записи, сделанные во время наших встреч. Пациент также подводит свои итоги, и я ему рассказываю о том прогрессе, которого он достиг», – объясняет Татьяна Бедник. «Последнему сеансу присуща некоторая торжественность, – замечает Кристоф Андре. – Я должен убедиться, что пациент хорошо воспринял все то, над чем мы работали. Напоследок я ему даю несколько поддерживающих советов на будущее». Иногда пациент и психотерапевт договариваются встретиться спустя 6 месяцев, чтобы подвести итоги.

Ничего подобного не происходит в психоанализе. Жан-Пьер Винтер рассказывает: «Бывает, в начале сеанса пациент заявляет, что больше не придет. Или упоминает о желании закончить анализ и одновременно раскрывает целую палитру внутренних рассуждений, которые могут способствовать его исцелению». Кристина с юмором вспоминает свой последний сеанс: «Было немного странно. Нам больше нечего было друг другу сказать…просто потому, что сказать было в принципе больше нечего! Мы тепло пожали друг другу руки. И на этом работа кончилась». «Последний сеанс имеет печальный оттенок, – отмечает Кристоф Андре. – Заканчивается история взаимоотношения двух человек. Мне тоже грустно, но преобладает чувство гордости, сродни тому, что испытывает мать, отправляя своего ребенка во взрослую жизнь».

А что потом? «А потом я три часа проплакала, – признается Кристина. – Я сдерживала себя, чтобы не броситься к телефону и не записаться на очередной прием. И только на следующий день почувствовала, что перевернула эту страницу своей жизни». Жан-Пьер Винтер подтверждает: «Непосредственно после завершения сеансов обязательно что-то происходит. Психоаналитику этого не сообщают, но косвенно он узнает. И для него это тоже важный опыт! Некоторые пациенты спят сутки напролет, у некоторых отмечается резкая боль в суставах. Некоторым снятся невероятные сны, и они не представляют, как можно об этом не рассказать своему психоаналитику». А потом оказывается, что можно. Стало возможно.

«Мой психолог не хочет, чтобы я прекратила терапию»

«Я хотела закончить наши встречи, сказала об этом психотерапевту во время нашей сессии в четверг, он был с этим решением не согласен, – рассказывает 29-летняя Светлана. – Тем не менее я перестала его посещать…» Имеет ли право психотерапевт возражать против ухода своего пациента?

«Независимо от того, завершена терапия или нет, вы имеете право в любой момент остановить ее, и никто не может помешать в этом», – напоминает психотерапевт Кристоф Андре (Christophe André). Но у психолога также есть право не согласиться с вашим намерением и сказать вам об этом. «Отказ трудно интерпретировать в отрыве от ситуации и от той формы, в которой он был сформулирован, – считает психоаналитик Жан-Пьер Винтер. Нередко в процессе психоанализа намерение уйти говорит лишь о желании пациента убедиться в том, что психоаналитик заинтересован в продолжении работы, что пациент интересен ему». Другими словами, он грозится уйти в надежде, что его удержат. Роль психотерапевта в таком случае заключается в том, чтобы «выявить метафорический уровень требования пациента об окончании сеансов: пытается ли он расстаться со своим психотерапевтом, вместо того чтобы, например, расстаться со своей матерью?» – продолжает Жан-Пьер Винтер. В любом случае нежелание дожидаться зеленого света или согласия своего психотерапевта на окончание сеансов может служить – но не всегда! – хорошим показателем.

1 З. Фрейд «Конечный и бесконечный анализ» (МГ Менеджмент, 1998).

2 С точки зрения транзактного анализа существует три состояния нашего «Я»: Родитель, Ребенок и Взрослый. Эти состояния влияют на наши потребности и наше поведение.

THE RESTORATION OF THE SELF

Heinz Kohut

Хайнц Кохут

Восстановление самости

Перевод с английского

INTERNATIONAL UNIVERSITIES PRESS, INC. Madison Connecticut

«Когито-Центр» 2002

Г. и его поколению посвящается

предисловие

Дойдя до конца главы, в которой детально рассматривается один из важнейших моментов в процессе анализа, читателю, возможно, покажется, что он держит в руках техническую монографию и диссертацию по клинической теории, в которой выделяются факторы, определяющие готовность анализанда закончить анализ, и представлены аргументы в поддержку нового психоаналитического определения психического здоровья и процесса психоаналитического лечения - в частности, при нарушениях самости. Отчасти это и в самом деле является целью данной работы, целью, которая обсуждается на разных уровнях и с разных позиций на протяжении всей книги. Но чтобы определить, что именно ведет к терапии патологии самости, необходимо было еще раз обратиться к широкому спектру общепризнанных теоретических концепций. Чтобы описать восстановление самости, надо обрисовать основы психологии самости.

Каким образом можно изменить теоретическую систему психоанализа так, чтобы согласовать множество различных феноменов, которые мы наблюдаем в отношении самости? Ответ на этот вопрос, который, как ни странно, напрашивается сам собой (хотя, если рассматривать ретроспективно, он не должен казаться удивительным), заключается в том, что мы должны научиться мыслить попеременно - или даже одновременно - в терминах двух теоретических построений, то есть в соответствии с психологическим принципом комплементарности мы должны признать, что постижение явлений, с которыми мы сталкиваемся в своей клинической работе - и не только в ней, - требует двух подходов: психологии, в которой самость рассматривается как центр психологической вселенной, и психологии, в которой самость рассматривается как содержание психического аппарата.

Акцент в данной работе делается на первом из этих двух подходов, то есть на психологии самости в более широком смысле - другими словами, на психологии, в которой самость помещается в центр, исследуется ее происхождение и развитие, а также ее составляющие как в норме, так и в патологии. Однако второй подход - подход, который представляет собой не более чем частичное расширение традиционной метапсихологии, - психология самости в более узком смысле, - в которой самость рассматривается как содержание психического аппарата, не оставляется в стороне, покуда объяснительная способность ее применения является адекватной. Если в данной работе акцент чаще делается на психологии самости в широком смысле, то это происходит не только по той очевидной причине, что развиваемые идеи по сравнению с прежними являются новыми и, следовательно, нуждаются в более детальном разъяснении, но также главным образом и потому, что основная моя цель при написании этой книги заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что существуют обширные области в психологии, где значение эмпирических феноменов, с которыми нам приходится сталкиваться, поддается более полному объяснению, если они освещаются психологией самости в широком смысле.

Чтобы приблизиться к этой цели, то есть представить основы психологии самости 1 и создать теоретический базис, на котором можно было бы построить психологию самости, я должен был заново проанализировать множество общепризнанных психоаналитических концепций: как повлияет на психоаналитическую концепцию влечений смещение нами акцента на самость и каковы отношения между теорией влечений и психологией самости? Что будет с концепцией либидинозных влечений - в их эдиповых и доэдиповых проявлениях, - если мы пересмотрим ее в контексте психологии самости? Как повлияет на концепцию агрессивного влечения введение психологии самости и каково место агрессии в рамках психологии самости? И, наконец, переходя от оценки динамических концепций к оценке структурной теории, мы зададим вопрос, уместно ли в концептуальном отношении говорить в рамках психологии самости о составляющих самости, а не о компонентах психического аппарата, которые на первый взгляд могут казаться просто их дубликатами?

Хотя я и восхищаюсь элегантностью безупречной логики и четкой последовательностью использования терминологии, формирования понятий и теоретических формулировок, главная цель данной работы состоит не в том, чтобы достичь того же. Изменения в теории, предложенные в настоящем исследовании, не продиктованы чисто научными доводами - их правомерность проистекает из возможности применения нового подхода к эмпирическим данным. Другими словами, я не утверждаю, что новые теории более изящны, что новые определения более отшлифованы или что новые формулировки являются более удобными и последовательными, чем прежние. Однако я утверждаю, что, несмотря на всю их неотшлифо-ванность и недостатки, они расширяют и углубляют наше понимание сферы психики внутри и вне клинической ситуации. Не концептуальное и терминологическое уточнение, а углубление понимания нами психологической сущности человека, повышение нашей способности объяснять мотивы и поведение человека подкрепляет наше решение попытаться подойти к эмоциональным проблемам, не прибегая к помощи знакомой концептуальной структуры, и посмотреть на некоторые эмпирические данные - или на некоторые аспекты этих эмпирических данных - с позиции психологии самости.

Исследования прошедшего десятилетия не привели к результатам, которые заставили бы меня выступать за отказ от классических теорий и психоаналитической клинической концепции человека, и я остаюсь сторонником того, чтобы продолжать их применять в пределах некоторой четко очерченной области. Вместе с тем я пришел к пониманию того, что некоторые основные аналитические формулировки можно применять лишь в определенных границах. Если говорить о классическом психоаналитическом осмыслении природы человека, то я также пришел к выводу, что каким бы убедительным и превосходным оно ни было, такой подход не является правомерным в отношении широкого спектра психопатологии человека и большого числа других психологических феноменов, с которыми мы сталкиваемся вне клинической ситуации.

Я полностью отдаю себе отчет в том, сколь велико влияние классических психоаналитических представлений о человеке на наше воображение; я знаю, каким важным инструментом стала эта концепция для современного человека, пытающегося понять себя. И я знаю поэтому, что идеи, которые не отвечают действительности или просто в некоторых отношениях ведут к неверному представлению о человеке, как правило, вызывают сопротивление. Действительно ли мы должны - спросят некоторые мои коллеги-психоаналитики - выйти за рамки теории влечений? Под влиянием Фрейда и следующего поколения его учеников такое смещение - от психологии Ид к психологии Эго - уже произошло. Но так ли нам нужно теперь добавить психологию самости к психологии влечений и психологии Эго? Какой смысл - предвосхитим аргумент с когнитивных позиций - вводить психологию самости, если психология Эго в принципе верна и позволяет объяснять самые разные феномены? И не является ли это - предвосхитим аргумент с моральных позиций - уловкой, чтобы увести от проблем, трусливой попыткой выхолостить анализ, отвергнуть инстинктивную природу человека, отрицать, что человек далеко еще не является цивилизованным существом? Именно ввиду наличия аргументов подобного рода я говорю о необходимости расширения психоаналитического подхода, дополнив его теорией самости, которая, с одной стороны, обогащает нашу концепцию неврозов, с другой стороны, нужна для объяснения нарушений самости. Я надеюсь, что эмпирические доказательства, которые приведу, и рациональные аргументы, которые представлю, окажутся убедительными.

Теперь я обращаюсь ко второй группе возможных критиков моей работы, а именно к тем, кто, быть может, будет упрекать меня за попытку найти новые решения в одиночку, не опираясь на труд других исследователей, которые также осознали ограничения классического подхода и уже внесли определенные корректировки, исправления и уточнения.

Некоторые комментаторы моей работы о нарциссизме обнаружили сходство между результатами моих исследований в области нарциссизма и результатами исследований других авторов. Один критик (Apfelbaum, 1972) счел меня представителем школы Гартманна; другой (James, 1973) увидел принципиальное сходство с идеями Винникотта; третий (Eissler, 1975), однако, полагал, что я следовал Айххорну; четвертый (Heinz, 1976) обнаружил в ней идеи философии Сартра; пятый (Kepecs, 1975) провел аналогии с теорией Альфреда Адлера; шестой (Stolorow, 1976) - с центрированной на клиенте терапией Роджерса; двое (Hanly, Masson, 1976) расценили мой труд как ответвление индийской философии; и, наконец, еще два автора (Stolorow, Atwood, 1976) указали на взаимосвязь с работами Отто Ранка.

Я знаю, что этот список неполон, и - что даже еще более важно - я знаю, что существует другая группа исследователей, имена которых нужно добавить к тем, что приведены выше. Я имею в виду здесь Балинта (Balint, 1968), Эриксона (Erikson, 1956), Якобсон (Jacobson, 1964), Кернберга (Kernberg, 1975), Лакана (Lacan, 1953), Лам-пль-де Гроот (Lampl-de Groot, 1965), Лихтенштейна (Lichtenstein, 1961), Малер (Mahler, 1968), Сандлера (Sandler et al., 1963), Шефера (Schafer, 1968) и других, область исследования которых, даже если их подходы и выводы отличаются, в той или иной степени совпадает с предметом моих собственных исследований.

В отношении представителей этой группы - то же самое с небольшими уточнениями можно сказать и про некоторых из тех, кто был упомянут в первой группе, в частности про Айххорна (Aichhorn, 1936), Гартманна (Hartmann, 1950) и Винникотта (Winnicott, 1960a) - позвольте мне прежде всего подчеркнуть: то, что я не пытаюсь соотнести их идеи с моими, объясняется не непочтительностью - напротив, я восхищаюсь большинством из них, - а характером задачи, которую я поставил перед собой. Данная книга не является монографией по теории или технике, написанной автором, который достиг мастерства в давно исследуемой и общепризнанной области знания. Эта книга представляет собой отчет о попытке аналитика добиться большей ясности в области, которую, несмотря на многие годы самых серьезных усилий, ему так и не удалось понять в рамках имевшейся психоаналитической модели - даже после корректив, внесенных современными авторами. Многими моими знаниями я обязан тем, чей труд фактически повлиял на мои методы и идеи. Но научная завершенность не является для меня главной задачей, мои интересы сфокусированы на другом.

Сначала я пытался самостоятельно сориентироваться в интересующей меня области с помощью имеющейся психоаналитической литературы. Но обнаружив, что я погряз в болоте противоречивых, плохо обоснованных и зачастую нечетких теоретических предположений, я решил, что есть единственный путь, который ведет к прогрессу, - путь назад к непосредственному наблюдению клинических феноменов и построение новых формулировок, которые обобщили бы мои наблюдения. Другими словами, я видел свою задачу в том, чтобы очертить психологию самости на фоне четкого и последовательного определения психологии комплексных психических состояний в целом и глубинной психоаналитической психологии в частности.

Я не ставил себе задачу объединения результатов моей работы с результатами работы других авторов, которые были получены при использовании подходов, отличных от моего, или которые были сформулированы в рамках неопределенной, неоднозначной или меняющейся теоретической модели. Я чувствовал: взяться за такую задачу в этот момент было бы не только нецелесообразно - это действительно создало бы непреодолимое препятствие на пути к моим целям. В частности, попытка разнообразить представление моих концепций и формулировок путем изложения концепций и формулировок других авторов, внесших свой вклад в психологию самости с различных позиций и в разных системах координат, привела бы к тому, что я запутался бы в дебрях сходных, совпадающих или идентичных терминов и понятий, которые, однако, не имели бы одного и того же значения и не использовались бы в одном и том же концептуальном контексте.

Таким образом, избавив себя от необходимости погружаться в различные концепции и теории, используемые другими исследователями, я полагаю, что моя собственная основная идея четко проявится в данной работе. Поскольку я детально определил ее в предыдущих работах, здесь лишь поясню вкратце, что она характеризуется приверженностью трем принципам: определению психологической области как аспекта реальности, которая доступна нам благодаря самоанализу и эмпатии; методологии длительного эмпатического погружения наблюдателя в психологическую область (в частности, если говорить о клинических проявлениях, его длительное эмпатическое погружение в перенос) и формулированию конструкций в терминах, которые соответствуют интро-спективно-эмпатическому подходу. Выражаясь обыденным языком, я пытаюсь наблюдать и объяснять внутренний опыт, включая восприятие объектов, самости и их различных взаимоотношений. С точки зрения методологии и терминологии я не являюсь бихевиористом, социальным психологом или психобиологом, хотя и признаю ценность этих подходов.

Несколько слов в заключение. Тот факт, что я не мог предпринять попытку сравнения моих методов, результатов и формулировок с методами, результатами и формулировками других исследователей, которые изучали самость с различных точек зрения, используя разную методологию (и которые поэтому формулировали свои результаты в терминах различных теоретических систем), не означает, что такие сравнения не должны проводиться. Но чтобы успешно провести подобное научное исследование, сначала должно пройти какое-то время. Другими словами, прежде чем ученый, рассматривающий различные подходы к самости, сможет оценить их относительные достоинства и соотнести их друг с другом, он должен сначала занять по отношению к ним определенную дистанцию, то есть в известной степени от них отстраниться.

Глава 1. Завершение анализа нарциссических нарушений личности

Ответ на вопрос, была ли разрешена аналитическая задача в момент завершения терапии или завершение было преждевременным, зависит от разнообразных обстоятельств. Кроме того, существует множество конкретных проблем, связанных с завершением анализа нарциссических нарушений личности. Сложность этого вопроса возрастает из-за того, что представления аналитика в многочисленных областях теории и практики будут влиять на его суждения о том, как следует определять идеально завершенный анализ и насколько он приблизился к этому идеалу в реальности. Поэтому проблема завершения анализа необычайно сложна. В настоящем исследовании я оставлю в стороне многие аспекты данной проблемы и ограничусь попыткой прояснить некоторые теоретические, вопросы. Я приступаю к этой задаче, полагая, что изменение наших традиционных теоретических представлений позволит нам понять правомерность завершения анализа в определенных случаях, увидеть, что дальнейший анализ уже не нужен, что со стороны пациента не было попытки «бегства в здоровье», хотя оценка личности пациента, произведенная на основе традиционных теорий, могла бы привести нас к противоположному заключению.

Основная проблема касается центральной области психопатологии. Когда речь идет о структурных неврозах, мы привыкли формулировать наши ожидания в терминах анализа эдипова комплекса пациента, то есть мы ожидаем, что пациент должен осознать свою сохраняющуюся безнадежную (и приводящую к нарушениям) сексуальную любовь и сохраняющуюся бессильную (и приводящую к нарушениям), продиктованную соперничеством ненависть к родительским имаго и что благодаря этому осознанию он сможет избавиться от эмоциональных проблем детства и обратиться с любовью или гневом к объектам современной действительности. Разумеется, нам известно - если использовать метафору Фрейда (19l7b, p. 456), - что решающие сражения при анализе эдиповой психопатологии не обязательно происходят в самом центре эдипова комплекса; какими бы ни были содержание и психическая локальность тактических столкновений, в конце достигается относительная свобода от объектно-инстинктивных затруднений эдипова периода, которая и определяет меру успеха или неудачи анализа.

Но когда мы обращаемся к нарциссическим нарушениям личности, мы уже имеем дело не с патологическими последствиями неуспешного разрешения конфликтов между структурами, которые в целом сохранны, а с формами психологического нарушения функционирования, возникающего из-за того, что центральные структуры личности - структуры самости - дефектны. Таким образом, при нарциссических нарушениях личности наше описание процесса и целей психоанализа, а также условий, определяющих правомерность его завершения (когда мы можем говорить, что аналитическая задача была решена), должно основываться на определении природы и локализации основных психологических дефектов и на определении того, что считать излечением.

Основная психопатология нарциссических нарушений личности (соответствующая вытесненным нерешенным конфликтам эдипова комплекса при структурных неврозах) представляет собой (1) приобретенные в детстве Дефекты психологической структуры самости и (2) вторичные структурные образования, то есть образования, возникшие в раннем детстве и связанные с первичным Дефектом одним из двух способов, которые сходны между собой, но отличаются друг от друга в некоторых важных аспектах. Я буду называть эти два типа вторичных структур, различая их по тому, как они связаны с первичным структурным дефектом самости, защитной и компенсаторной структурами.

Хотя определения защитной и компенсаторной структуры, которые выходят за рамки чисто описательного и метафорического определения, нельзя понять полностью, не познакомившись с концепцией биполярной природы самости и с двоякого рода возможностями ребенка создавать функционирующую самость (эти темы подробно обсуждаются позже), я все же попытаюсь сделать это сейчас. Я называю структуру защитной, если ее единственная или главная функция заключается в сокрытии первичного дефекта самости. Я называю структуру компенсаторной, когда она не просто скрывает дефект в самости, а его компенсирует. В процессе развития происходит функциональное восстановление самости благодаря компенсации слабости одного полюса самости через усиление другого. Чаще всего слабость в области эксгибиционизма и честолюбия компенсируется уважением к себе, которое обеспечивается стремлением к идеалам. Но может происходить и обратное.

