Кто был 1 женой грина. Драматическая судьба Нины Грин - вдовы писателя Александра Грина (11 фото)

Однажды на Пироговке...

Напротив нашей дачи долгое время пустовали два участка. Потом на одном из них, который левее, появились хозяева. Точнее сказать, хозяйки: одна - пожилая, другая - средних лет, примерно одного со мной возраста. Они обнесли участок решеткой и построили маленькое, прямо игрушечное, жилище. Самое необычное: покрасили его в ярко-желтый цвет. Это было непривычно, но красиво. Нам понравился этот цыплячий, как мы его назвали, домик, а с хозяйками я быстро подружилась. Старшую звали Ольгой Ильиничной Белоусовой, ее дочь, как и меня, - Татьяной. Ежедневно по три-четыре часа проводили вместе на расположенном неподалеку Пироговском водохранилище. Лето выдалось жарким, и на берега нашей Пироговки устремилось, кажется, пол-Москвы, отчего она стала напоминать южный берег Крыма. Особенно донимали водные мотоциклы, хозяева которых норовили промчаться как можно ближе к берегу, чтобы похвастаться сноровкой. Вдали царственно скользили под парусами белоснежные спортивные яхты.

Надо же, как красиво, - невольно вырвалось у меня. - Прямо как у Грина... Не хватает только алых парусов.

А знаете, Танечка, - неожиданно отозвалась Ольга Ильинична, опершись на локоть и глядя на яхты, - я ведь когда-то была знакома с настоящей Ассоль. Женой Александра Грина, которой он посвятил "Алые паруса" .

И где же вы с ней познакомились, в Крыму?

Да нет, на Севере. В сталинских лагерях.

О жене Грина - Нине Николаевне Грин вообще написано не так уж много, а о ее пребывании в лагерях известно и того меньше. И мне подумалось, что рассказ моей соседки по даче может быть интересен всем любителям творчества замечательного писателя-романтика.

Солнце всходит, но не заходит

История того, как оказалась в лагерях 20-летняя москвичка Оленька, одновременно и трагична, и банальна по тем страшным временам. Родилась и выросла она в Москве, в интеллигентной семье. Когда немцы подошли к столице, ее семья эвакуировалась на Кубань к родственникам. Там Ольга Возовик (ее девичья фамилия) продолжила занятия в местном пединституте. Была отличницей, смешливой и острой на язычок. Он-то ее и подвел.

Однажды на семинаре разбирали стихотворение казахского поэта Джамбула, посвященное Сталину. Великий вождь всех времен и народов, естественно, сравнивался с солнцем - любая другая метафора была бы для него мелковата. А смешливая Оленька возьми и шепни подружке: "Солнце всходит и заходит..." Этого было достаточно, чтобы оказаться в краях, где солнце не заходило по полгода, а потом столько же стояла полярная ночь.

Дальше было длившееся несколько месяцев следствие и пересыльная тюрьма, где всех заключенных - и мужчин, и женщин - раздели догола и выстроили в одну шеренгу перед "покупателями", приехавшими из лагерей за новой порцией бесплатной рабсилы. "Покупатели" ходили вдоль рядов заключенных, ощупывая их и отбирая живой товар покрепче - для работы на лесоповале и рудниках требовались физически выносливые люди. Это очень было похоже на невольничий рынок где-нибудь в далекой Америке, о которых Оля читала в детских книжках. Тогда она не могла себе даже представить, что нечто похожее может происходить в их любимой Советской стране...

Больше всего Оля боялась, что никто из "покупателей" не захочет забрать ее из тюрьмы - от пребывания в одиночке она очень ослабела и едва держалась на ногах. Видимо, один из приезжих прочитал немую мольбу в глазах донельзя исхудавшей, дрожащей от холода голой девочки-подростка, и сердце его дрогнуло. В общем "столыпинском" вагоне, предназначенном для перевозки скота, ее вместе с другими отобранными заключенными отправили по этапу на Север, в лагерь под Воркуту.

В эшелоне она впервые близко столкнулась с уголовниками, представлявшими собой наглую, жестокую, безжалостную силу, отнимавшую жалкие крохи хлеба у других заключенных, в том числе и у нее самой. За время следования Оленька так обессилела, что по прибытии на место уже не могла самостоятельно выйти из вагона.

Но была в лагерях и другая сила - политические. Цвет интеллигенции, опальные академики, профессора, врачи и педагоги, которые объединились против уголовщины и старались во всем поддерживать друг друга: поскольку от них во многом зависело жизнеобеспечение лагерей, администрация вынуждена была с ними считаться. Именно они устроили так, что Олю Возовик сначала поместили в больницу и помогли ей встать на ноги, а потом смогли устроить здесь же на работу дежурной нянечкой.

В этой же больнице работала заключенная Нина Николаевна Грин.

Снимок у изголовья

Путь в лагеря жены Грина был гораздо более сложным и запутанным. После смерти писателя, в 1932 году она осталась жить с больной матерью в Старом Крыму. Здесь же их застала оккупация. Первое время жили, продавая старые вещи. Когда продавать стало нечего, пришлось искать работу. А какую работу можно было найти слабой интеллигентной женщине в оккупированном Крыму? Нина Николаевна считала, что ей еще повезло - подвернулось место корректора в типографии открытой при немцах газетенки. Знать бы, чем обернется это "везение" в будущем...

Никаких заметок, прославляющих "новый порядок", она, естественно, не писала и писать не могла. При любом режиме корректор - самая скромная должность, от которой мало что зависит. Но именно сотрудничество с немцами было поставлено ей в вину после войны. Плюс еще пребывание на невольничьих работах в Германии, куда Нину Николаевну вместе с другими местными жителями насильно увезли в 1944 году.