Термины «защитная структура» и «компенсаторная структура» относятся к началу и концу спектра, который имеет широкую центральную область, содержащую множество различных промежуточных форм. Но более или менее чистые формы, равно как и переходные, обычно можно отнести к одному из этих двух классов.

Основываясь на их различии, я постулировал, что стадия завершения анализа нарциссического нарушения личности достигалась при решении нами одной из двух конкретных задач: (1) когда после аналитического преодоления защитных структур был раскрыт и благодаря переработке и преобразующей интернализации в достаточной мере восполнен первичный дефект самости, в результате чего дефектные прежде структуры самости стали теперь функционально надежными. (2) Когда после достижения пациентом когнитивного и эмоционального понимания защит, окружающих первичный дефект в самости, а также компенсаторных структур и связи между ними, -компенсаторные структуры становились функционально надежными, независимыми от области, в которой этот успех был достигнут. Подобного функционального восстановления удавалось достичь прежде всего благодаря перестройке в области первичного дефекта или благодаря анализу изменений компенсаторных структур (включая устранение их структурных дефицитов при помощи преобразующей интернализации), или благодаря возросшему (вследствие понимания взаимосвязи между первичным дефектом и компенсаторными структурами) самоконтролю пациента, или благодаря успеху в некоторых либо во всех этих областях.

Термин «защитная структура» вряд ли нужно иллюстрировать, ибо он относится к концепции, не только хорошо известной каждому аналитику, но и действительно необходимой для него, когда он упорядочивает свои клинические впечатления в соответствии с динамическим подходом. Каждый аналитик знает таких пациентов, которые, например, часто приводят в смущение окружающих людей, склонны проявлять чрезмерную восторженность, драматизировать и слишком бурно реагировать на повседневные события и которые, соответственно, романтизируют и сексуализируют свое отношение к аналитику, производя иногда впечатление людей, открыто проявляющих эдиповы страсти (ср. Kohut, 1972, р. 369-372). В случаях нарциссического нарушения личности нетрудно распознать защитную природу - псевдовитальность - внешнего возбуждения. За ним скрываются низкая самооценка и депрессия - глубокое чувство заброшенности, бесполезности и отверженности, постоянная необходимость в эмоциональном отклике, потребность в утешении. В целом такую гиперактивность пациента следует понимать как попытку противодействовать посредством самостимуляции чувству внутренней безжизненности и депрессии.

Будучи детьми, эти пациенты не ощущали эмоционального отклика и пытались преодолеть свое одиночество и депрессию с помощью эротических и грандиозных фантазий. Взрослое поведение в реальности и в мире фантазий у них обычно не является точным повторением исходной защиты в детстве, поскольку в период их бурной, слишком восторженной, идеалистической юности, лишенной важных межчеловеческих привязанностей, детские фантазии нередко трансформируются под влиянием сильного увлечения романтизированными культурными (эстетическими, религиозными, политическими и т. д.) целями. Однако романтические идеалы не отступают на задний план, когда индивид достигает взрослой жизни, текущей, так сказать, в обычном, ожидаемом русле; надлежащей интеграции с целями взрослой личности не происходит: привлекающие к себе внимание, ярко выраженные эксгибиционистские аспекты личности не оказываются надежно слитыми со зрелой продуктивностью, а эротизированная, бурная деятельность взрослой жизни продолжается, но всего в одном шаге от депрессии. Вкратце проиллюстрировав хорошо знакомую и простую роль, которую играют защитные структуры при нарциссических нарушениях личности, я представлю теперь клинический материал, чтобы осветить менее знакомую и вместе с тем более сложную роль, которую играют при этих нарушениях компенсаторные структуры психики.

Завершающая стадия анализа мистера М.

Мистер М., занимавшийся писательской деятельностью и характеризовавший свою работу как надежную, но лимитирующую, обратился за помощью к аналитику, когда ему было чуть более тридцати лет, а его жена, прожив с ним шесть лет, его оставила 2 . Он хотел подвергнуть себя анализу, чтобы выяснить, насколько он повинен в том, что его брак распался. Однако не вызывало сомнений, что его главным мотивом не являлось желание обрести интеллектуальное знание; он нуждался в помощи, потому что страдал от серьезного нарушения самооценки и глубокого ощущения внутренней пустоты, проявления его первичного структурного дефекта - хронического ослабления самости с некоторой тенденцией к временной фрагментации этой структуры. Из-за своей апатии и недостатка инициативы он чувствовал себя только «наполовину живым» и пытался преодолеть это ощущение внутренней пустоты посредством эмоционально заряженных фантазий, в частности сексуальных фантазий с ярко выраженным садистским оттенком. Кроме того, эти фантазии о садистской власти над женщинами (связывании их) он иногда отыгрывал. Он проделал это с женой, расценившей его поведение как «нездоровое». (С теоретической точки зрения эти фантазии и их отыгрывание представляли собой попытку скрыть первичный дефект при помощи защитных структур.) Огромное значение в его личностной организации и особую важность в процессе его анализа имели неопределенно выраженные жалобы на внутреннее сопротивление работе. Писательская работа, которая должна была во многом способствовать повышению его самооценки, затруднялась целым рядом взаимосвязанных нарушений. Я рассмотрю здесь два из них. Первое нарушение представляло собой проявление у мистера М. первичного структурного дефекта, генетически связанного с нарушением функции объекта самости (его матери) - функции зеркального отражения здорового эксгибиционизма ребенка. Второе нарушение представляло собой проявление дефекта компенсаторных структур пациента; этот дефект был генетически связан с нарушением функции объекта самости (отца) как идеализированного образа.

Генетическая матрица первичного дефекта - слабое развитие грандиозных эксгибиционистских аспектов самости - представляла собой недостаточное зеркальное отражение со стороны матери. Если мать пациента с таким нарушением еще жива, то зачастую у нее можно выявить недостаток эмпатии или дефектные эмпатические ответы непосредственно в процессе анализа, когда пациент благодаря динамическим процессам взаимодействия реакций при зеркальном переносе осознает, что его самость уязвима со стороны недостаточной или дефектной эмпатии и начинает реконструировать важные в генетическом смысле условия своего раннего периода жизни; он не только вспомнит патогенные моменты из своего Детства, но и будет видеть недостаточную эмпатию матери к себе самому или другим людям, в частности к детям - например, ее внукам. В случае мистера М. такой прямой источник информации не был доступен, потому что мать пациента умерла, когда ему было двенадцать лет. Однако некоторые феномены переноса, а также детские воспоминания указывали на то, что он расценивал эмоциональные реакции матери на себя как недостаточные и дефектные. Он вспомнил, как в детстве не раз пытался неожиданно посмотреть на мать, чтобы у нее не было времени, изобразив на лице доброжелательность и заинтересованность, скрыть, что на самом деле он был ей безразличен. Он вспомнил также конкретный случай, когда он поранил себя и запачкал кровью одежду своего брата. После этого его мать, не разобравшись, что именно ему, а не брату было страшно и больно, оставив его, помчалась с братом в больницу.

В связи с первым воспоминанием необходимо ответить на один очень сложный вопрос: почему ребенок постоянно и активно пытался вызвать то самое представление, которого он боялся (возможно, это в чем-то напоминает то, как мы постоянно надавливаем на воспаленный зуб, чтобы проверить, по-прежнему ли он болит, - только ради того, чтобы удостовериться: конечно же, он болит)? Психологический «привкус» этих воспоминаний (тревожное, но вместе с тем исполненное надежд усердие, определявшее эмоциональное состояние ребенка), по всей видимости, исключает объяснение, что он стремился быть отвергнутым матерью, чтобы удовлетворить свое мазохистское желание. Я не думаю также, что он смотрел на лицо своей матери (преобразование пассивного в активное) прежде всего ради того, чтобы сохранить некоторый контроль над потенциально травмирующей ситуацией (активно убеждаясь в безразличии матери, он предотвращает возможную травму, если бы он пассивно и неожиданно для себя натолкнулся на ее безразличие в тот момент, когда был наиболее уязвим, - например, когда он ждал от нее позитивного зеркального отражения). Самый важный вывод, который, пожалуй, можно было бы сделать из его поведения, заключается в том, что он не оставил надежду на гармоничные отношения с матерью - это соответствует диагностической категории психопатологии пациента (нарциссическое нарушение личности, но не пограничная организация личности). Можно предположить, что в принципе мать проявляла эмпатию, и эта эмпатия не столько была поверхностной, сколько ущербной; когда он поранился, она все-таки отреагировала - и это иногда подкрепляло ощущение ребенком собственной ценности и, таким образом, реальность его самости.

Следствием неспособности матери вчувствоваться в состояние ребенка и отвечать адекватной эмпатической реакцией являлось специфическое неправильное развитие в эксгибиционистском секторе его личности: у него не были сформированы соответствующие сублимационные структуры в секторе эксгибиционизма, поскольку из-за недостаточности первичных зеркальных ответов матери не было создано адекватной основы для структурообразующих, все более селективных вторичных реакций с ее стороны (для оптимально возрастающей фрустрации ею его потребностей). Поэтому он зафиксировался на архаичных формах эксгибиционизма; и поскольку архаичный эксгибиционизм не мог найти надлежащего удовлетворения во взрослой жизни, у пациента развились хрупкие защитные структуры, действующие по принципу «все или ничего» - он либо подавлял свой эксгибиционизм в ущерб здоровым формам самооценки и получения удовольствия от самого себя и своих действий, либо его эксгибиционизм прорывался в виде бурной деятельности и необузданных сексуализированных фантазий (иногда воплощенных в реальном поведении), в которых зеркально отражающий объект самости (всякий раз женщина) находился под его полным, садистски принуждающим контролем, был рабом, который должен был исполнять все его прихоти и желания.

Что касается его писательской деятельности - здесь следует еще раз подчеркнуть, что его работа должна была внести наибольший вклад в повышение его взрослой самооценки и дать выход трансформированному грандиозно-эксгибиционистскому нарциссическому напряжению через творчество, - структурный дефект, обусловленный недостаточностью функций зеркального отражения у матери, вызывал переживания пугающей и парализующей гиперстимуляции. У него не было структур, достаточных для того, чтобы сдержать и нейтрализовать грандиозность и эксгибиционизм, которые активизировались при мобилизации его воображения. Поэтому он часто становился напряженным и возбужденным, когда писал, из-за чего ему приходилось либо подавлять свое воображение в ущерб оригинальности и живости произведения, либо полностью прекращать работать.

Препятствия, стоявшие на пути его творческой работы, нельзя было, однако, вначале объяснить через исследование его отношения к зеркально отражающему материнскому объекту самости и возникшего первичного структурного дефекта в его психическом оснащении, потому что способности, которые он использовал в своей профессиональной деятельности, основывались прежде всего не на первичных структурах, то есть не на врожденных качествах, развившихся в матрице его отношения к зеркально отражающему объекту самости, а на компенсаторных структурах, то есть на талантах, приобретенных или, по крайней мере, развившихся в его детстве в матрице отношения к идеализированному объекту самости - к отцу.

Прежде чем рассмотреть эти компенсаторные структуры и их специфические дефекты, имело бы смысл восстановить последовательность важных для развития мистера М. психологических событий его детства. Как я уже отмечал, структуры центральной самости мистера М., без сомнения, были серьезно повреждены из-за недостаточной эмпатии матери. Точно так же не подлежит сомнению, что затем он обратился к идеализированному отцу - этот психологический шаг является вполне типичным, - чтобы компенсировать в отношениях с идеализированным объектом самости тот ущерб, от которого он пострадал в отношениях с зеркально отражающим объектом 3 . В детстве мистер М. должен был попытаться

сначала идеализировать, а затем обрести (то есть интегрировать в свою собственную самость) некоторые способности отца - способности, которые, по-видимому, были у него особенно развиты и которые отец, скорее всего, высоко ценил, - особенно лингвистические. Во всяком случае именно посредством слов пациент в своей юности и уже будучи взрослым человеком пытался удовлетворять - сдержанным в отношении цели, социально приемлемым способом - дериваты своих грандиозных и эксгибиционистских стремлений. Однако секторы его самости, из которых происходили эти стремления, остались без изменений (архаичными), потому что их дальнейшее развитие (если быть более точным - развитие модулирующих, модифицирующих психических структур, которые их окружают) не подкреплялось правильными реакциями (сначала реакциями радостного принятия, позднее - все более избирательными реакциями) его матери.

Для аналитика было весьма поучительно наблюдать, как пациент пытался найти выход из эмоционального тупика, заблокировавшего его развитие в нарциссическом секторе личности. Выбранная им профессиональная деятельность (она была связана с художественной критикой) предоставила в его распоряжение некоторые специфические средства, позволявшие ему выразить особые нар-циссические потребности. В своих статьях, описывая и критикуя различные художественные произведения, он мог теперь использовать идеализированную силу отца переводить свою потребность в эмпатических реакциях матери в соответствующие слова и фразы; даже его неизменное первичное желание ощущать чуткое тело матери смогло найти символическое выражение в некоторых описаниях, которые ему приходилось делать, выполняя свою работу.

Его трагедия состояла в том - а это и был один из главных мотивов его обращения за помощью к аналитику, - что он не мог сформировать адекватно функционирующие компенсаторные структуры, полученные от своего коллекционирующего словари, интересующегося филологией и хорошо владеющего языком отца, потому что ему недоставало отца, как прежде недоставало матери. (Однако мы можем заключить, учитывая тот факт, что он уже занимался писательским трудом, когда приступил к анализу, что отсутствие отца как объекта самости было не столь серьезным, как отсутствие матери.) Другими словами, отец не мог позволить себе получать радость от того, что его идеализировал сын, и он не способствовал своими эмпатическими реакциями оптимальному развитию идеализированных отношений в общении с ним, к которым стремился и в которых нуждался сын. Таким образом, мальчик снова оказался фрустрированным в попытке усилить структуру самости, в попытке создать функциональный аппарат, который позволил бы ему продемонстрировать и выразить свою самость в доступной творческой деятельности, используя социально приемлемую форму.

Успешное, соответствующее возрасту слияние по типу «весь в отца» (или близнецовое отношение) с идеализированным отцом и последующее постепенное или соответствующее фазе развития разочарование в нем могло бы все же повысить самооценку мистера М., если бы он смог хотя бы временно разделить всемогущество идеализированного объекта самости, и в конечном счете это могло бы все же снабдить его соответствующими буферными структурами и паттернами разрядки в секторе его фантазий о величии и эксгибиционизма, устранив повреждение, возникшее в результате прежнего психологического взаимодействия с недостаточно зеркально отражающей матерью. Правда, нельзя сказать, что его компенсаторные действия в области филологии и творческой писательской деятельности были совсем неудачными, - он все же получал от них какое-то удовлетворение. Однако нет сомнений, что ни его идентификация с сочинениями, которые по форме были близки к художественным, ни получаемое

от них удовлетворение - непосредственно через удовольствие от своего труда, косвенно через публичную реакцию на них - не были достаточными, чтобы поддерживать его нарциссическое равновесие. И прогресс в ходе его анализа можно было до некоторой степени оценивать по тем постепенным позитивным изменениям, которые происходили в этой сфере.

Какова была природа нарушения компенсаторных структур, которые мистер М. сформировал в сфере языка и творческой писательской деятельности? И как на это нарушение можно было повлиять терапевтически? Отвечу на эти два взаимосвязанных вопроса кратко. (1) По поводу нарушения функций компенсаторных структур можно сказать, что с давних пор у мистера М. была нарушена способность переводить фантазии, захлестывавшие его в форме визуальных образов, в соответствующие слова (профессор колледжа несколько загадочно говорил, что тот страдал от дефекта «логики», - это можно, пожалуй, расценивать как диагноз умеренных и ограниченных нарушений мышления, поставленный неспециалистом). (2) Что касается подхода к лечению нарушенных компенсаторных структур, то можно сказать, что позитивные изменения в ходе психоанализа достигались двумя путями: первый был связан с процессами переработки в области, имевшей непосредственное отношение к недостаточным зеркальным ответам материнских объектов самости, то есть был связан с постепенной интеграцией в личность его грандиозно-эксгибиционистских побуждений. Игра на скрипке стала важным предохранительным клапаном для снятия напряжения, возникавшего при переработке этого сектора (об аналогичной функции, которую выполняло занятие танцами в период анализа мисс Ф., см. Kohut, 1971, р. 287). Второй путь был связан с процессами переработки в области, имевшей непосредственное отношение к уходу отца, когда пациент хотел к нему присоединиться (в частности, чтобы заимствовать способности отца в сфере языка) после того, как он пришел к выводу, что бесполезно ожидать зеркальных ответов от матери. Это является примером «телескопии» аналогичного в генетическом отношении опыта (см. Kohut, 197l, p. 53-54) некоторая важная часть аналитической работы, проделанной в данном секторе личности пациента, была сфокусирована не на генетическом паттерне ранней жизни, который, по-видимому, в общих чертах впервые возник вследствие самых ранних отказов отца, а на аналогичном динамическом паттерне позднего доподросткового возраста, с психоэкономической точки зрения оказавшемся решающим в детерминации характерных особенностей нарушения во взрослой личности мистера М. В частности, он помнил, что после смерти матери попытался претендовать на внимание своего идеализированного отца, но был разочарован отсутствием отцовского интерес к нему, особенно повторным браком отца, который пациент воспринял как нарциссическую травму и личное отвержение.

Намеченное завершение - задачи, остающиеся у анализанда

При анализе неврозов переноса завершающая стадия часто характеризуется возвращением к структурным конфликтам, которые являлись главным объектом проработки на основной («средней») стадии анализа. Это вновь выглядит как необходимость окончательного разрыва существующих эдиповых связей, как неизбежное полное отделение от аналитика, которое можно сравнить с полным отказом от любимых и ненавистных объектов своего детства; еще раз ребенок в нем пытается утвердить свои старые требования, прежде чем он, наконец, решает навсегда оставить их в стороне или действительно от них отказывается.

При анализе нарциссических нарушений личности, где проработка касалась прежде всего первичного дефекта в структуре самости пациента и вела к постепенному устранению дефекта благодаря приобретению новых структур посредством преобразующей интернализации, завершающую стадию можно рассматривать по аналогии с таковой при обычных неврозах переноса. Анализанд понимает, что ему предстоит окончательно отделиться от аналитика

как объекта самости. Под гнетом этой трудной эмоциональной задачи у него наступает временная регрессия; возникает ситуация, когда кажется, что вся проделанная работа по устранению структурного дефекта пошла насмарку. Другими словами, что излечение было только обманом, что улучшение функционирования пациента было достигнуто не благодаря приобретению новой психической структуры, а зависело от фактического присутствия объекта самости. Или, если опять-таки описать эту ситуацию иначе, вдруг начинает казаться, будто процессы переработки не вызвали тех оптимальных фрустраций, которые посредством моментальных интернализации формируют психическую структуру и делают пациента независимым от аналитика, и что состояние пациента улучшилось благодаря опоре на внешний объект самости или в лучшем случае благодаря заимствованию функций объекта самости (аналитика) через поверхностную и нестабильную идентификацию с ним. Поэтому среди проявлений завершающей стадии при анализе таких пациентов часто бросаются в глаза признаки, указывающие на временную реконкретизацию отношения к объекту самости. Пациент вновь ощущает, что аналитик замещает собой его психическую структуру, он снова рассматривает аналитика как «поставщика» его самооценки, как интегратора его стремлений, как человека, олицетворяющего собой силу и власть, от которого зависит, получит ли он одобрение и прочие формы нарциссической поддержки.

Ярким примером реконкретизации функций объекта самости в лице аналитика могут служить некоторые особенности завершающей стадии анализа мистера И. (см. Kohut, 1971, р. 167-168). В ряде сновидений, едва ли не комичных по своей откровенности, мистер И. инкорпорировал аналитика как объект самости или его атрибуты власти через различные отверстия своего тела. Но затем, когда завершающая стадия подошла к концу, он вновь вернулся от этих грубых символических идентификаций к результатам преобразующих интернализации, достигнутым благодаря процессам переработки на предыдущих стадиях анализа, - он с удовольствием предвкушал свое автономное функционирование в будущем.

Однако ситуация оказывается иной на стадии завершения анализа нарциссических нарушений личности, где, как в случае мистера М., спонтанно активизированный перенос и процессы переработки затрагивают не только первичный дефект и защитные структуры, которые его окружают, но и прежде всего компенсаторные структуры.

Мистер М. изъявил желание закончить анализ примерно за семь месяцев до того, как он завершился фактически. Призывая читателя проявить терпение, я изложу свои теоретические представления об эмоциональном состоянии анализанда в этот период в форме следующего воображаемого сообщения пациента.

«Господин аналитик, - говорит он, - я думаю, что наша работа в целом завершена. Мы в достаточной мере усилили мои компенсаторные психологические структуры, так что теперь я могу быть активным и творческим; и я теперь способен работать, ставя перед собой ясные цели. Преследование этих целей и сам акт творения укрепляет мою самость, дает мне ощущение жизни, ощущение того, что я реален и полезен. И эта позиция и поступки приносят мне достаточно радости, чтобы сделать жизнь заслуживающей того, чтобы жить; они не дают возникнуть чувству пустоты и депрессии. Я приобрел психологическую субстанцию, которая позволяет мне преследовать отдаленные от самости цели и тем не менее ощущать мою активную творческую самость в акте творения. Другими словами, я нашел психологическое равновесие между продуктом (продолжением себя), моей поглощенностью им, моей радостью от его совершенствования и самостью (центром продуктивной инициативы) - волнующим переживанием того, что я создаю произведение, что я создал его. Хотя, таким образом, я испытываю радость, осознавая себя, я уже не становлюсь гипоманиакально гиперстимулированным, когда я творю, и я не боюсь, как это обычно бывало, что моя самость перетечет в продукт моего творчества. Теперь моя самость как доставляющий радость центр инициативы и продукт, которым я горжусь, находится в ненарушенной психологической взаимосвязи.

Конечно, я доволен этими новыми достижениями; тем не менее я знаю слабые места и опасные точки в моей психологической организации. И я также понимаю, что, в сущности, я сумел достичь решающих позитивных изменений в этом секторе моей личности благодаря интеграции идеализированных целей, символизирующих моего отца, которого я хотел идеализировать в детстве и ранней юности. Но отец отверг мою идеализирующую попытку с ним сблизиться; этот отказ лишил меня опыта полного цикла идеализации, за которой следует деидеализация, и, таким образом, лишил возможности установления надежных психологических структур (руководящих идеалов) в этой области. Реактивация при переносе прежнего стремления идеализировать моего отца привела в движение определенные процессы переработки (повторное переживание последовательности идеализации, деидеализации и интернализации), усилившие мои руководящие идеалы. И, как я теперь стал понимать, обладание сильными идеалами крайне важно для сохранения моего эмоционального здоровья. Я думаю, что данный процесс, хотя, разумеется, он не завершен, к настоящему времени зашел достаточно далеко, чтобы эти идеалы отныне и навсегда оставались моими.

Но я также знаю, что не смог бы добиться такого прогресса в сфере мужских идеалов, работы и креативности, прорабатывая только разочарование в моем отце. Прежде чем я оказался способен заняться проработкой того, что отец не позволил мне себя идеализировать, в процессе анализа должно было быть достигнуто некоторое фундаментальное укрепление самости. И, без сомнения, это предварительное укрепление самости было связано скорее с базисными слабостями в ее структуре, а не с теми структурами, которые были задействованы при проработке моих руководящих идеалов. Другими словами, при решении этой промежуточной задачи мы фокусировались на более ранних стадиях развития и касались травм, нанесенных мне ответами моей матери, когда я был еще совсем маленьким ребенком, - принятия меня ею и ее одобрения. Здесь также работа не завершена. Но ее незавершенность отличается от незавершенности процессов переработки, связанных с идеализированным имаго отца. Что касается последней проблемы, все ее аспекты были проанализированы, и если чего не хватает, так это, пожалуй, дополнительных упражнений, чтобы упрочить достигнутое. Если же говорить о компенсации главного слабого звена моей личности - последствии травм, пережитых мною из-за недостаточной эмпатической способности моей матери, -то здесь и в самом деле имеются некоторые слои, до которых мы едва ли добрались; мне кажется, что этих слоев мы и не могли затронуть, потому что здоровый инстинкт самосохранения не позволил бы мне регрессировать к архаичным переживаниям, которые могли бы, вероятно, привести к необратимой дезинтеграции самости. И нам не нужно было затрагивать их, будь это даже возможно, потому что, учитывая надежно функционирующие теперь секторы моей личности, можно с уверенностью сказать, что сохранность моей самости теперь обеспечена».

Аналитик, реагируя на речь мистера М., разумеется, спросит себя, должен ли он, вопреки желанию пациента, настоять на продолжении работы, чтобы подкрепить то, что уже было достигнуто. Отвечая на этот вопрос, я опираюсь на следующий принцип: в некоторых ситуациях анализанд потенциально способен оценивать свое психологическое состояние гораздо более точно, чем аналитик. Однако необходимо добавить, что это утверждение отнюдь не означает, что аналитик не должен исследовать, не пытается ли пациент под влиянием определенных страхов уклониться от решения психологических задач, которые, будь они действительно решены, привели бы к стойким благоприятным последствиям. Однако по мере того, как обогащался мой аналитический опыт, я научился доверять желанию пациента завершить свой анализ, особенно если оно возникает не вдруг, а после многих лет упорной работы и, кроме того, если я могу сформулировать для себя (и в соответствующих терминах для своего пациента) структурно-динамическую ситуацию, образующую матрицу его желания.

Если мы признаем обоснованным желание пациента закончить анализ в этот момент, то есть считаем его основанным на правильной оценке того, что он приобрел

психологические структуры, делающие дальнейший анализ излишним, мы должны теперь выяснить природу структур, усиление которых оказало решающее воздействие на улучшение его здоровья. Можно предположить, что они возникли в раннем детстве как реакция на серьезный первичный структурный дефект. Выражаясь более точно: сами по себе эти структуры возникли в процессе созревания, но их функциональное значение возросло в ответ на первичный дефект, и поэтому они развились гораздо сильнее, чем это можно было бы ожидать у маленького ребенка. Если перевести утверждение, что пациент сформировал эти компенсаторные структуры, в термины метапсихологии (ср. Freud, 1915, р. 203-204), то мы можем сказать, что у ребенка стали преждевременно преобладать вторичные процессы, что у него развился чрезмерный интерес к словам, чтобы восполнить первичный дефект, то есть пустоту и ненадежность довербаль-ных первично-процессуальных переживаний его телесной самости и эмоций. Хотя это предположение не было подтверждено непосредственными воспоминаниями из раннего детства, в его пользу свидетельствуют две группы данных: косвенно полученные данные о том, что он действительно проявлял в раннем детстве необычайный интерес к словам, и данные о том, что он в ранней юности, несомненно, переключил свое внимание на отца (и его увлечение филологией) в ситуации (смерть его матери), в психологическом отношении сходной стой (эмоциональная дистанция матери), что преобладала в его раннем детстве 4 .

Каковы бы ни были самые ранние психологические факторы, обусловившие направление развития личности мистера М., конечным результатом явилась организация личности, стремившаяся достичь нарциссического удовлетворения с помощью языка. До анализа мистер М. был неспособен на это; анализ же помог устранить специфические структурные дефекты, обрекавшие на неудачу подобные усилия.

Два психологических дефекта, препятствовавшие пациенту достичь нарциссического удовлетворения с помощью своих талантов в области языка и посредством активизации его интереса к писательской деятельности, были в достаточной степени проработаны и нивелированы, что позволяло пациенту закончить анализ. Сначала я опишу эти дефекты в терминах теоретической системы, которую, как правило, называют структурной моделью психики и Эго-психологией. Хотя я использую здесь модификацию структурной модели в соответствии с постулатом (Kohut, 1961; Kohut, Seitz, 1963), согласно которому психику следует понимать как состоящую из (а) области прогрессивной нейтрализации и (б) области переносов, то есть модификацию, особенно пригодную для данной задачи, детальное исследование психопатологии мистера М. позволит нам понять, что объяснительные формулировки, которые мы можем получить таким образом, не являются в полной мере удовлетворительными. Структурная модель психики, даже используемая в сочетании с самыми тонкими уточнениями, внесенными Эго-психологией в психологию влечений, не является достаточно пригодной для описания характера психологического нарушения, которое мы здесь исследуем. Чтобы понять главные особенности проблемы мистера М., мы должны ввести новую систему: психологию самости - психологию, занимающуюся изучением формирования и функций самости, ее распада и реинтеграции.

Два нарушения в психологической организации мистера М. мы попытаемся сейчас описать в рамках несколько модифицированной структурной модели и в терминах несколько модифицированной Эго-психологии. До анализа имелся структурный дефект в «области прогрессивной нейтрализации», то есть у пациента не было гладкого перехода от первичного процесса (от его архаичного эксгибиционизма, его слияния с материнским объектом самости и эмоций, связанных с двумя этими группами переживаний) ко вторичному процессу (к его словам, языку, писательской деятельности). Кроме того, существовал структурный дефект в сфере его целей и идеалов, вторично обусловивший недостаточный отвод его эксгибиционистских грандиозно-креативных стремлений в виде хорошо интегрированных, интернализированных целей. Отсутствие более или менее организованного потока грандиозно-эксгибиционистского либидо к интернали-зированным идеалам привело в свою очередь к недостаточному развитию тех исполнительных структур (Эго), которые позволяли бы ему посвятить себя своему профессиональному делу и получать от него подкрепляющее нарциссическое удовлетворение.

Поскольку меня интересует здесь прежде всего завершение, особенно завершение анализа нарциссических нарушений личности, я не буду детально рассматривать специфические процессы переработки, связанные с двумя структурными дефектами, которые объясняют нарушение в сфере профессиональной деятельности пациента, а только еще раз подчеркну, что дефект, проявляющийся в отсутствии гладкого перехода от первичных процессов к вторичным, если рассматривать его с генетической точки зрения, по-видимому, связан прежде всего с изъянами функции зеркального отражения матери пациента, тогда как дефект, проявлявшийся в неспособности пациента упорно заниматься своей профессиональной деятельностью, генетически был связан в первую очередь с изъянами ответа отца в его функции идеализированного имаго.

К тому моменту, когда пациент почувствовал, что анализ должен идти к завершению, процессы переработки действительно привели к некоторым позитивным изменениям в той и в другой сфере. Тем не менее, как я уже отмечал выше, в его личности имелся дефект, который, по существу, остался непроанализированным, не оказался в фокусе систематических процессов переработки, хотя пациент не только пришел к пониманию того, что его психологическая организация потенциально подвергалась опасности диффузной дезинтеграции, но и получил интеллектуальное знание об этиологии 5 этой потенциальной возможности регрессии. Таким образом, желание пациента двигаться к завершению анализа возникло независимо от его (по крайней мере предсознатель-ного) понимания того, что центральный сектор его грандиозной самости, который был связан с недостаточно сформированным базисным слоем личности, не был проанализирован полностью. Он знал, однако, что анализ этого сектора не был необходимым условием его будущего психологического здоровья, и, кроме того, он ощущал, что этот сектор нельзя было проанализировать без серьезной опасности - без серьезного риска нанести непоправимый вред его психологическому равновесию. Я думаю, что он подспудно понимал, что активация определенных аспектов зеркального переноса подвергнет его опасности психологического разрушения из-за повторного переживания изначального гнева и жадности и что он косвенно выразил свое понимание этих потенциальных опасностей двумя способами: развив психосоматический симптом - сыпь на локте (такая интерпретация сыпи является гипотетической, хотя я анализировал другого пациента, мистера У., у которого при активизации его архаичного гнева и жадности появилась сыпь на правом локте) - и утверждая, что продолжение анализа могло бы вызвать у него «привыкание».

Большая часть из того, что я могу сказать о непроанализированных аспектах архаичных слоев зеркального переноса, является спекулятивным. Тем не менее я бы отметил, что пациент был оставлен его родной матерью и до трехмесячного возраста находился в приюте. Учитывая это, я думаю, что мы не очень ошибемся, если сделаем вывод, что разрушительное воздействие травм, которые он перенес из-за недостаточной эмпатии приемной матери в своем позднем детстве (травм, которые относятся к периоду после появления речи и о которых имеются вербализированные воспоминания), нельзя оценить полностью, если мы не рассмотрим также возможность того, что психика ребенка стала ранимой также вследствие травматизации в более раннем возрасте. Мало того, что он был травмирован постоянной неспособностью его приемной матери надлежащим образом отвечать на его потребности в довербальный период, - за этими слоями фрустрации всегда стояли невыразимая до-вербальная депрессия, апатия, чувство безжизненности и диффузный гнев, связанный с первоначальной травмой в его жизни. Однако такие первичные состояния нельзя ни воспроизвести через вербализированные воспоминания, как в случае травм, произошедших уже после появления речи, ни выразить посредством психосоматических симптомов, как в случае более организованного гнева в связи с поздними довербальными переживаниями (в случае мистера М., возможно, это сыпь на локте). Воздействие первоначальной травмы на психологическую организацию пациента (слабость базальных слоев его личности) подтверждается только его опасением, что дальнейший анализ мог бы вызвать у него «привыкание», - Другими словами, смутным страхом регрессивного «вояжа», из которого он не сможет вернуться.

Здесь возникает теоретический вопрос: может ли уже в самом раннем младенчестве существовать рудиментарная самость, и если может, то в какой степени? (См. в этом контексте обсуждение на с. 90-93 вопроса о том, как следует понимать начальные формы самости.)

Если перевести этот вопрос в термины клинической практики, то мы должны были бы спросить: является ли страх необратимой регрессии у пациента страхом полной потери самости в форме постоянной глубокой апатии или страхом реактивации рудиментарной архаичной самости в форме сменяющихся переживаний сильной жадности, диффузного гнева и опустошающей депрессии?

Следующие связанные с этим вопросы касаются реакции матери на младенца - в данном случае реакции приемной матери. Какой бы ни была эндопсихическая реальность переживаний младенца, можно доказать, что с самого начала мать реагирует на младенца, по крайней мере время от времени, так, словно у него уже сформирована связная самость. (Более подробное обсуждение постепенного перехода матери от реагирования преимущественно на части ребенка к реакциям на ребенка в целом см.: Kohut, 1975b.) Если отношение приемной матери мистера М. к младенцу исследовать с учетом предшествующих рассуждений, то возникает вопрос: могло ли (и если да, то каким образом) пребывание младенца в приюте косвенным путем привести к последующим неправильным реакциям на него приемной матери?

Здесь следует рассмотреть две возможности. То, что у приемной матери не было отношений с младенцем в первые три месяца его жизни, означает, что она не прошла один из главных этапов в развитии материнских переживаний, связанных с появлением на свет ребенка. В обычной ситуации мать в своих реакциях предвосхищает консолидацию самости младенца - она думает, что его самость является более консолидированной, чем на самом деле; или, другими словами, мать опережает фактическое развитие ребенка и испытывает радость от содействия этому развитию своими собственными ожиданиями. То, что приемная мать мистера М. не участвовала в первых шагах к консолидации базисной самости младенца, могло иметь ряд последствий: это могло лишить ее дальнейшие реакции на него отзвуков воспоминаний о раннем слиянии с ним; подобная депривация могла привести к некоторой эмоциональной холодности в ее отношении к нему и помешать развитию той полной близости, которая обычно возникает между матерью и младенцем; и, как результат двух этих ограничений способности матери реагировать на ребенка, это могло привести к появлению порочного цикла в отношениях между матерью и ребенком, поскольку ограниченная способность матери давать зеркальные ответы, соответствующие стадии развития ребенка, в свою очередь вызывает у него эмоциональный уход.

Пребыванием младенца в приюте, возможно, объясняется и другое нарушение эмпатии матери в отношении своего ребенка. Учитывая, что психика младенца была серьезно травмирована в первые три месяца его жизни, вполне вероятно, что он отвечал на объекты самости (прежде всего на свою приемную мать) на поздней до-вербальной и ранней вербальной стадии развития разнообразными аномальными реакциями. Можно было бы ожидать, что у ребенка, перенесшего тяжелые травмы в раннем младенческом возрасте, в позднем младенчестве и в раннем детстве, разовьется чрезмерная требовательность к матери (как следствие сохраняющихся следов оральной жадности, усилившейся на ранней стадии), сопровождающаяся бурными вспышками ярости и/или немедленным эмоциональным уходом в ответ на незначительные задержки удовлетворения (реактивацией гнева и опустошающей депрессии, проявлявшихся на ранней стадии). Возможно было и снижение общей эмоциональной отзывчивости ребенка на материнский объект самости на более поздних стадиях как остаточное проявление апатии, возникшей на ранней стадии. Такое нарушение у младенца вполне могло превысить способность матери старательно пытаться понять потребности младенца и отвечать на них должным образом. Обремененная заботами об удовлетворении прожорливого младенца и фрустрированная его способностью мгновенно уходить в себя, гневливостью и/или апатией, она должна была бы избегать отношений, вызывавших у нее ощущение неудачи вместо того, чтобы давать ей приятное чувство нарцис-сического удовлетворения, которого она ждала.

Разумеется, повторение различных реакций младенца в такой ситуации можно наблюдать также и в ходе анализа пациентов с нарциссическими нарушениями личности. И, повторяя воздействие младенца на мать, эти переносыобъекта самости могут превышать эмпатическую способность аналитика и вызывать у него желание эмоционально отгородиться от пациента или подвергнуть его резкой критике, демонстрируя открытое раздражение или, что бывает чаще, с помощью морализаторских увещеваний и псевдоинтерпретаций.

Практическую важность нарциссических фрустраций аналитика со стороны некоторых типов анализандов нельзя недооценивать. По опыту самонаблюдения и тщательного изучения поведения студентов, у которых я был супервизором, и коллег, которым я помогал как консультант, я знаю, что даже лучшие намерения аналитика, основанные на глубоком понимании психологии анализандов с нарциссическими нарушениями личности, не могут защитить его от реактивно возникающего желания отстраниться от пациента и, что еще хуже, от рационализации такого желания на первый взгляд объективным суждением, что пациент не доступен анализу. Но я полагаю, что не будет большого вреда - а возможно, отчасти это даже будет во благо, - если аналитик какое-то время почувствует себя эмоционально отдаленным от пациента, но осознает свой конфликт и не отвернется от пациента навсегда.

В случае мистера М. я был бы склонен экстраполировать конкретную реконструкцию из описания аналитиком переноса, а именно, что из-за пребывания в начале жизни в приюте у пациента сохранилась скорее чрезмерная готовность реагировать гневом и тенденция мгновенно замыкаться в себе в ответ на фрустрации со стороны матери, чем тенденция к распространяющейся апатии. Но какими бы ни были специфические отклонения от нормы, проявившиеся в личности младенца, не может быть сомнений в следующем выводе: о недостаточной эмпа-тии матери крайне редко можно судить вне контекста; в большинстве случаев, как и в случае приемной матери мистера М., ее следует расценивать как несостоятельность при столкновении с необычно трудной задачей.

Нужно подчеркнуть, что, если говорить о работе аналитика, эти рассуждения имеют только ограниченное значение. Аналитик интересуется детством своего анализанда прежде всего не потому, что он хочет раскопать этиологические факторы, объясняющие нарушение ана-лизанда, а потому, что он хочет выяснить его главные генетические корни (см. с. 36, прим. 4). Он сосредоточивает свое внимание в первую очередь на субъективных переживаниях анализанда при переносе и, основываясь на своем понимании их формы и содержания, реконструирует мир детских переживаний пациента в важных для его развития ситуациях в настоящем. Аналитик не фокусируется прежде всего - по крайней мере, при решении своей главной задачи - на данных объективной реальности и даже на субъективном психологическом состоянии родительских фигур, окружавших ребенка, которое можно установить объективно (хотя это нередко оказывается «полезным в тактическом отношении» [см. Kohut, 197l, р. 254]). В случае мистера М. основной психологический факт (реактивация главной генетической детерминанты важнейшего аспекта его психологического нарушения) заключался в том, что он воспринимал свою мать (и при переносе - аналитика) как травмирующую и неэм-патическую к его эмоциональным запросам, как безразличную к ним. Правда, аналитик мог бы при случае сказать (чтобы сохранить реалистические рамки, если, например, из-за тяжелых фрустраций, испытанных при переносе, пациент всерьез задумался о прекращении анализа), что ожидания и требования пациента относятся к его детству и в настоящее время нереалистичны. И в подходящий момент он мог бы также попытаться объяснить пациенту, что интенсивность его детских потребностей, возможно, привела к искажению его восприятия прощ-лого (в случае мистера М. - к искажению восприятия им личности своей приемной матери). Однако важные; структурные преобразования, вызываемые переработкой, происходят не в результате таких поддерживающих интеллектуальных инсайтов, а вследствие постепенных интернализаций, происходящих в результате того, что прежние переживания постоянно реактивируются более зрелой психикой.

Кроме того, я хочу подчеркнуть, что вышеупомянутое утверждение - а именно, что благоприятные структурные изменения, происходящие при успешном анализе, не являются результатом инсайтов, - относится не только к анализу пациентов с нарциссическими нарушениями личности, но и к анализу пациентов, страдающих структурными неврозами. Отнюдь не интерпретация исцеляет пациента. И хотя правильно будет сказать, что суть аналитической работы заключается в превращении бессознательного в сознательное, это утверждение является лишь подходящей метафорой для одного из аспектов очевидных психологических преобразований, которые действительно происходят в процессе анализа.

Я думаю, что мы описываем лечебный процесс более точно и убедительно, если сосредоточиваемся на изменениях в психологических «микроструктурах». (Я заимствую этот термин у доктора Дугласа К. Левина, сравнивающего развитие глубинной психологии - от стадии, когда исследователь фокусировал свое внимание на психологических «макроструктурах», к стадии, когда он стал концентрироваться на психологических «микроструктурах» 6 , - с аналогичным развитием физики: от механической физики больших масс к физике субэлементарных частиц.) Опишем вкратце эти микроструктурные изменения при классических неврозах переноса: (1) интерпретация устраняет защиты; (2) архаичные желания вторгаются в Эго; (3) при реактивации архаичных стремлений в Эго формируются новые структуры, способные модулировать и преобразовывать архаичные стремления (отсроченная разрядка, нейтрализация, сдерживание влечений в отношении цели, замещающее удовлетворение, поглощение через формирование фантазий и т. д.). Анализанд, чтобы сохранять открытым доступ архаичных стремлений в Эго, несмотря на свою тревогу (при классических неврозах переноса - страх кастрации в связи с инцестуозными либидинозными и агрессивными стремлениями), использует аналитика как объект самости - даже при анализе структурных неврозов! - то есть как предварительную замену еще не существующих психологических структур. (См. в этой связи примечание на с. 182 об использовании отношений объекта самости на всех уровнях развития как в случае психологического здоровья, так и при психологической болезни.) Постепенно в результате бесчисленных процессов микроинтернализации различные реалистические аспекты образа аналитика, связанные с успокоением тревоги, терпимостью к отсрочке и т. д., становятся частью психологического арсенала анали-занда, в сочетании с «микро»-фрустрацией потребности анализанда в постоянном присутствии аналитика и его безупречном функционировании в этом смысле. Словом, благодаря процессу преобразующей интернали-зации формируется новая психологическая структура. Необходимо добавить, что оптимальный результат анализа не только основывается на приобретении новых струк-.тур, непосредственно связанных с ранее вытесненными, а теперь высвобожденными архаичными влечениями-желаниями, но и на том, что ранее изолированный патологический сектор личности устанавливает широкий контакт с окружающими зрелыми секторами, в результате чего усиливаются и обогащаются те позитивные аспекты личности пациента, которые существовали у него еще до анализа.

Здесь я бы добавил, что параллель между развитием физики от теории Ньютона к квантовой теории (Бор, Гейзенберг) и развитием психоанализа от метапсихологии Фрейда к психологии самости не ограничивается тем, что внимание физиков сместилось от исследования больших масс и их взаимодействий к исследованию мельчайших единиц материи, а внимание психоаналитиков сместилось от исследования макроструктур (психических инстанций) и макроотношений с объектами (эдипова комплекса) к исследованию молекулярных единиц психической структуры. Опять-таки опираясь на идеи, сформулированные доктором Д. К. Левином, я также сказал бы, что акцент, который делает современная физика на тождественности материи и энергии, находит свою параллель в акценте, который психология самости делает на образовании структур благодаря микроотношениям с объектами самости. И, наконец, современная физика выдвигает фундаментальное положение, что средства наблюдения и объект наблюдения составляют единое целое, которое в определенных отношениях в принципе неделимо. Это положение имеет свой эквивалент в фундаментальном положении психологии самости, что именно присутствие эмпатического или интроспективного наблюдателя и определяет психологическую область исследования (ср. Ко-hut, 1959; Habermas, 197l).

Вернемся к вопросу о завершении. Я уже упоминал (см. с. 15-20) два разных синдрома в конце анализа - хорошо изученные психологические события, которые, как правило, происходят на завершающей стадии анализа классических неврозов переноса, и пока еще малоизученные психологические события, которые обычно происходят на завершающей стадии анализа нарцисси-ческих нарушений личности. Последние из них мы рассмотрим здесь более детально. Эти события выражаются в двух формах в зависимости от того, на чем прежде всего была сфокусирована работа - на первичном структурном дефекте или на восстановлении компенсаторных структур. В первой из этих подгрупп мы сталкиваемся, как я указывал выше, с реконкретизацией нарцисси-ческого переноса - возвращением настойчивого требования, чтобы внешний объект самости поддерживал нарциссическое равновесие пациента, - словно весь прогресс, достигнутый при преобразовании объекта самости в психологическую структуру, оказался обманом. Во второй из этих подгрупп, то есть в случаях, которыми я занимаюсь в настоящее время, где основная работа была сфокусирована на функциональном восстановлении компенсаторных структур, мы сталкиваемся, как я покажу на примере случая мистера М., с реэкс-тернализацией компенсаторных структур и конкретизацией работы структурообразования в этой области в форме явного «отыгрывания». В подобных случаях так же, как и на завершающей стадии анализа, в котором основной акцент делался на первичном структурном дефекте, некоторое время это выглядит так, словно все результаты, достигнутые благодаря процессам переработки, оказались обманом, словно компенсаторные структуры в действительности не стали более сильными. Словом, возникает впечатление, что лишь самые незрелые предшественники процессов переработки и ин-тернализации только теперь едва начали активизироваться. Выражаясь несколько схематично: анализ мистера М. сначала достиг успеха в формировании определенных слоев (материнского) зеркального переноса, связанного с патогенными переживаниями в поздней стадии раннего детства, то есть с переживаниями в возрасте, когда уже возникла речь. Благодаря прогрессу, достигнутому в этом секторе, в ходе анализа удалось активизировать некоторые важные стороны идеализирующего (отцовского) переноса и - в результате процессов переработки в этом секторе - добиться усиления определенных структур, восстановление которых решающим образом повлияло на улучшение психологического состояния мистера М. Изучение трех на первый взгляд не связанных между собой событий, происшедших с пациентом в разное время на поздних стадиях анализа, продемонстрирует значение завершающей стадии анализа мистера М., - по моему мнению, истинной стадии завершения.

С мистером М. произошли три события, связанных с началом завершающей стадии его анализа, которые мы рассмотрим в такой последовательности: (1) пациент купил дорогую новую скрипку, но практически в это же время решил уделять меньше времени игре на этом инструменте; (2) у него установились отношения с подростком, которому он позволил себя идеализировать, и (3) он основал «писательскую школу», в которой представители самых разных профессий учились «подразделять свои идеи на управляемые фрагменты» и преобразовывать их в письменную речь посредством «развития их чувствительности к словесным образам».

Я рассмотрю три эти события в обратном порядке, а не так, как они происходили в период анализа: идея основать писательскую школу возникла у мистера М. поздней осенью года, предшествовавшего завершению анализа; его отношения с мальчиком начались в декабре того же года и достигли кульминации в марте следующего (в год завершения) в особого рода остром переживании на стадионе для игры в бейсбол; и вскоре после этого - в начале апреля - он купил скрипку. Однако порядок окончания трех этих событий более важен, чем порядок, в котором они происходили. Интерес мистера М. к дорогой скрипке оказался совсем недолгим; его отношения с мальчиком продолжались какое-то время в дальнейшем; и, наконец, его стремление создать писательскую школу сохранялось еще дольше, оно интенсифицировало его собственную деятельность как писателя и сделало ее более значимой для него самого. Важность хронологического порядка окончания трек этих событий объясняется тем, что он указывает на развертывание определенной эпигенетической последовательности: покупка и продажа скрипки свидетельствовали об эмоциональном изменении, являвшемся предварительным условием готовности мистера М. общаться с подростком; в свою очередь покупка и продажа скрипки и общение с мальчиком свидетельствовали о серьезном внутреннем изменении, позволившем ему осуществить последний и самый важный шаг к установлению функционирующей самости, - шаг, который был сделан благодаря его деятельности в писательской школе.

Я бы подчеркнул, что такие поступки - я назову их действием-мыслью, - на мой взгляд, не представляют собой «отыгрывание» в обычном смысле. Другими словами, их нельзя рассматривать как сопротивления, как защитные подмены воспоминаний или как инсаит, достигнутый в действии 7 . Они являются последними шагами, сделанными анализандом на пути к установлению психологического равновесия. Правда, действие-мысль является невербальным носителем сообщений, значение которых в конечном счете должно быть интерпретировано пациенту. Но в целом оно состоит из паттернов поведения, творчески инициированных пациентом на основе его действительных талантов, стремлений и идеалов, от которых нельзя было отказываться и которые нужно было продолжать изменять и совершенствовать, чтобы в конце концов обеспечить его надежными постаналитическими средствами поддержания устойчивого психоэкономического равновесия в нарциссическом секторе его личности. Хотя, как я уже отмечал, анализанду необходимо интерпретировать значение таких действий и объяснить их функции, аналитики не должны ожидать, что пациент откажется от них в ответ на инсайт. Если вернуться к упомянутой выше (с. 42) «подходящей метафоре», аналитик не должен ожидать, что они исчезнут из-за правильной интерпретации, словно симптомы психоневроза. Они не являются регрессивными шагами, а представляют собой «не совсем, но почти завершенный» шаг вперед, частичные достижения; от них нельзя и невозможно отказаться, если не считать того, что их можно заменить другими действиями, которые пациент начинает воспринимать как еще более соответствующие его самости, когда все больше проявляет силу своего нарциссизма, следуя долговременным целям 8 .

Рассмотрим теперь каждое из этих трех действий, к которым мистер М. обратился перед сеансом, когда он впервые выразил мнение, что приблизился к завершению терапевтической работы.

Покупка мистером М. дорогой скрипки и одновременный отказ от своего доминирующего интереса к игре на этом инструменте были выражением важного шага - отхода от довербальной эмоциональности (музыки), выражением отказа от попытки удовлетворять свой эксгибиционизм через непосредственное обращение к чувствам. Как мы увидим из анализа других его проявлений, он перешел от музыки к вербальному мышлению, от более грубых (для него) форм эксгибиционизма к более сдержанным (для него) с точки зрения цели попыткам связать свое эксгибиционистское возбуждение посредством писательской деятельности. Если использовать интерперсональные термины, пациент обратился от зеркально отражающей матери к идеализированному отцу.

Игра на скрипке, которой мистер М. увлекся в период анализа, была составной частью проработки материнского зеркального переноса из позднего детства. Как я уже отмечал выше, подобно урокам танцев мисс Ф. (Kohut, 1971, р. 287), его игра на скрипке была формой психоаналитической домашней работы, он пытался научиться выражать свои эксгибиционистские стремления реалистическим способом, который вместе с тем приносил ему удовлетворение. Вновь приобретенные структуры пациента позволили ему наслаждаться выражением своих эксгибиционистских стремлений: в фантазиях, сопровождавших его игру, он позволял толпам людей, которых он воспринимал как «материнские», восхищаться его грандиозной самостью, не сдерживая себя страхом того, что он подвергнется уничтожающей фрустрации из-за незаинтересованности матери, и даже не особо тревожась,что станет гипоманиакально гиперстимулированным и в результате произойдет распад его выставляющей себя напоказ самости. Игра на скрипке и сопутствующие фантазии о восхищенно слушающих толпах людей позволили ему справиться с избытком эксгибиционистских потребностей, которые активизировались при переносе, но которые все же не могли быть полностью абсорбированы в рамках психоаналитической ситуации. Игра на скрипке позволила пациенту продолжить аналитическую работу, уменьшив психическое напряжение, возникшее у него вследствие переноса, и она внесла свой позитивный вклад в процесс переработки, создав важные предварительные структуры в секторе творческого использования его нарциссических стремлений.

Его решение не играть на новой дорогой скрипке после того, как он ее купил, явилось, однако, выражением другого важного события, связанного с достигнутой им стадией психологического развития. Он не был особо музыкально одарен; другими словами, использование музыки как средства преобразования и выражения его грандиозности и эксгибиционизма не было предопределено природными или приобретенными в детстве способностями. Это объясняется следующими фактами: (а) шаг от его несформированного архаичного эксгибиционизма к выражению себя через музыку был не столь велик, каким мог бы быть шаг от его несформированного архаичного эксгибиционизма к выражению себя с помощью речи 9 ; (б) шаг к связыванию основной части его грандиозно-эксгибиционистских стремлений творческими целями в сфере вербального выражения посредством писательской деятельности - шаг, который в конечном счете действительно задействовал бы его врожденные способности и тем самым создал бы надежное равновесие в нарциссическом сфере, - требовал предварительного укрепления его идеалов как профессионального автора или, возможно, даже как литературного мастера. Другими словами, этот шаг мог быть сделан только после того, как пациент успешно проработал травмы, нанесенные ему идеализированным отцом, поскольку именно имаго отца выступало в качестве организующего идеала творческой деятельности пациента в сфере литературы. Иначе говоря, именно конечный результат анализа мистера М. позволил ему добиться в своей творческой работе взаимодействия трех основных элементов нарциссического сектора его личности и тем самым синтеза его самости. Анализ открыл путь к деятельности, позволившей ему испытывать радость от самореализации. Работа писателя дала ему возможность осуществить грандиозно-эксгибиционистские стремления: продемонстрировать себя своей матери, удовлетворить потребность в слиянии с идеализированным отцом и насладиться использованием истинных талантов, которыми он обладал.

Результат анализа мистера М., по-видимому, можно сформулировать в структурно-динамических терминах и в соответствии с принципом множественных функций (Waelder, 1936) как мирное взаимодействие между Ид (сексуальной любовью к матери) и Супер-Эго (идентификацией с соперником-отцом), осуществляемым Эго (талантами и умениями, необходимыми для реализации определенных функций Эго). Вместе с тем объектно-инстинктивные стремления играли в психологическом нарушении мистера М. и в процессе его лечения в лучшем случае подчиненную роль. В процессе лечения необходимо было прежде всего восстановить и усилить функционирующую самость путем анализа ее двух основных элементов. И не так важно, что это вторично привело к улучшению равновесия в объектно-инстинктивном секторе личности мистера М., который до этого был вынужден работать ради достижения нарциссических целей и не был свободен в преследовании своих собственных. Однако позитивные изменения в этой области не были непосредственным результатом анализа, их нельзя расценивать как результат преобразования нарциссических влечений в объектно-инстинктивные, то есть как смещение целей влечения с самости на объекты. Позитивные изменения в обектно-инстинктивной сфере следует, скорее, рассматривать как дополнительные дивиденды, вторично полученные в результате восстановления самости. Именно более прочная и достаточно катекти-рованная самость, способная получать радость от нар-циссического удовлетворения, могла теперь, в дополнение к своей приверженности этим первичным нарциссическим целям, спокойно и без напряжения стать центром и координатором направленной на объекты деятельности, освобождая последнюю от необходимости в защитных целях совершать действия, служащие потребности в повышении самооценки.

Второе событие, которым сопровождалось решение мистера М. закончить анализ, являлось еще одной промежуточной целью в лечебном процессе. На третьем году анализа у мистера М. установились тесные отношения с подростком, которому он позволил себя идеализировать. Хотя эта дружба начала развиваться еще до того, как мистер М. стал обдумывать, следует ли ему закончить анализ, она возникла в соответствующей психологической ситуации и сопровождала процессы переработки (относившиеся к области идеализированного имаго отца), которые были непосредственно связаны с тем, что он впоследствии начал думать о завершении анализа. Мой вывод о том, что интерес мистера М. к четырнадцатилетнему мальчику следует рассматривать в связи с динамикой завершения анализа, основывается прежде всего на исследовании внутреннего психологического содержания, проявившегося в их отношениях. Также и то, что самый необычный эпизод в их отношениях с мальчиком, на котором я вкратце остановлюсь, произошел непосредственно перед тем, как мистер М. впервые выразил свое ощущение, что анализ подошел к завершению, подтверждает гипотезу о причинно-следственной связи между этими двумя событиями. Иначе говоря, отношение к мальчику было внешним проявлением важного внутреннего события (отделения от отца как внешнего объекта самости, интернализации идеализированного родительского имаго), которое позволило пациенту заявить о своем желании прекратить анализ и жить своей жизнью.

Мистер М. подружился с семьей, которую он часто навещал, главным образом потому, что у него возник сильный интерес к младшему сыну. Он был очарован и отношением отца к мальчику, и личностью мальчика, которую он расценивал как результат отношения последнего к своему отцу. Согласно тому, что мистер М. рассказал своему аналитику, отец уважал сына, общался с ним как со взрослым, рассматривал сына как независимого от него, с одной стороны, и вместе с тем чувствовал близость к нему и не отдалялся от него - с другой. Мальчик же, по крайней мере в глазах пациента, был гордым, независимым, уверенным в себе, но при этом тепло и с уважением относился к отцу 10 .

Обычно мистер М. общался с мальчиком в кругу его семьи, но он также несколько раз брал его с собой на бейсбол и рок-концерты, играя роль старшего друга, старшего брата или отца. Хотя мальчик открыто восхищался мистером М., а тот осознавал, что очарован сложившимися взаимоотношениями, у мистера М. не возникало каких-либо гомосексуальных чувств. Но однажды во время посещения спортивных соревнований чувства мистера М. к мальчику легко можно было бы превратно истолковать как гомосексуальные, особенно человеку, обучавшемуся психоанализу. Из того, что мистер М. рассказывал о своих чувствах, мыслях и поступках, можно было бы предположить - на основе проекции его собственных чувств, как счел бы традиционно мыслящий аналитик, - что мальчик был в него влюблен. Произошло следующее. Пациент заметил в толпе зрителей на стадионе свою прежнюю подругу, но сначала он решил избежать встречи с ней, боясь обидеть своего юного друга тем, что, заговорив с молодой женщиной, он прервет общение с ним. Однако после некоторых колебаний он в конце концов с ней поздоровался, внимательно и с явной тревогой наблюдая, как будет реагировать мальчик. (Это напоминает то, как мистер М., будучи ребенком, с тревогой следил за выражением лица своей матери - см. с. 22.) Поняв, что мальчик ничуть не был обеспокоен, пациент испытал необъяснимую радость. Он знал, что в нем произошло что-то важное, что-то, чего он не мог понять, но хотел выяснить.

Аналитическое исследование действительно привело к удовлетворительному объяснению значения, которое имел для него этот случай. То, что он испытывал к мальчику, не было повторением пассивного эротического отношения к своему отцу, не было повторным отыгрыванием прежней ревности к его новой жене (в реактивированном негативном эдиповом комплексе). Это было выражением зрелого уровня развития - по отношению к мальчику как ведущему актеру и по отношению к себе, игравшему и роль актера вспомогательного состава, и роль зрителя. Это было отображением психологического уровня, которого пациент не мог достичь прежде, уровня, к которому он как раз подошел, уровня, который сначала нужно было осознать ему в объекте самости (от которого можно было бы отказаться - в своего рода близнеце, возможно, фигуре, возникшей из его отношений с братом), прежде чем он мог позволить себе признать, что именно он, а не мальчик фактически сделал теперь этот шаг. (Ср. описание процессов переработки, происходящих на основе близнецового переноса .) В этом эпизоде с мальчиком он действительно совершил шаг взросления, шаг, который он был неспособен завершить в своей собственной юности. Поэтому его переживания не были связаны с ситуацией треугольника. Мизансцена, которую он устроил, была связана с обретением независимости от идеализированного отца, достижением психологической самостоятельности благодаря преобразующей интернализации функций идеализированного отца. И он испытал глубокое чувство радости (но не чувственное удовольствие!) от сознания им того, что он достиг окончательного укрепления своей самости.

Я хочу здесь добавить, что не использую понятия «радость» и «удовольствие» случайным образом. Радость переживается как некая генерализованная эмоция, например, как эмоция, вызванная успехом, тогда как удовольствие, каким бы сильным оно ни было, относится к ограниченным переживаниям, таким, например, как чувственное удовлетворение. Кроме того, с точки зрения глубинной психологии мы можем сказать, что переживание радости и переживание удовольствия имеют разные генетические источники, что каждая из этих эмоций имеет собственную линию развития и что радость не является сублимированным удовольствием. Радость относится к переживаниям всей самости, тогда как удовольствие относится к переживанию частей и элементов самости (хотя часто бывает так, что и здесь тоже оказывается задействованной вся самость, и тогда к удовольствию примешивается чувство радости). Другими словами, существуют архаичные формы радости, относящиеся к архаичным стадиям развития целой самости, так же, как существуют архаичные стадии в развитии переживания частей и элементов самости. И о сублимированной радости можно говорить точно так же, как и сублимированном удовольствии.

Третьим поступком, который совершил мистер М., было основание им писательской школы. Идея об организации такой школы возникла у него давно; он говорил о ней еще на более ранних этапах анализа. Но то, что теперь он вернулся к ней с удвоенной энергией, было проявлением его намерения всерьез совершить последний из шагов, ведущих к восстановлению его самости. Внутренняя убежденность в том, что он вскоре выполнит эту задачу, была, следовательно, логическим предшественником его появившегося впоследствии чувства, что он готов закончить анализ. То, что идея пришла к нему с ощущением вдохновения (он проснулся с этой идеей однажды ночью, и она возродилась потом, наделенная мощной побуждавшей к действию силой), как мне кажется, можно считать свидетельством того, что он мобилизовал всю свою энергию для решения сложной психологической задачи 11 .

Прежде чем перейти к исследованию проблемы, на которую мистер М. ответил возвращением к своему плану основать писательскую школу, рассмотрим вначале более детально его соответствующие реакции. Когда он впервые стал всерьез обдумывать эту идею, он боялся, что его план обречен на неудачу, окажется просто фантазией, что он потеряет к нему интерес и не реализует его. Это беспокойство является важным. Оно выражало его смутно осознаваемый страх, что чего-то в его психологической организации пока еще не хватало, что само по себе понимание не устранит этот дефект, что пустоту нужно еще чем-то заполнить, - или в психоаналитических терминах: что новая структура по-прежнему еще не сформирована. Когда пациенты высказывают опасение, что аналитическая работа окончится неудачей, когда, в частности, несмотря на полностью проработанное понимание всех причин некоторого затруднения (то есть несмотря на полное понимание возможных структурных конфликтов), они чувствуют себя неспособными изменить свое поведение, неспособными проявить конструктивную активность, аналитик должен рассмотреть не только влияние бессознательного чувства вины (негативную терапевтическую реакцию), но и прежде всего наличие устойчивого структурного дефекта - часто в области нераспознанного нарушения самости.

Мистер М. своим поведением в ситуации на стадионе еще раз продемонстрировал, что излечение структурного дефекта почти произошло - фактически оно уже произошло, но еще должно было быть упрочено - в отношениях между отцом и сыном. И он снова взял на себя роль отца. Но это не было идеализированным аспектом фигуры отца, который он предложил сыну. На сей раз он был учителем и, кроме того, частью учреждения (школы), то есть внешней структуры, которая должна была быть-интернализирована сыном (студентами, учениками). И, разумеется, определенное значение имело также то, что предмет, который собирался преподавать мистер М. (специфическая структура, интернализации которой он способствовал, предпринимая проект), был связан с использованием языка, слов. Психологическая структура, которую должны были приобрести студенты, позволила бы им преобразовывать бесформенные образы в конкретные выражения. Правильно используемый язык стал бы структурой, которая выполняла бы психоэкономическую функцию «подразделения идей на управляемые фрагменты» в качестве промежуточной станции на пути к достижению окончательной цели школы: помогать студентам становиться писателями. Выражаясь метапсихологическими терминами, школа мистера М. предлагала его alter ego (студентам) сдерживание в отношении цели, отсрочку разрядки, обеспечение вербальными паттернами, преобразующими первично-процессуальное воображение во вторично-процессуальные вербальные содержания. Но он дал им даже больше. Чего мистер М. не сказал аналитику, когда впервые обрисовывал свои планы обучения, а затем описывал свою реальную преподавательскую работу, но о чем аналитик мог сделать однозначный вывод, читая взволнованные сообщения мистера М. о школе, было его воодушевление и энтузиазм в работе со студентами. Основав школу и с увлечением обучая студентов, он демонстрировал, что не только понял, что дефект существовал в важном секторе его собственной психики - стремясь к тому, чтобы студенты приобрели новый навык, - но и что заполнение этой пустоты новой структурой (и функциональное подкрепление этой новой структуры) зависело от наличия вдохновляющего отцовского идеала. Таким образом, ученики символизировали не только мистера М. как ребенка, который, несмотря на свои таланты, оставался косноязычным (умеренное нарушение мышления мистера М.), - они символизировали также М. как подростка, целе-образующие идеалы которого еще не вошли полностью в структуру самости и который по-прежнему нуждался в интернализации идеализированного учителя-отца. Именно благодаря организующему эффекту целеоб-разующих идеалов в сочетании с его особыми талантами и умениями мистер М. оказался обеспечен тем, что он сам описывал как «постоянный поток энергии», вместо прежних «порывов, которые всегда были дезорганизующими», на что он и жаловался аналитику.

Общая схема функционального восстановления самости посредством психоанализа

Предыдущие клинические данные представлены мною в поддержку моего положения, что анализ можно считать в принципе завершенным, даже если не все структурные дефекты были активизированы, проработаны и компенсированы посредством преобразующей интернализации. Я бы добавил здесь, что действительное завершение анализа нельзя вызвать внешней манипуляцией. Как и перенос, оно предопределено заранее; правильная психоаналитическая техника разве что может позволить его ускорить.

До анализа личность мистера М. характеризовалась следующими важными особенностями: (1) он страдал от дефектов в различных областях его ядерной самости, (2) у него развились защитные структуры, предназначенные для сокрытия дефектов его грандиозной самости и (3) у него сформировались компенсаторные структуры, предназначенные для усиления активности здоровых частей ядерной самости, а также для изоляции и обхода дефектных частей.

Повреждение его ядерной самости было обширным. Оно затронуло все три главных элемента этой структуры, а именно: две полярные области (грандиозно-эксгибиционистскую самость и идеализированные имаго родителей) и промежуточную область - исполнительные функции (таланты, умения), необходимые для реализации паттернов базисных стремлений и базисных идеалов, сформировавшихся в двух полярных областях. Однако повреждение не было ни одинаково тяжелым, ни одинаково распределенным в каждом из этих трех элементов самости. В области грандиозно-эксгибиционистской самости дефект был наиболее серьезным и затрагивал самые глубокие слои; в области идеализированных имаго родителей повреждение было не столь тяжелым и затрагивало только поверхностные слои; в области талантов и умений, необходимых для выражения самостью своих паттернов, повреждение, по всей видимости, было незначительным и ограниченным. Выражаясь более вольно, мы могли бы сказать, что до анализа личность мистера М. характеризовалась серьезным нарушением самооценки, умеренным нарушением его руководящих идеалов и незначительным, ограниченным изъяном его идеационных процессов.

Защитные структуры мистера М., несомненно, возникшие в раннем детстве, по всей видимости, представляли собой прочно укоренившуюся часть его личности. Эти структуры (а также их идеационные и поведенческие проявления) не были рассмотрены в деталях; они не являлись главным объектом нашего внимания, поскольку не были особо вовлечены в контекст психологических событий, связанных с желанием пациента закончить анализ, и эти защиты не были существенно интенсифицированы в период завершения, что в целом можно считать хорошим прогностическим признаком. Правда, они отчетливо проявились в начале лечения и были реактивированы в процессе переработки, когда некоторые аспекты первичного дефекта самости оказались вовлечены в перенос. Однако они отступили на задний план и, наконец, почти совсем исчезли из виду, когда перенос сместился от зеркально отражающей матери к идеализированному отцу, когда процессы переработки были сфокусированы уже не на эксгибиционистских потребностях и их фрустрации, а на интернализации идеалов и восстановлении компенсаторных структур.

Между низкой самооценкой мистера М. как следствием недостаточной эмпатии к нему его матери и появлением садистских фантазий в отношении женщин существовала генетическая и динамическая взаимосвязь. Хотя эти фантазии иногда проявлялись непосредственно при переносе, они вскоре отступили на задний план, когда в центре внимания в процессе анализа оказались отцовские идеалы, и уже не реактивировались на стадии завершения.

Почему защитные структуры играли сравнительно маловажную роль в личности мистера М. и почему с ними можно было достаточно легко справиться, когда был проработан первоначальный зеркальный перенос? И почему наиболее явные защитные конфигурации - садизм мистера М. в отношении женщин - выражались в основном через фантазии, а не в поведении? Чтобы ответить на эти конкретные вопросы, необходимо исследовать с ними связанную общую проблему: почему у одних людей происходит отыгрывание, тогда как у других возникают эндопсихические изменения? В области нашего главного интереса необходимо обсудить различие между нарцис-сическими нарушениями личности и нарциссическими нарушениями поведения. Эта проблема -включая ответ на конкретный вопрос, почему нарушение мистера М. относилось скорее к первой, чем ко второй категории, - будет рассмотрена позже (см. с. 187-192). Здесь я только отмечу, что, несмотря на все недостатки, отношения мистера М. с отцом (и, следовательно, компенсаторные структуры его личности, возникшие из матрицы этих отношений) были, по крайней мере частично, удовлетворительными с точки зрения обеспечения его нарциссической поддержкой. Во всяком случае можно сказать, что отношения с идеализированным отцом, по-видимому, давали ему надежду, что он все же сумеет найти надежные способы получения нарциссического удовлетворения, даже если нельзя было рассчитывать на то, что имаго матери будет отвечать подкрепляющей самость радостью на его нар-циссические проявления.

Хотя излечение нарциссического нарушения личности мистера М. не было вызвано исключительно (или в первую очередь) устранением первичного структурного дефекта его самости (после анализа защитных структур), на ранних этапах анализа аналитическая работа прежде всего была сосредоточена на этом секторе личности пациента. И на данной стадии мистер М. начал понимать, например,

что его садистские фантазии служили защитным целям. Он стал осознавать, что они не были выражением автономных инстинктивных стремлений, а возникали как реакция на нарциссические травмы, от которых он пострадал, что они проявились при переносе в ответ на некоторые действия аналитика (например, на его несвоевременные или неточные интерпретации), которые он воспринимал как неэмпатические. С одной стороны, садистские фантазии были выражением его нарциссического гнева, с другой - они защищали его от болезненного осознания депрессии и низкой самооценки. Поэтому в области первичного дефекта мистера М. были достигнуты некоторые аналитические результаты: процессы переработки на этой стадии анализа (первичного зеркального переноса) привели к ин-тернализации, то есть к обретению несколько более прочной самооценки и к самопринятию. Однако исследование этого сектора личности мистера М. было далеко от завершения - более глубокие слои его дефектной (депрессивной, апатичной, «омертвелой») самости (той самости, которая сформировалась у него, когда он находился в приюте) никогда не были полностью проявлены при переносе. Я думаю, что правомерно будет сделать следующий вывод: аналитической работой, проделанной в этом секторе, нельзя объяснить значительное улучшение психологического состояния, в конечном счете достигнутого мистером М. в процессе анализа, и согласие аналитика с желанием пациента закончить лечение в этом случае оправданно. Другими словами, результаты, достигнутые в области защитных структур мистера М. и первичного дефекта его самости не могли привести к осознанию им того, что состояние более или менее надежного внутреннего равновесия было не за горами - к осознанию, на котором, собственно, и основывалось его желание закончить лечение. Неправильность решения закончить лечение в этих условиях стала бы очевидной, потому что защитные действия - садистские фантазии о женщинах - возродились бы с новой силой, как только пациент понял бы, что конец анализа близок и что нужно было бы отказаться от трансферентных отношений (от зеркального переноса).

Здесь можно добавить: тот факт, что в случае мистера М. решающие позитивные изменения произошли в области компенсаторных структур, а не в области грандиозно-эксгибиционистской самости, подтверждает принцип, согласно которому надлежащее завершение анализа может быть достигнуто таким образом. Нет надобности говорить, что во многих других случаях решающие позитивные изменения касаются дефектов в источнике самовыражения - в ядерной грандиозно-эксгибиционистской самости.

Однако в случае мистера М. анализ привел к исключению дефектных глубинных слоев личности из организации грандиозно-эксгибиционистской самости, и это позволило стремлениям усилившихся и расширившихся теперь здоровых слоев грандиозно-эксгибиционистской самости выразиться посредством творчески продуманных действий. Такие действия могли быть теперь эффективными, потому что благодаря анализу была сформирована более надежно функционирующая структура идеализированных целей, служивших в качестве организаторов архаичных амбиций возрожденной грандиозной самости. Анализ привел также к усилению и к усовершенствованию уже существовавшего исполнительного аппарата. Давление эксгибиционизма и амбиций, с одной стороны, и руководящих идеалов совершенствования - с другой, теперь, можно надеяться, будет использоваться существовавшими прежде талантами и соответствующими частично развитыми умениями для достижения долговременных реалистических целей и, таким образом, приведет в движение и будет поддерживать продолжающийся процесс функционального совершенствования умений и навыков.

Переводя это резюме в общее утверждение, мы можем сказать, что момент завершения психоаналитического лечения пациента с нарциссическим нарушением личности определяется внутренними причинами (устранением нарушения), когда в процессе анализа удается восстановить один из секторов в сфере самости, в результате чего непрерывный поток нарциссических стремлений имеет возможность найти выражение в творчестве, каким бы ограниченным ни было социальное воздействие достижений данного человека и какой бы незначительной ни казалась другим его творческая активность. Такой сектор всегда включает в себя центральный паттерн эксгибиционизма и грандиозных амбиций, совокупность твердо усвоенных идеалов совершенствования и с ними связанную систему талантов и умений, которые служат посредниками между эксгибиционизмом, амбициями и грандиозностью, с одной стороны, и идеалами совершенствования - с другой. Возвращаясь к нашему клиническому примеру и приводя самую простую формулировку психологического здоровья в сфере нарциссизма, мы могли бы сказать, что подлинная стадия завершения была достигнута тогда, когда мистер М. отказался от бесплодной попытки усилить свою отверженную и ослабленную самость с помощью фантазий о вынуждаемом садистским путем восхищении и обратился к успешной попытке обеспечить здоровый сектор своей самости паттернами творческого выражения.

Другие клинические иллюстрации

Завершая свое обсуждение генетически-динамических констелляций, выявившихся при анализе мистера М. в связи с его решением закончить лечение, я приближаюсь к концу первой части данной работы, в которой я попытался продемонстрировать особое значение компенсаторных структур личности и, таким образом, дать конкретное клиническое обоснование более абстрактным общим рассуждениям в последующих главах. Позвольте мне подвести черту под этим разделом, коротко описав двух других пациентов, у которых психодинамические механизмы нарушений напоминают таковые у мистера М.

В первом случае речь идет об анализе мистера У., одинокого мужчины в возрасте пятидесяти с небольшим лет, весьма одаренного, но фактически неудачливого адъюнкт-профессора математики в небольшом колледже. Главный симптом пациента, фетишистская перверсия, не был устранен, несмотря на все усилия предыдущих аналитиков, которые, согласно анализанду, сосредоточили свое внимание на его эдиповых страхах и в соответствии с классической формулировкой (Freud, 1940, р. 277), по-видимому, интерпретировали значение фетиша как обусловленное страхом кастрации отрицание (расщепление Эго) того, что женщина (мать) не обладает пенисом (Freud, 1927а, р. 156-157). Однако в ходе его анализа, проведенного мной, ассоциативный материал, связанный с фетишем и его значением, выстроился иначе. Интерес пациента к фетишу возник как реакция на первичный структурный дефект в его грандиозной самости, обусловленный изъяном зеркального отражения со стороны его удивительно неэмпатической, непредсказуемой, эмоционально поверхностной матери. Как удалось реконструировать при переносе и в результате исследования последующего поведения его матери (по отношению к внукам, детям младшего брата пациента), она подвергала необычайно сильным и внезапным колебаниям ядерную самооценку пациента. В самых разных ситуациях она, казалось, была полностью поглощена ребенком - потакала ему во всем, реагировала на все нюансы его потребностей и желаний, - но затем совершенно неожиданно отстранялась от него либо целиком обращаясь к другим интересам, либо в грубой и даже в гротескной манере отвергая его потребности и желания.

В ответ на травмирующую непредсказуемость матери он замыкался и успокаивал себя прикосновением к предметам из определенной ткани (таким, как нейлоновые чулки, нейлоновое нижнее белье), которые не составляло труда найти в доме. Они были надежными и представляли собой дистиллят материнской доброты и отзывчивости. Материал, проявившийся при переносе, указывал также на наличие ранних (дофетишистских) замен ненадежного объекта самости: пациент имел обыкновение одновременно прикасаться к определенным мягким предметам, замещавшим объект самости (шелковистой кайме одеяла), и поглаживать собственную кожу (мочку уха) и волосы, таким образом создавая психологическую ситуацию слияния с нечеловеческим объектом самости, который он полностью контролировал, и тем самым лишал себя возможности переживать структурообразующие оптимальные фрустрации со стороны человеческого объекта самости.

Однако основная работа в процессе анализа не была связана с заменой материнского объекта самости, фетиша - она касалась идеализированного имаго, отца. Уже в раннем детстве пациент пытался обеспечить нарцис-сический баланс, отказавшись от попытки получить подкрепление своей самости через ненадежную эмпатию его матери и попытавшись слиться со своим идеализированным отцом, который (подобно отцу мистера М.) обладал великолепными способностями к счету (он был также прекрасным шахматистом) и интересовался абстрактной логикой. Однако отец мистера У., как и отец мистера М., не мог должным образом ответить на потребности своего сына. Он был замкнутым в себе, самодовольным человеком и отверг попытку сына с ним сблизиться, лишив его необходимого слияния с идеализированным объектом самости и, следовательно, возможности постепенного осознания недостатков объекта самости. Поэтому пациент остался фиксированным на двух типах ответов на идеалы - ответов, которые он снова и снова повторял как часть вторичного идеализирующего переноса, действительно существовавшего на протяжении основной части анализа. Он либо чувствовал себя подавленным и угнетенным по отношению к недостижимому идеалу, либо считал, что этот идеал никудышный и что он - в грандиозном высокомерии - значительно его превосходит. Эти колебания самооценки мистера У. были результатом того, что он не достиг постепенной и, таким образом, надежной интернализации идеализированного родительского имаго. Неспособность ребенка сформировать надежные идеалы, которые регулировали бы его самооценку, привела к тому, что усилилась его фиксация на фетише матери. Однако сам по себе перенос в течение довольно долгого времени так и не привел к восстановлению раннего интереса к успокаивающим объектам самости; поэтому полная проработка структурных дефектов самости, возникших в результате лишений со стороны матери, не была осуществлена. И тем не менее у пациента произошло важное позитивное изменение: он потерял интерес к фетишу, и после разочарований в реакциях на него со стороны идеализированного отца, которые прорабатывались в течение многих лет, он оказался способен полностью (и успешней, чем прежде) посвятить себя своей работе, которая обеспечивала его теперь надежно организованной структурой для переживания радости самовыражения. Здесь я должен добавить, что интерес мистера У. к фетишу не был устранен благодаря инсайту - просто фетиш стал менее важным. Это изменение произошло не только в результате того, что улучшилась его способность повышать самооценку благодаря ответам эмпатических женщин, но и прежде всего потому, что усилились его интернализированные идеалы, и поэтому он мог получать больше радости от творческого самовыражения в своей профессиональной деятельности.

Выражаясь в поведенческих терминах, фетишистская озабоченность мистера У. к моменту завершения анализа стала играть гораздо менее важную роль в его жизни, - фетиш, как выразился пациент, потерял свое волшебство, но не исчез полностью. Разумеется, я не могу этого доказать, но я полагаю, что анализ был бы намного успешнее, если бы пациенту еще не было пятидесяти лет, когда я приступил к его терапии 12 .

Вторая клиническая иллюстрация, демонстрирующая важность восстановления компенсаторных структур в процессе терапии, касается анализа мисс В., сорокадвухлетней одинокой женщины, талантливой, но не добившейся успеха художницы, которая обратилась за помощью к аналитику из-за периодически повторяющихся эпизодов довольно серьезной, но непсихотической опустошающей депрессии. Лечение мисс В. завершилось более десяти лет назад, когда я только начал понимать, что у пациентов с нарциссическими нарушениями личности развивается множество особых, типичных для них переносов и, следовательно, они доступны анализу. В последние годы, накопив значительный клинический опыт в этой области,

я анализировал двух других пациенток, личностная организация которых мало чем отличалась от организации мисс В., также страдавших от периодически повторявшейся непсихотической опустошающей депрессии, то есть депрессии, при которой чувства вины и/или самообвинения не играли существенной роли. Генезис нарушения у этих двух пациенток также был более или менее сходным. Однако в отношении генетических факторов я не могу говорить с абсолютной уверенностью, потому что в ходе лечения мы не достигли достаточно глубоких слоев, чтобы иметь возможность надежно реконструировать соответствующие констелляции в детстве.

Первичный дефект в структуре личности мисс В., динамически связанный с периодами длительного ослабления ее самости, когда она была апатичной, вялой, ощущала себя безжизненной, в генетическом отношении был обусловлен взаимодействием с матерью в детстве. Ее мать, как и пациентка, была склонной к депрессии, эмоционально поверхностной и непредсказуемой; помимо периодически возникавшего эмоционального нарушения, от которого она страдала на протяжении всей своей жизни, налицо были и шизоидные черты, проявившиеся, когда пациентка еще была ребенком. Она была склонна к неуместным поступкам, которые удивляли и раздражали окружающих и, несомненно, были проявлением умеренного «нарушения мыслительной и интеллектуальной сферы при сохранении ясного сознания» (Bleuler, 1911). Мать пациентки, когда мисс В. проходила анализ, была жива"; они часто общались (см. с. 21-22), и поэтому имелась возможность оценить личность матери, которая, по всей видимости, страдала пограничной шизофренией 13 .

Какой бы точной ни была диагностическая категория, под которую подпадает нарушение матери, очевидно, что в раннем детстве пациентка подверглась травмирующим разочарованиям с ее стороны, поскольку зеркальные ответы ее чаще всего были не только недостаточными (поверхностными или отсутствовали вообще), но и дефектными (причудливыми и капризными) из-за того, что они были обусловлены неправильным восприятием матерью нужд ребенка или потребностями самой матери, которые для девочки были непонятны.

Впрочем, слово «непонятные» охватывает только часть патогенного влияния материнских требований. Хотя, когда мисс В. была подавлена, ее не угнетали чувства вины, которые имели бы конкретное, вербализируемое содержание;

депрессия, возникавшая при переносе, позволила реконструировать, что в раннем детстве она, по-видимому, воспринимала весь мир как предъявляющий к ней требования, которые она не могла выполнить. Если бы я давал ей интерпретацию сегодня, я бы сказал, что положительные зеркальные ответы со стороны окружающих людей были бы получены ею только в случае, если бы она смогла сначала избавить от депрессии свою мать. То есть ее депрессия была отчасти выражением глубоко переживаемого ею чувства неспособности исполнять требования своей подавленной матери. Или, если рассмотреть это с несколько иной позиции, она была убеждена, что материнский объект самости не примет ее и тем самым не повысит ее самооценку, если маленький ребенок не удовлетворит сначала аналогичные потребности матери.

Таким образом, тенденция к периодическому ослаблению самости возникла у мисс В. в раннем детстве в патогенной матрице ее отношения к зеркально отражающей матери. Однако мисс В. была энергичным и одаренным ребенком, который не сдался в борьбе за эмоциональное выживание. Пытаясь освободиться от патогенных отношений с матерью, она сильно привязалась к отцу, преуспевающему бизнесмену с фрустрированными художественными талантами и амбициями, который в целом отвечал на потребности своей дочери. Таким образом, ее отношения с отцом стали матрицей, на основе которой у нее развились интересы и дарования (в терминах клинической теории - компенсаторные структуры), которые в конечном счете и позволили ей сделать карьеру. Из этой матрицы также произрастали идеализированные цели, стимулировавшие творческий потенциал ее самости. Другими словами, ее отношение к идеализированному отцу обеспечило ее основой интернализированной структуры - отцовским идеалом, который был потенциальным источником поддержания ее самости. Создавая произведения искусства, она не пыталась проживать эдиповы фантазии (родить ребенка отцу), как я думал вначале, а недостаток ее продуктивности, соответственно, не был обусловлен чувством вины (из-за инцестуозных желаний) . Ее художественная деятельность представляла собой попытку соответствовать отцовскому идеалу совершенства; и то, что она потерпела неудачу в этих своих стараниях, не было обусловлено какими-либо парализующими структурными конфликтами; это произошло потому, что ее идеалы были недостаточно интернализированы и консолидированы. Поэтому перенос реактивировал не эдипову психопатологию, а нарушение самости. Кроме того, на протяжении наиболее важных стадий анализа проработка была направлена не на первичный структурный дефект ее самости (психопатологию, связанную с искаженными эмпатическими реакциями матери на ребенка), как это можно было бы ожидать, а (при возникновении вторичного идеализирующего переноса) на недостаточность компенсаторных структур (психопатологию, вызванную фрустрацией со стороны отца). Следовательно, частичный успех анализа - ее депрессивные реакции не исчезли совсем, но они стали менее выраженными и гораздо менее продолжительными - был связан не с устранением первичного дефекта самости, а, как я теперь понимаю ретроспективно, с восстановлением компенсаторных структур. В частности, важнейшие реактивированные эмоции при переносе касались событий в детстве, когда отец сам, по-видимому, был настолько фрустрирован эмоциональной ушющенностью жены и недостатком у нее эмпатии, что также, наверное, на некоторое время становился подавленным и, следовательно, эмоционально недоступным для своей дочери. Я не уверен, находился ли иногда он в угнетенном состоянии, когда пациентка была ребенком; однако на основе реакций пациентки при переносе нам удалось реконструировать, что он часто отдалялся от семьи - уходил из дома (сбегал от матери пациентки на работу или играл в гольф с друзьями). Вместе с тем его дочь нуждалась в нем больше всего, когда мать была подавлена, и дочь ожидала, что ее идеализированный отец, которым она восхищалась, будет защитой от апатии, исходившей от матери и угрожавшей поглотить личность ребенка.

Причин написания статьи о методе незаконченных предложений две: первая – признание достоинств концептуальных и прикладных основ данного метода; вторая – необходимость доведения до сведения всех заинтересованных специалистов информации о возникающих при работе с данного рода методиками проблемах. Такая информация основывается на анализе значительного массива данных по тесту или методике Сакса-Леви и может оказаться полезной при разработке и использовании методик, основанных на концепции проективного метода и технике словесных ассоциаций.

Особое внимание исследователей привлекают к себе методы, позволяющие получать информацию о различных фрагментах реальности в том виде, в котором они воспринимаются самими действующими субъектами в ситуации отсутствия навязанных им каких-либо априорно заданных схем (1).

Интерес к слабоформализованным методам вызывает целый ряд вопросов, касающихся как их познавательных возможностей и границ применимости, так и проблем, возникающих на разных этапах их использования – от составления инструментария до анализа данных. Такого рода вопросы в равной мере относятся и к методу незаконченных предложений. Будучи одним из психологических методов изучения личности, он относится именно к таким «мягким», неформализованным методам, позволяющим выявлять используемые людьми в повседневной жизни категории (1).

При реализации метода незаконченных предложений испытуемому предъявляется набор высказываний, ограниченный набор слов – начало фразы, которое традиционно называется «основой», а испытуемый должен закончить предложение одним или несколькими словами (5).

Метод незаконченных предложений (incomplete sentences) может определяться как психологический метод, относящийся к аддитивным методам – одному из видов проективных методов (4). По другому основанию метод незаконченных предложений относится к вербальным проективным тестам.

В некоторых из проективных методов, в том числе методе незаконченных предложений, используются стимулы неопределенного характера, минимально ограничивающие испытуемого в его реакциях. Предполагается, что при этом возникает своеобразный эффект экрана, когда человек как бы «проецирует» свои внутренние личностные особенности вовне под воздействием этих стимулов; иными словами, в неопределенной ситуации человек прибегает к наиболее привычным для него формам реагирования. Весьма важным обстоятельством, в частности, при обследовании детей, является отсутствие прямого вопроса, воспринимаемого испытуемым как своеобразный запрос или даже требование подходящего ответа, в то время как ситуация свободы выражения своего мнения без жестких ограничений позволяет испытуемому наиболее полно проявить себя (Румянцев, 1969). Метод незаконченных предложений характеризуется специфичностью области своего применения, которая включает в себя изучение и диагностику личности, оценку аттитюдов, прогнозирование достижений и диагностику межгрупповых отношений и различий (4). Считается, что наиболее заметную роль метод незаконченных предложений сыграл в клинической диагностике, и в оценке внутренней картины болезни в особенности. В то же время считается, что стимульный материал незаконченных предложений отличается значительно меньшей неопределенностью, чем стимульный материал других проективных тестов, и потому метод незаконченных предложений можно называть «полупроективным» инструментом. Наибольшую пользу метод незаконченных предложений приносит в тех случаях, когда он применяется для получения информации о том, как испытуемый ведет себя в обыденной жизни или какое впечатление он хочет произвести на окружающих (5). Метод незаконченных предложений может использоваться и в индивидуальном, и в групповом обследовании и потому относится к классу сравнительно экономичных методов. Хотя полученные этим методом данные плохо поддаются автоматизированной обработке, непрофессионалов можно довольно легко научить обрабатывать такого рода данные в рамках конкретных задач обследования (1). Обследование, в котором используется какой-либо вариант методики незаконченных предложений, может проводиться в устной или письменной форме (4): -к устной форме проведения в основном прибегают при работе с детьми доподросткового возраста или взрослыми, которые не могут читать или писать (слепые, инвалиды). В этом случае и начальная (стимульная) часть предложения также предъявляется устно. Устная форма проведения варианта методики незаконченных предложений возможна только в рамках индивидуального, а не группового исследования;

Письменная форма проведения, напротив, применима как в индивидуальном, так и в групповом исследовании. При этом начало фразы (основа) может предъявляться как устно (1-й способ), так и письменно – на специальных бланках (2-й способ) или на отдельных карточках (3-й способ). При работе с группой традиционно используются 1-й и 2-й способы, в случае индивидуального эксперимента – любой из трех перечисленных.

Независимо от формы проведения (письменной или устной) обследования существенной характеристикой последнего являются временные показатели . В случае группового эксперимента для каждого испытуемого фиксируется время, в течение которого он справился с тестом в целом. При индивидуальном исследовании временные показатели существенно обогащаются за счет измерения латентного времени каждого ответа, т.е. промежутка времени между предъявлением экспериментатором начала предложения и ответом испытуемого. Таким образом, измерение латентного времени каждого ответа возможно только при устном предъявлении начала предложения или при письменном – на отдельной карточке, но не в случае использования бланка.

Процедура проведения обследования

Инструкция, независимо от варианта методики незаконченных предложений, не раскрывает испытуемому истинную цель исследования. Основной мотивировкой обычно является изучение или тренировка памяти, внимания. Перед испытуемым ставят задачу работать как можно быстрее, завершать начало предложений не раздумывая, первым, что приходит в голову.

Порядок проведения: при письменном варианте испытуемый получает лист бумаги и ручку или готовый бланк с незавершенными предложениями. При использовании карточного или устного варианта предъявления начала предложений испытуемый записывает на листе бумаги только завершающую часть предложения – свой ответ; при использовании бланка – ответ пишется прямо на бланке около соответствующего начала предложения.

При устном варианте исследования ответы испытуемого фиксируются либо письменно экспериментатором, либо с помощью магнитофона, что является более предпочтительным вариантом, так как позволяет экспериментатору наблюдать за всей ситуацией тестирования в целом.

Существуют разнообразные варианты методик, построенных на основе вербального завершения предложенной начальной части предложения. В их основе – положение о том, что, отвечая на исходный неоднозначный и неопределенный стимул, индивид дает информацию, касающуюся его собственной личности и межличностных отношений. Большая индивидуальная свобода и богатство ответов определяются также минимумом осознания со стороны испытуемого истинной цели исследования и традиционным для проективных методик принятием любого ответа без оценки его как правильного или неправильного (4).

Одни методики предназначены для выявления мотивов, потребностей, другие – чувств обследуемого, его отношения к семье, сексуальной жизни, вышестоящим коллегам по работе и т. д. Достоинствами метода незаконченных предложений являются его гибкость, возможность адаптации к разнообразным исследовательским задачам. Согласно оценке ряда зарубежных специалистов, валидность и надежность этих методик достаточно высоки (Holaday et al., 1985).

Согласно имеющимся литературным данным область применения методик незаконченных предложений широка. Так, в советской патопсихологии методика апробирована Г. Г. Румянцевым (Румянцев, 1969), исследования которого убедительно продемонстрировали достоинства данного метода при проведении реабилитационных мероприятий.

В работе (2) показано, что метод незаконченных предложений может быть очень эффективен для исследования корпоративной культуры. Кроме того, в литературе можно также найти многочисленные данные об успешном использовании метода незаконченных предложений в социологических исследованиях (см., напр.: (1); The Objectivist Newsletter, 1963) и при работе с детьми (см., напр.: Солнцева, Галкина, 1997; (4)).

Попытаемся разобраться более подробно в том, что же собой представляет метод незаконченных предложений. Для начала обратимся к формулировке названия самой методики – тест или метод. В литературе одинаково часто встречается как то, так и другое определение. Но если исходить из того, что тест представляет собой строго стандартизованные материал и процедуру исследования, данные которого проходят проверку на валидность и нормирование, тогда, с нашей точки зрения, технология использования незаконченных предложений скорее должна соответствовать методу, который может быть реализован в частной методике. Как будет показано ниже, традиционные требования, предъявляемые к методике как к тесту, в случае применения методик, основанных на методе незаконченных предложений, обычно нарушаются.

Необходимо также отметить, что использование незаконченных предложений является обычной практикой формального анкетирования, например: Место рождения – основа, г. Москва – окончание незаконченного предложения. Более того, если для завершения предложения предлагается выбрать ответ из уже имеющегося списка, то такая форма анкетирования также основана на методе незаконченных предложений, например: В будущем я собираюсь стать (основа): 1 – писателем , 2 – художником , 3 – инженеро м (окончание незаконченного предложения). Исходя из изложенного выше, предоставление информации о типе использованного варианта метода незаконченных предложений является целесообразным и обоснованным уточнением, учитывая также проективный характер данного метода и его широкие возможности при исследовании личности. Анализ тематической литературы показывает, что под названием теста «Незаконченные предложения» подразумевают все указанные выше варианты. Однако попытки проанализировать генезис метода незаконченных предложений приводит к противоречивым результатам, что может быть связано с разноплановостью самого определения того, что есть метод незаконченных предложений. Начнем с обобщающего анализа результатов исследований с использованием метода незаконченных предложений в зарубежной литературе и рассмотрим наиболее часто применяемые варианты методики (также в списке литературы представлены наиболее широко распространенные в зарубежных исследованиях варианты методики на английском языке) (Holaday et al., 1985). Разработанная А. Тендлером методика заканчивания предложений Tendler Sentence Completion Test (Tendler, 1930) основана на психодинамической теории личности, и, следовательно, основной ее направленностью стало более глубокое и подробное изучение эмоционального компонента личности пациента. Методика содержит 20 основ, предназначается для работы с пациентами любого возраста, способными выполнить задания теста. О надежности методики не сообщается. Контентная валидизация проводится с помощью качественного анализа биографической информации пациента. В соответствии с подходом А. Тендлера основы были разработаны таким образом, чтобы провоцировать у пациента различные эмоциональные состояния, такие, как грусть или радость, и избегать включения мыслительного процесса. Все основы были опубликованы в самой первой статье, посвященной разработке и возможностям применения методики (Symonds, 1947; Symonds, Samuel, 1941). Специально для Департамента по делам ветеранов США был разработан The Sentence Completion Test (Murray, MacKinnon, 1946; Stein, 1947, 1949), концептуальной основой которого послужили психодинамическая теория личности и метод свободных ассоциаций. Собственно, цель создания методики состояла в разработке экспресс-методики, позволяющей провести достаточно подробный и глубокий анализ личности кандидатов на участие в программах Департамента. Методика предназначается для работы со взрослыми людьми и содержит 100 основ, которые дают возможность получить довольно подробную информацию о семье кандидата, его жизненном опыте, побуждениях, целях, энергии либидо, энергичности, видении перспектив, реакции на окружающих и об отношении окружающих к нему. Как сообщают авторы, собственно тестирование разбито на две части по причине достаточно большой длины теста. Оценка результатов проводится по клиническим основаниям и гипотезам проективного тестирования. В публикациях описаны способы анализа ответов испытуемых. О надежности методики не сообщается. Контентная валидность основывается на корреляции между свойствами личности кандидата и характеристиками опыта психолога, его проницательностью и знаниями основ дифференциации поведенческой динамики. Основные параметры методики, принципы ее построения и оценки результатов тестирования, а также основы незаконченных предложений опубликованы в работе М. Стейна (Stein, 1947).

Бланк незаконченных предложений (Incomplete Sentences Blank – Rotter, Willerman, 1947; Rotter, 1951) был разработан как скрининговый метод для выявления проблем адаптации у студентов колледжей и вузов. Методика содержит 40 стимулов; субшкалы отсутствуют. Итоговая оценка формируется на основе ответов, которые определяются как положительные, нейтральные, конфликтные, с учетом весовых коэффициентов трех уровней. Коэффициент надежности основан на согласованности экспертных оценок (0,44–0,91). Коэффициенты надежности, оценка которой проводилась по методу тест-ретест в периоды от 6 месяцев до 3 лет, составили 0,38–0,54. Конкурентная валидность оценивалась по корреляции полученных оценок с клиническими оценками психиатров и показателями по личностным тестам MMPI, Taylor Manifest Anxiety Scale и Beck Depression Inventory (Rotter et al., 1992). Самые первые нормы были опубликованы в работе 1949 года, а обновленная их версия – в 1992 году. Средние значения по различным выборкам студентов колледжа находятся в диапазоне 119,9 – 148,5 единиц, что указывает на необходимость разработки и использования локальных норм для интерпретации результатов теста. Методика была опубликована Psychological Corporation (Rotter et al., 1992).

Методика Forer Structured Sentence Completion Test (Forer, 1950, 1960, 1993) была разработана для исследования аттитюдов и систем ценностей в широком диапазоне и основана на теории потребность-давление и внутренних состояний Мюррея. Методика представляет собой структурированную схему индивидуальной или групповой оценки по следующим категориям: межличностные отношения, желания, причины возникновения тех или иных эмоций и реакции (на других людей). Она содержит 100 пунктов и имеет два варианта – для подростков и взрослых обоих полов. Ответы оцениваются в соответствии со специально разработанным диагностическим руководством, при этом все используемые в руководстве термины имеют конкретные клинические определения и базируются на обоснованных представлениях о структуре и организации личности. В руководстве не приводятся нормы оценки, а также отсутствует информация о валидности и надежности.

Методика Сакса и Леви Sentence Completion Test (Sacks, Levy, 1950) была разработана для изучения специфических кластеров аттитюдов человека или областей его жизни, однако теоретические основы разработанной методики авторами не приведены; о возрастных ограничениях также не сообщается. Методика содержит 60 пунктов с четырьмя субшкалами (семья, секс, межличностные отношения и Я-концепция), каждая из которых измеряется по 15 различным аттитюдам, таким, как страхи, чувство вины, жизненные цели и пр. Оценочный лист с четырьмя основами, перегруппированными по 15 аттитюдам, дает возможность клиницисту оценивать ответы испытуемого в соответствии со шкалой тяжести расстройства – от отсутствия расстройства до его тяжелой формы. Приводящийся в работе коэффициент согласованности между экспертами находится в диапазоне 0,48 – 0,57, а 77 % ответов испытуемых находились в близком соответствии с клиническими наблюдениями. В работе Дж. Сакса и С. Леви (Sacks, Levy, 1950) приведены основы, оценочные листы и инструкции по проведению анализа и оценки тестовых данных.

Методика Miale-Holsopple Sentence Completion Test (Holsopple, Miale, 1954) предусматривает возможность для взрослых испытуемых выражать свои мысли и чувства удобным для них способом. Авторы сообщают, что методика не имеет теоретического основания, но задумана для того, чтобы извлечь валидные выводы, касающиеся бессознательного, полуосознанных желаний, мотивов, конфликтов и систем организации личности. В методике используются 73 основы; субшкалы и формальные оценочные процедуры отсутствуют. Авторы методики считают коэффициенты валидности и надежности «иллюзорными» величинами, а потому интерпретация результатов выполнения методики находится в зоне ответственности специалиста, проводящего исследование. Методика полностью опубликована в работе Sentence Completion: A Projective Method for the Study of Personality (Holsopple, Miale, 1954; см. также: Potash et al., 1990). Теоретические основы методики Sentence Completion Method (Rohde, 1946, 1957,1960) базируются на теории Мюррея, а сама методика предназначена для получения информации о глубинных слоях потребностной сферы человека, о тех установках и реакциях, которые обычно человеком не осознаются. Методика состоит из 65 пунктов без группировки по субшкалам. Примеры оценок и нормы для студентов приведены в работе А. Роде (Rohde, 1957). Надежность и согласованность экспертных оценок равна 95 % по 36 протоколам, а тест-ретест-надежность находится в диапазоне 0,76 – 0,82. Конкурентная валидность с использованием заключений преподавателей дает значения в диапазоне 0,30 – 0,96. Все основы и процедуры оценивания приведены в работе А. Роде (Rohde, 1957). Методика Peck Sentence Completion (Peck, 1959) основана на психодинамической теории личности и принципах свободных ассоциаций и разработана с целью измерения «ментального здоровья» взрослых в норме. Базовое исследование проводилось с участием испытуемых 40 лет и старше. Ответы на 40 основ (которые авторы называли аттитюдами) оценивались как позитивные, негативные или нейтральные, что подразумевало уровень адаптированности от высокого до низкого. Большое число негативных ответов указывало на дезадаптацию. Коэффициент согласованности в экспертных оценках находился в диапазоне 0,53 – 0,86; кроме того, 10 из 40 пунктов методики определены как корректные в соответствии с результатами ТАТ и интервьюирования. Заслуживают внимания не только собственно результаты проведенного исследования, но и сделанные выводы (см.: Peck, 1959) относительно того, какими чертами обладает «нормальный» американец. Методика Aronoff Sentence Completion (Aronoff, 1967) была разработана в рамках междисциплинарного подхода, направленного на интеграцию социологии культуры и групповой идентификации и теории личности А. Маслоу, и использована автором для изучения базовых потребностей взрослых. Выборка обследуемых была составлена с учетом их принадлежности к гомогенной культурной группе и способности оказывать влияние на формирование самой социокультурной системы, а анализ результатов проводился с точки зрения изучения связи базовых потребностей представителей социальной группы с основными параметрами групповой культуры. Методика содержит 33 основы и 13 вопросов проективного характера; субшкалы и нормы отсутствуют. Информация о валидности и надежности не приводится. Стимульный материал, а также образцы оценки и анализа результатов приведены в работе Дж. Аронофф (Aronoff, 1967). Методика Personnel Reaction Blank (Gough, 1971) основана на теории антисоциального поведения и предназначена для диагностики черт характера в системе оценки и отбора кандидатов на неруководящие должности. Методика содержит 90 пунктов, но обсчету подлежат только 42 пункта. Все вопросы методики разделены на две секции: предпочтение вида работы и личностные характеристики (оптимизм–пессимизм, следование установленным правилам и нормам поведения либо их нарушение и т. д.). Приведены данные относительно сплит-надежности (0,73) и тест-ретест надежности (0,56) методики. Методика Loevinger’s Sentence Completion Test of Ego Development (Loevinger, 1987; Loevinger, Wessler, 1970; Loevinger et al., 1970) состоит из 36 пунктов, основана на разработанной Дж. Левингер теории личности и предназначена для диагностики развития Эго и, следовательно, может применяться для работы с испытуемыми от 12 лет; кроме того, авторы разработали женский и мужской варианты методики, однако они мало отличаются друг от друга. Критериями для оценки личностных особенностей обследуемых служат такие параметры, как импульсивность, защита Я (самозащита), конформизм, самосознание (самопознание), добросовестность, индивидуализм, автономность, интегрированность (самоактуализация), которые являются, согласно теории Левингер, стадиями развития Эго (Hy, Loevinger, 1996). Всего авторами разработано семь форм методики с многочисленными и сложными образцами точной оценки результатов. Левингер считает, что любая методика незаконченных предложений, содержащая 36 основ, может быть проанализирована в соответствии с предложенными ею образцами и системой определения уровня развития Эго. Коэффициент согласованости экспертных оценок находится в диапазоне 0,89 – 0,96 (Holt, 1980; Williams, Vincent, 1985). Несмотря на то, что методика для оценки уровня развития Эго была разработана строго в рамках предложенной Левингер теории, результаты этой методики хорошо коррелируют с результатами других методик диагностики свойств личности. Используемые в методике основы можно найти в работах: Loevinger, Wessler (1970) и Loevinger et al. (1970).

Методика Incomplete Sentence Task (Lanyon В., Lanyon R., 1979) была разработана на стыке теорий личности и концепций обучения для выявления эмоциональных проблем, возникающих при обучении. Методика содержит 39 пунктов, имеет две формы: для школьников 7–12 классов и для студентов колледжа. Каждый ответ оценивается по 3-балльной шкале в зависимости от степени выраженности того или иного качества; оценка производится в соответствии с тремя основными факторами: враждебность, тревожность, зависимость. В работах, посвященных описанию данной методики, приводятся образцы расчета и анализа полученных данных, а также нормативные таблицы для всех групп испытуемых с предупреждением о необходимости проверки точности результатов тестирования студентов колледжей в связи с тем, что последние, как правило, относятся к различным культурным группам. Коэффициент согласованности экспертных оценок находится в диапазоне 0,86–1,00. Валидность определялась по рейтингам студентов, расчет которых производился в соответствии с оценками экспертов, и находилась в диапазоне 0,63–0,69.

Методика Gravely Disabled Sentence Completion Task (Mayers, 1991) была разработана для диагностики пациентов с психотической структурой личности и уровня нарушения психической деятельности. Методика не имеет теоретического обоснования, но соответствует стандартам проведения судебно-психиатрической экспертизы и составления психиатрического заключения. Методика достаточно коротка и содержит только 21 пункт, а следовательно, является оптимальным диагностическим инструментарием для работы с пациентами, ментальный статус которых нарушен настолько, что они не могут работать с батареей тестов. Методика не имеет субшкал; для определения соответствия ответов пациентов измеряемым показателям требуется также клиническая диагностика. Информация о валидности и надежности методики не приводится; все основы предложений представлены в работе К. Майерса (Mayers, 1991).

Методика Sentence Completion Series (Brown, Unger, 1998) предназначена для определения ситуаций, которые вызывают тревогу или озабоченность индивида, степени его психологического дистресса, направлена на анализ личностных конфликтов, стилей преодоления конфликтов, желаний и страхов, а также на изучение актуальной картины мира индивида. Методика содержит 50 пунктов и имеет восемь версий: для подростков, взрослых, для анализа семейных взаимоотношений – супружеских и родительско-детских, рабочей ситуации, отношения к возможным болезням и старению. Хотя методика не содержит субшкал, в каждой версии существуют целевые категории, на основании анализа которых и происходит оценка состояния обследуемого; кроме того, окончательное заключение формулируется на основании клинического опыта эксперта, проводящего тестирование. Согласованность экспертных оценок равна 0,78; информация о валидности не приводится.

Обратившись теперь к отечественной тематической литературе, мы можем отметить противоречивый характер информации о происхождении и использовании метода незаконченных предложений, которая приводится различными исследователями. Так, в работе (1) утверждается, что первые эксперименты с использованием незаконченных предложений проводились еще в конце XIX – начале XX века В. М. Бехтеревым, В. В. Абрамовым, Г. Эббингаузом, Г. Уиплом, И. Шарп и другими и были связаны в основном с изучением интеллектуальной деятельности человека. Тогда как в работе (Holaday et al., 1985) говорится о том, что тест незаконченных предложений был впервые применен для оценки личности лишь в 1928 году Ф. Пейном и с тех пор различные его варианты стали регулярно включаться в состав большинства клинических тестовых батарей и широко применяться в целях отбора (для службы в армии, для работы в специализированных отраслях промышленности и производства и т. д.). Авторы исследования отмечают, что за прошедшие годы были разработаны сотни разновидностей методики незаконченных предложений, среди которых наиболее известными версиями являются тесты Холсоппла и Миала, Сакса и Леви, Роде, Стейна, Форера и Роттера (Holaday et al., 1985). Авторы работы (6) утверждают, что метод незаконченных предложений разработал психотерапевт Н. Бранден – тот самый, которого считают основателем движения за обретение чувства собственного достоинства, а следовательно, и разработка метода, видимо, происходила во второй трети ХХ века. С точки зрения авторов исследования (3), в отечественной психологии в основном используются два варианта метода незаконченных предложений. Первый из них – сокращенный вариант теста Rayne-Ronde – состоит из 20 фраз, очень простых по содержанию (например: 1. Моя специальность... 2. Моя семья... 3. Боюсь... 4. Деньги... 5. Моя мечта... 6. Работа... 7. Мои сны... 8. Бороться... 9. Больше всего люблю... 10. Дома... 11. Моя голова... 12. Дети... 13. Меня беспокоит... 14. Смерть... 15. Мой вид... 16. Друзья... 17. Если б я мог... 18. Мои планы... 19. Скрываю... 20. Когда мыслю...), и применяется для диагностики отношения индивида к жизненным обстоятельствам, самому себе, окружающим, а также для получения общего представления о скрытых переживаниях, которые не удается выявить в свободной беседе. Однако, как отмечают авторы в том же научном обзоре (3), гораздо более широкое распространение получил вариант Saks-Sidney, адаптированный в лаборатории медицинской психологии Ленинградского НИИ психоневрологии им. В. М. Бехтерева. Методика состоит из 64 незавершенных предложений с более структурированной основой, которые делятся на 16 групп по четыре предложения в каждой; каждая из этих групп соответствует определенной сфере отношений человека – к самому себе, к другим людям и т. п. Первая, начальная часть предложения указывает на определенную социальную сферу или объект отношения; завершая его, испытуемый выражает имеющееся у него отношение к той или иной сфере или объекту. Например, предложение, соответствующее сфере отношение к будущему , начинается: «Будущее кажется мне...»; соответствующее сфере отношение к подчиненным: «Если кто-нибудь работает под моим руководством...»; соответствующее сфере отношение к матери: «Моя мать...».

Вопросы методики Saks-Sidney: Отношение к отцу. 1. Думаю, что мой отец редко... 17. Если бы мой отец только захотел... 33. Я хотел(а) бы, чтобы мой отец... 49. Думаю, что мой отец... Отношение к себе. 2. Если все против меня, то... 18. Думаю, что я достаточно способен (способна), чтобы... 34. Моя наибольшая слабость заключается в том... 50. Когда мне не везет, я... Жизненные цели. 3. Я всегда хотел(а)... 19. Я мог(ла) бы быть очень счастливым (счастливой), если бы... 35. Моим скрытым стремлением в жизни... 51. Больше всего я хотел(а) бы в жизни... Отношение к подчиненным. 4. Если бы я занимал(а) руководящий пост... 20. Если ктонибудь работает под моим руководством... 36. Мои подчиненные... 52. Когда я даю другим поручение... Отношение к будущему. 5. Будущее кажется мне... 21. Надеюсь на... 37. Наступит тот день, когда... 53. Когда я буду старым (старой)... Отношение к начальству и учителям. 6. Мое начальство... 22. В школе мои учителя... 38. Когда ко мне приближается начальник... 54. Люди, превосходство которых я над собой признаю... Страхи и опасения. 7. Знаю, что глупо, но боюсь... 23. Большинство моих товарищей не знают, что я боюсь... 39. Хотел(а) бы я перестать бояться... 55. Мои опасения не раз заставляли меня... Отношение к друзьям. 8. Думаю, что настоящий друг... 24. Не люблю людей, которые... 40. Больше всего люблю людей, которые... 56. Когда меня нет, мои друзья... Отношение к прошлому. 9. Когда я был(а) ребенком... 25. Когда-то я... 41. Если бы я снова стал(а) молодым (молодой)... 57. Моим самым живым воспоминанием детства является... Отношение к мужчинам. 10. Идеалом мужчины для меня является... 26. Считаю, что большинство юношей... 42. Считаю, что большинство мужчин... 58. Мне очень не нравится, когда мужчины... Отношение к сексуальной жизни. 11. Когда я вижу женщину вместе с мужчиной... 27. Супружеская жизнь кажется мне... 43. Если бы у меня была нормальная половая жизнь... 59. Моя половая жизнь... Отношение к семье. 12. По сравнению с большинством других семей моя семья... 28. Моя семья обращается со мной как... 44. Большинство известных мне семей... 60. Когда я был(а) ребенком, моя семья... Отношение к сотрудникам. 13. Лучше всего мне работается с... 29. Люди, с которыми я работаю... 45. Люблю работать с людьми, которые... 61. Люди, которые работают со мной... Отношение к матери. 14. Моя мать... 30. Моя мать и я... 46. Считаю, что большинство матерей... 62. Я люблю свою мать, но... Осознание вины. 15. Сделал(а) бы все, чтобы забыть... 31. Моей самой большой ошибкой было... 47. Когда я был(а) моложе, то чувствовал(а) себя виноватым (виноватой), если... 63. Самое худшее, что мне пришлось совершить, это... Отношение к женщинам. 16. Идеалом женщины для меня является... 32. Считаю, что большинство девушек... 48. Считаю, что большинство женщин... 64. Мне очень не нравится, когда женщины...

Мы не будем анализировать возможные достоинства и недостатки приведенных выше методик хотя бы по той причине, что исследователи, имевшие опыт работы с методикой Сакса-Леви, без труда отметят, что значительных отличий методики Saks-Sidney от методики Сакса-Леви как по объектам отношения, так и по основам не существует. Наши попытки найти оригинал методики Saks-Sidney или его подробное описание на английском языке оказались безуспешными. С аналогичной ситуацией мы столкнулись при попытке найти описание методики Rayne-Rondе. Несмотря на то, что в обзорных статьях, посвященных анализу и описанию вариантов применения метода незаконченных предложений, упоминания об интересующих нас методиках отсутствуют, в отечественной тематической литературе результаты исследований с применением данных методик цитируются весьма обширно.

В целом проведенный нами разносторонний обзор тематической литературы позволяет сделать вывод о том, что наиболее известными и широко используемыми методиками данного направления тестирования являются Бланк незаконченных предложений Роттера (Rotter Incomplete Sentences Blank, ISB), разработанный Дж. Роттером и его коллегами, и методика Сакса-Леви. Итак, обратимся к первой из широко распространненых методик – методике Дж. Роттера (Rotter et al., 1992). В литературе можно найти довольно много указаний на достоинства метода ISB Роттера, в том числе упоминается, что авторами методики проведена наилучшая работа по стандартизации, проверке надежности, валидности и внутренней согласованности ISB. Разработанный с целью оценки личностной адаптации студентов колледжа, сам тест содержит 40 коротких основ предложений, сформулированных преимущественно от первого лица. Обработка заключается в классификации ответов по трем категориям – конфликтный, нейтральный и положительный – и приписывании им взвешенных баллов. Полученные по всем 40 основам баллы затем суммируются для выведения общего показателя адаптированности. Интерпретация ISB опирается на взвешенные оценки, получаемые на основе контентанализа. Наряду с традиционно применяемым объективным контент-анализом также используются формальные виды анализа длины предложений, употребления личных местоимений, соотношения глаголов и прилагательных и т. д. Несмотря на незначительные разногласия относительно возможности осознавания характеристик предъявляемого в методике стимульного материала, клиницисты сходятся во мнении, что большая часть данного материала находится под более сильным контролем сознания по сравнению со стимульным материалом таких проективных методик, как ТАТ или тест Роршаха. Высокая оценка возможностей ISB как методики незаконченных предложений встречается в работах многих исследователей – как отечественных, так и зарубежных, однако нигде не акцентируется внимание на особенностях стимульного материала ISB, который представляет собой довольно сложную комбинацию незаконченных предложений, стимулов для шкалирования и графического материала. Главными недостатками данного теста являются: во-первых, невозможность полностью скрыть истинные цели тестирования; вовторых, зависимость ответов обследуемого от его бессознательных или осознанных мотивов, а также от недостаточного уровня самосознания: в-третьих, направленность методики в большей степени на диагностику отдельных личностных черт или качеств, чем на диагностику состояния и ситуационных изменений. В этой связи сопоставление ТАТ и теста Роршаха с ISB, по нашему мнению, не является корректным. Теперь рассмотрим возможности и ограничения метода незаконченных предложений, известного как тест Сакса-Леви. Методика включает 60 незаконченных предложений, которые могут быть разделены на 15 групп, характеризующих в той или иной степени систему отношений обследуемого к семье, к представителям своего или противоположного пола, к сексуальным отношениям, к вышестоящим по служебному положению коллегам и подчиненным (4). Некоторые группы предложений касаются страхов, опасений, чувства вины субъекта, свидетельствуют о его отношении к прошлому и будущему, затрагивают взаимоотношения с родителями и друзьями, а также его жизненные цели. Для каждой из этих групп существуют единые критерии оценки, которые определяют ту или иную систему отношений как положительную, отрицательную или нейтральную.

История создания

Тест незаконченных предложений Sentence Completion Test SSCT (Sacks, Levy, 1950) был разработан в 1950 году. Как утверждается в работе (4), разработка теста осуществлялась следующим образом: группе из 20 клинических психологов, которые выступили в данном случае экспертами, предложили оценить три варианта завершения незаконченных предложений, направленных на выявление значимых установок субъектов тестирования по отношению к семье, друзьям, к представителям своего или противоположного пола, к рабочей ситуации и т. д. Далее к ним были добавлены пункты, отобранные из специализированных тематических источников, посвященных разработке проективных методов незаконченных предложений. Таким образом, авторами было получено 280 различных вариантов незавершенных предложений, которые на следующем этапе работы над методикой были распределены в количестве от 14 до 28 на категорию. Например, 19 пунктов относились к категории «отношение к матери», 22 – к категории «отношение к отцу» и т. д. Затем та же группа экспертов оценивала четыре варианта предложений, относящихся к какой-либо из категорий с точки зрения наибольшего их соответствия значимым установкам человека и собственно самой категории. Варианты незаконченных предложений, отличавшиеся наибольшей согласованностью экспертных оценок, и вошли в тест.

Главными достижениями разработанной методики являются: сужение круга ассоциаций, вызываемых отдельным словом, наряду с сохранением их насыщенности и образности; предоставление субъекту тестирования большей свободы самовыражения наряду с увеличением точности понимания контекста предложенной к рассмотрению ситуации; охват большей площади поведенческого мира субъекта тестирования; предоставление исследователю более широких возможностей для диагностики качества и специфики установок обследуемого, оценки значимости для него тех или иных объектов отношений, для оценки направленности его внимания и областей повышенного интереса. Однако данная методика нуждается в подтверждении другими тестами, так как надежность и валидность ее невелики, что связано с небольшим количеством предложений, «работающих» на одну шкалу.

Процедура проведения

Исследованию методом незаконченных предложений должно предшествовать установление контакта с обследуемым для получения искренних, естественных ответов. Но даже если тестируемый рассматривает исследование как нежелательную процедуру и, стремясь скрыть мир своих глубоких переживаний, дает формальные, условные ответы, опытный психолог может извлечь массу полезной информации, отражающей систему личностных отношений и конфликтов субъекта тестирования.

Методика может применяться индивидуально и в группах, а также в устной и письменной форме. При проведении методики в письменной форме начальные части предложений могут предъявляться либо на специальных бланках, либо на отдельных карточках. При письменном варианте испытуемый получает лист бумаги и ручку или готовый бланк с незавершенными предложениями. При использовании карточного или устного варианта предъявления начала предложений испытуемый записывает на листе бумаги только завершающую часть предложения – свой ответ; при использовании бланка – ответ записывается прямо на бланке под соответствующим началом предложения. При устном варианте исследования ответы испытуемого фиксируются либо письменно экспериментатором, либо с помощью магнитофона.

Тестирование (без обработки) занимает от 20 минут до нескольких часов (в зависимости от индивидуальных особенностей личности тестируемого).

Инструкция

«Перед Вами список незаконченных предложений. Вам предлагается завершить каждое предложение одним или несколькими словами, вложив в ответ близкое Вам содержание. Выполняйте работу по возможности быстро. Завершайте начало предложения не раздумывая, первым ответом, который приходит в голову».

Излагаемый ниже материал является обобщением опыта использования методики Сакса-Леви, а также опыта обучения студентов созданию методик, основанных на методе незаконченных предложений. Данные по использованию методики Сакса-Леви накапливались в течение 15 лет; работа проводилась с участием 530 студентов-психологов, лингвистов и HR-менеджеров. В ходе методических занятий им сообщалось о предстоящей работе по освоению правила создания методики, метод формирования которой настолько универсален, что позволяет разрабатывать диагностический инструментарий в соответствии с целями и задачами, а также местом проводимого исследования. Сообщалось также, что за всю многолетнюю историю работы по методу незаконченных предложений создать работоспособную методику не удалось лишь дважды. Далее в качестве примера использования данного проективного метода обучающимся предлагалось выступить экспертами по оценке стимульного материала методики Сакса-Леви, пройдя для этого собственно тестирование. Полученные результаты были занесены в нашу базу данных. По окончании тестирования в группе испытуемых-обучаемых было проведено обсуждение полученных результатов с предложением прокомментировать специфику работы по методике: уточнить причины выбора того или иного ответа; описать трудности при продуцировании окончания предложений. Напомним, что, согласно замыслу авторов и составленной в соответствии с ним инструкции, цель исследования заключалась в получении социального среза, т. е. данных о характерных для участников группы установках, отношениях: к родителям (отцу и матери), к семье, к самому себе, к своему прошлому и будущему, к подчиненным и вышестоящим сотрудникам по работе, к друзьям, к лицам противоположного пола, а также об их представлении о сексуальных отношениях, о своих нереализованных возможностях, о страхах и опасениях, чувстве вины. Далее испытуемых-обучаемых просили сообщить, насколько, с их точки зрения, были валидны сами основы незаконченных предложений, т.е. насколько точно основы незаконченных предложений провоцировали формулировку их окончания, соответствующего заявленной цели тестирования.

Обсуждение результатов исследования

Ниже мы приводим результаты оценки каждого из пунктов методики и проведенного после работы с методикой обсуждения ее соответствия целям и задачам исследования, а также возможностей ее дальнейшего применения. В первую очередь коснемся каждого из пунктов методики:

1. Думаю, что мой отец редко… – испытуемые-обучаемые обычно сообщали, что эта основа не провоцирует ответ, который был бы напрямую связан именно с отношением к отцу, что подтверждается также статистическим анализом данных: только 42 % ответов являются релевантными, например: «… обращает на меня внимание». Преобладающее число ответов представляются иррелевантными, например: «… делает зарядку».

2. Если все против меня, то… – эта основа предполагает получение ответа, связанного с отношением к себе, однако такого рода ответы были получены только в 77 % случаев. Дело в том, что сама основа незаконченного предложения провоцирует два вида окончаний: 1 – относящиеся к себе (например: «… эти люди мне неинтересны»; 2 – относящиеся к другим (например: «… эти люди сговорились»).

3. Я всегда хотел… – эта основа должна провоцировать ответы, относящиеся к нереализованным возможностям. Однако можно предположить, что ответы скорее всего могут быть связаны с желаниями, а не с возможностями, что и подтвердилось в 74 % случаев, когда ответы обследуемых в основном касались нереализованных возможностей («…научиться петь»); однако оставшаяся часть ответов была, тем не менее, связана с желаниями («…иметь дорогой автомобиль»); в двух случаях испытуемые-обучаемые просто поставили точку, чего мы не могли предположить заранее.

4. Если бы я занимал руководящий пост… – эта основа предназначена для выявления отношения к подчиненным и в этом смысле является валидной. Однако в формулировке самой основы заложена ошибка, на которую необходимо обратить внимание как при разработке методики, так и при обучении ее использованию. Такая формулировка может задавать «неограниченное числе вариаций ответов», т. е. основа провоцирует практически бесконечный набор релевантных окончаний предложения и, следовательно, при свободной инструкции отвечать первой фразой, «пришедшей на ум», гарантии получения важного для целей исследования ответа отсутствуют. Испытуемые-обучаемые сообщали о затруднениях с выбором ответа и отмечали, что во многих случаях ответ мог бы быть иным.

5. Будущее кажется мне … – валидный пункт.

6. Мое начальство… – если эта основа предназначена для выявления отношения к начальству, то и она не всегда приводит к релевантному ответу. Во-первых, формулировка основы имеет определенную социальную нагрузку отрицательного отношения в России к начальству; во-вторых, часто ответы касаются какого-то конкретного начальника или человека, например: « … начальник отдела маркетинга» или «…Иванов Иван Иванович».

7. Знаю, что глупо, но боюсь… – в более 19 % случаев эта основа вызывает отторжение, как несвойственная для отвечающего ситуация. Такое содержание было определено нами как «навязка», которую необходимо избегать при формировании методик по методу незаконченных предложений.

8. Думаю, что настоящий друг … – допущена классическая ошибка, названная нами «универсальное определение», которое никак не связано с сформированными у индивида представлениями об отношении к друзьям, а сами ответы звучат как: «…никогда не предаст», «…всегда выручит», «…тот, на кого можно положиться».

9. Когда я был ребенком… – основа предназначается для определения отношения к прошлому. Однако само прошлое представлено в содержании основы, а отношение не заявлено, поэтому в 26 % случаев встречаются такие ответы, как: «…я жил в Самаре».

10. Идеалом женщины (мужчины) для меня является… – формулировки основ в виде предложения со скобками надо стараться избегать, поскольку часто испытуемые уточняют, о ком именно идет речь; однако более серьезный недостаток этой основы заключается в том, что она провоцирует ответы, которые связаны не с отношением к лицам противоположного пола в общем, а с отношением к конкретным персонам: «… моя мать», «… мой коллега по работе».

11. Когда я вижу женщину рядом с мужчиной … – такая основа имеет слишком неопределенный, неоднозначный характер и потому часто вызывает вопросы испытуемых, даже несмотря на инструкцию не задавать вопросов во время испытаний.

12. По сравнению с большинством других моя семья… – мы можем оценить данную основу как валидную, обратив, однако, внимание на то, что испытуемые часто дают слишком общий ответ типа: «…многодетная».

13. Лучше всего мне работается с … – аналогично пп. 6, 10.

14. Моя мать и я… – подобная формулировка провоцирует естественное желание рифмовать, например: «… дружная семья».

15. Сделал бы все, чтобы забыть… – валидный пункт.

16. Если бы мой отец только захотел… – основа обусловливает не сообщения об отношении к отцу, но порождает значительное число ответов сексуального характера.

17. Думаю, что я достаточно способен, чтобы… – валидный пункт.

18. Я мог бы быть очень счастливым, если бы… – валидный пункт.

19. Если кто-нибудь работает под моим руководством… – невалидный пункт, содержание которого осмысливается с большим трудом, кроме того, ответы отличаются большим разбросом и могут касаться как себя, так и подчиненных.

20. Надеюсь на… – эта основа предназначена для получения информации об отношении к будущему, однако такого рода информация практически отсутствует в ответах испытуемых, которые отличаются лаконичностью и стереотипностью, например: «…на себя», «… на друзей» и т. п.

21. В школе мои учителя… – невалидный пункт, содержание которого осмысливается с большим трудом.

22. Большинство моих товарищей не знают, что я боюсь… – в общем, можно говорить о валидности данного пункта методики, однако обследуемые отмечали его низкую информативность, потому что за пределами рассмотрения остаются куда более серьезные, но известные друзьям страхи.

23. Не люблю людей, которые… – можно говорить о валидности данного пункта методики, но если относить данный пункт к получению информации об отношении к друзьям, то в довольно значительном проценте случаев ответы испытуемых никак не касаются этих отношений. Таким образом, данный пункт методики требует дальнейшей содержательной и статистической проверки.

24. Когда-то… – невалидный пункт, 82 % ответов испытуемых отличались стереотипностью, обобщенностью и универсальностью, например: «… человек произошел от обезьяны», «…жили-были дед да баба».

25. Считаю, что большинство юношей (девушек)… – условно валидный пункт (см. п. 10).

26. Супружеская жизнь кажется мне… – валидный пункт, однако информация о жизненном опыте представлена недостаточно.

27. Моя семья обращается со мной как с … – условно валидный пункт, однако оборот «обращается со мной как с…» имеет негативную коннотацию и провоцирует ответы, окрашенные в негативные тона; в данном случае, вероятно, требуется переформулировка содержания основы.

28. Люди, с которыми я работаю… – аналогично пп. 6, 10.

29. Моя мать… – аналогично пп. 6, 10.

30. Моей самой большой ошибкой было… – валидный пункт с небольшими исключениями в виде таких ответов, как: «…поступление в МГИМО», которые не имеют прямого отношения к чувству вины.

31. Я хотел бы, чтобы мой отец… – валидный пункт, однако требует дополнительной проверки.

32. Моя наибольшая слабость заключается в том… – валидный пункт.

33. Моим скрытым желанием является… – аналогично п. 3.

34. Мои подчиненные… – аналогично пп. 6, 10, 28, 29.

35. Наступит тот день, когда… – данный пункт методики можно считать валидным в отношении информации о будущем вообще; что же касается отношения к собственному будущему, то такие ответы составили в среднем 58 %.

36. Когда ко мне приближается мой начальник… – требуется переформулировка содержания основы, поскольку глагол «приближается» в этом контексте имеет выраженную негативную коннотацию, а большинство ответов испытуемых касалось нежелательных последствий ситуации; мы подтвердили предположение о необходимости переформулировки высказывания, заменив глагол «приближается» глаголом «подходит».

37. Хотелось бы мне перестать бояться… – в целом валидный пункт, однако в небольшом числе случаев эта основа все-таки воспринимается как «навязка».

38. Больше всех люблю тех людей, которые… – аналогично п. 23.

39. Если бы я снова стал молодым… – аналогично пп. 3, 33.

40. Считаю, что большинство женщин (мужчин)… – условно валидный пункт, однако в значительной степени повторяет п. 25.

41. Если бы у меня была нормальная половая жизнь… – говорить о валидности данного пункта методики можно лишь с большой осторожностью, поскольку большинство испытуемых охарактеризовали его как типичную «навязку».

42. Большинство известных мне семей… – нельзя говорить о валидности пункта, поскольку конструкция основы провоцирует большое число иррелевантных, общих, пространных ответов, например: «…неполные», «…полные».

43. Люблю работать с людьми, которые… – аналогично п. 8.

44. Считаю, что большинство матерей… – это основа для определения отношения к матери, но слишком часто попадает в отношение к другим матерям.

45. Когда я был молодым, то чувствовал вину, если… – необходима дальнейшая содержательная проверка данного пункта методики, поскольку некоторое число испытуемых воспринимают его как «навязку».

46. Думаю, что мой отец… – валидный пункт.

47. Когда мне начинает не везти, я… – валидный пункт.

48. Больше всего я хотел бы в жизни… – аналогично пп. 3, 33, 39.

49. Когда я даю другим поручение… – валидный пункт, однако требует дополнительной оценки.

50. Когда буду старым… – валидный пункт.

51. Люди, превосходство которых над собой я признаю… – аналогично пп. 6, 10, 28, 29.

52. Мои опасения не раз заставляли меня… – валидный пункт.

53. Когда меня нет, мои друзья… – валидный пункт, однако требует дополнительной оценки.

54. Моим самым живым воспоминанием детства является… – данный пункт требует дополнительной работы с содержанием, поскольку в данной формулировке он провоцирует неинформативные, малосодержательные ответы, например: «…елка в Кремле».

55. Мне очень не нравится, когда женщины (мужчины)… – валидный пункт, однако требует дополнительной оценки.

56. Моя половая жизнь… – данная основа обычно следует после основы 41 и потому в подавляющем большинстве случаев вызывает недоумение; здесь мы должны сделать акцент на необходимости уделить существенное внимание при составлении, переводе или адаптации методики не только на содержание ее пунктов, но и на последовательность их предъявления.

57. Когда я был ребенком, моя семья … – невалидный пункт, поскольку лишь в 21% случаев от испытуемых был получен информативный ответ об их отношении к семье; основная часть ответов отличалась обобщенностью, стереотипностью, универсальностью, например: «…жила в Харькове».

58. Люди, которые работают со мной… – аналогично пп. 6, 10, 28, 29, 51.

59. Я люблю свою мать, но… – невалидный пункт, поскольку задает определенную направленность ответов, т. е. является особенно раздражающей «навязкой».

60. Самое худшее, что мне случилось совершить, это… – валидный пункт.

Таким образом, заканчивая анализ достоинств и недостатков методики Сакса-Леви, необходимо обратить внимание на важные аспекты конструирования методик либо адаптации уже разработанного диагностического инструментария, особенно это касается зарубежных методик, переведенные варианты которых активно применяются отечественными психологами. Что касается рассматриваемой здесь методики Сакса-Леви, то настоящую работу мы можем назвать апробацией методики на учебных примерах, которые позволят будущим исследователям получить полное представление об этапах работы над методикой. Во-первых, необходимо уделить особое внимание содержанию основ незаконченных предложений, поскольку лингвистический аспект адаптации методики означает приспособление лексики и грамматики к возрастной и образовательной структуре населения, для которого эта методика предназначена, учет коннотативного значения языковых единиц и категорий. Следовательно, необходимо проведение кропотливой работы не только и не столько по самому переводу методики, сколько по адаптации каждого из ее пунктов, по уточнению терминов, понятий, определений, по учету особенностей языковой культуры и принятых социальных норм и правил, по подбору максимально точных лексических единиц, по решению вопроса о последовательности пунктов методики в ее адаптированном варианте. Окончательная работа по адаптации либо разработке методики проведена тогда, когда автор методики может привести детальное описание содержания измерительного инструмента, сведения о процедуре проведения и об обработке полученных результатов, описание норм, данных о надежности и валидности. Если мы говорим о применении конкретной методики – методики незаконченных предложений Сакса-Леви, то необходимо сделать следующие уточнения:

1. При конструировании основ необходимо обратить особое внимание на возможную ошибку, названную нами «неограниченное числе вариаций ответов»; недопущение такого рода формулировок основ позволит направить внимание испытуемого не на абстрактные понятия, а на личностные категории и установки.

2. При создании основ необходимо обратить внимание на недопустимость такого рода формулировок, которые могут провоцировать конкретные ответы с указанием фамилий и имен персон, лично знакомых испытуемому.

3. При конструировании основ необходимо обратить внимание на недопустимость составления такого рода фраз, которые заведомо навязывают определенное мнение, ответ или направленность интеллектуального и эмоционального решения.

4. При создании основ необходимо обратить внимание на недопустимость формулировки универсальных определений, приводящих к стереотипизации и уплощению ответов обследуемых.

5. При создании основ необходимо обратить внимание на недопустимость таких формулировок, которые могут провоцировать фактологические ответы вместо ответов, касающихся личностных аттитюдов.

6. При конструировании основ необходимо обратить внимание на недопустимость формулировок, провоцирующих рифмованные ответы, а также ответы, основой которых являются известные пословицы, поговорки, речевые шаблоны.

7. При создании основ необходимо учитывать коннотативные значения языковых единиц и категорий, а также тот факт, что более предпочтительной является утвердительная форма ответа обследуемого, а не форма отрицания.

8. При создании основ необходимо помнить о том, что, согласно законам психометрики, число индикаторов на один концепт должно составлять от 6 до 9, а не 4, как в методике Сакса-Леви.

Проективные методы исследования личности – одна из наиболее сложных областей психологической психодиагностики. Это касается практически всех аспектов: конструирования проективных тестов, их адаптации, апробирования и применения, обучения работе с ними. И следовательно, при конструировании самой методики и создании основ необходимо обратить внимание на лексические и культурные особенности исследуемой референтной группы, на согласованность пунктов методики между собой, на соответствие их тем категориям и параметрам, на измерение которых, собственно, и направлена методика.