Там она находилась в лагере под Бреслау. Воспользовавшись бомбежкой союзников, в 1945-м бежала, с трудом добралась обратно в свой любимый Крым. А вскоре снова угодила в лагерь - теперь уже сталинский. Не помогло даже свидетельство очевидцев о том, что в годы войны жена Грина лично спасла жизнь 13 человек, взятых в заложники после убийства немецкого офицера: Нина Николаевна бросилась в управу и каким-то чудом упросила городского голову выпустить их на свободу...

В ту пору, когда она познакомилась с юной Оленькой Возовик, Нине Николаевне было около пятидесяти лет. Оле - чуть больше двадцати. Тем не менее они быстро сошлись и подружились.

Что привлекло жену Грина в этой наивной, худенькой, мечтательной девочке? Быть может, ее схожесть с той Ассоль, которой она сама была в молодости и мечты которой безжалостно раздавило время?

Я для нее была как дочка, - вспоминает Ольга Ильинична. - Помню, сижу ночью на дежурстве, глаза слипаются, и вдруг она приходит: "Иди поспи, я за тебя посижу". А однажды Нина Николаевна сшила мне юбочку из брюк, которые выменяла у кого-то на пайку хлеба. Она была большая мастерица и постоянно что-то шила...

А черты Ассоль она в себе сохранила?

Знаете, в ней были какие-то врожденные изящество и грациозность. Вот она ляжет спать на лагерные нары, но ляжет так, что будешь любоваться. В ней все было красиво. Даже омерзительную лагерную баланду она умела есть так, словно это было изысканное кушанье. Глядя на нее, я думала, что можно оставаться Ассолью и в самых трудных обстоятельствах. Но для этого надо очень крепко любить и верить.

Даже после смерти Грина Нина Николаевна продолжала безумно любить своего мужа. В изголовье лагерных нар она поставила его фотографию, чудом уцелевшую после бесчисленных обысков, и каждый день старалась положить рядом с ней то зеленый листок, то травинку, то красивый кусочек ткани - цветы в лагерях не росли...

Рядом с Ниной Николаевной Оля научилась верить в чудо, которое обязательно должно произойти. И это чудо случилось: в 1952-м ворота лагеря перед ними распахнулись. А затем произошло еще одно, самое невероятное: у ворот легкую как пушинку, едва стовшую на ногах от слабости Олю подхватил на руки человек, который любил и ждал ее все эти годы и который вскоре стал ее мужем...

Подарок Ассоль

После смерти Сталина многих амнистировали. Наших героинь - тоже. Они продолжали встречаться уже в Москве. Однажды жена Грина пригласила Ольгу Ильиничну в филиал Большого театра на балет "Алые паруса", в котором танцевала Лепешинская. Нина Николаевна была уже седой, но по-прежнему красивой женщиной. Вдруг на весь зал объявили: "Здесь присутствует сама Ассоль". Свет софитов буквально залил ложу, в которой они сидели. Зрители встали и зааплодировали. Нине Николаевне бросали в ложу огромные букеты. Ассоль-сказка, Ассоль-быль по-прежнему была нужна людям...

К сожалению, этого нельзя сказать о тогдашних властях Старого Крыма, которые упорно не хотели возвращать домик Грина его законной хозяйке. После ареста Нины Николаевны он перешел к председателю местного исполкома и использовался как сарай. Несколько лет понадобилось Нине Николаевне, чтобы восстановить справедливость и создать в этом доме маленький Музей Грина.

По словам Ольги Ильиничны, в последние годы своей жизни Нина Николаевна очень беспокоилась за его будущее и хотела завещать домик своей лагерной подруге. Но Ольга Ильинична отказалась, полагая, что недостойна такого царского подарка. И только к старости приобрела себе вместе с семьей дочери цыплячий домик-дачу.

Конечно, его не овевают морские ветры, и даже из окон его мансарды никогда нельзя будет увидеть алые паруса. И все же мне кажется, что здесь незримо обитает сама Ассоль.

Вместо послесловия

Давняя клевета, увы, не отпустила жену Грина и после ее смерти. Когда Нина Николаевна скончалась, власти Старого Крыма не разрешили похоронить ее в могиле, где покоился Александр Степанович Грин со своей матерью. Место для неудобной покойницы подобрали где-то на окраине кладбища.

Согласно легенде, которая до сих пор бытует среди любителей творчества Грина, друзья Нины Николаевны не примирились с такой несправедливостью - глухой осенней ночью выкопали ее гроб и перенесли в могилу мужа. Один из участников этой тайной операции оставил записи о случившемся в своем дневнике, который, увы, попал в руки следователей из спецорганов.

Могилу Грина вскрыли и ничего не обнаружили, потому что безымянные доброхоты догадались спрятать останки Нины Николаевны не рядом, а под гробом мужа. Так в общей могиле они и покоятся до сих пор.

Нет, все же надо верить в чудеса.

Кстати

О том, что стало с домом Грина в Старом Крыму, рассказывает заместитель директора по науке Музея Грина Алла Алексеевна Ненада.

Музей Грина Нина Николаевна открыла на общественных началах в 1960 году. В самом доме тогда мало что осталось: Нина собирала по крупицам, восстанавливала все так, как было еще при жизни писателя. Перед арестом многие рукописи и памятные вещи она раздала по знакомым, и теперь эти ценности стекались обратно в дом. Здесь в "гнезде" она закончила книгу воспоминаний о Грине, которую начала писать еще во время ссылки в Печоре. Сюда съезжались друзья, писатели, книгочеи, студенты. Организовался такой полулегальный клуб - "гнездо" любителей Грина. Именно "гнездо" и положило начало гриноведению.

Когда ей сообщили, что в Феодосии решили открыть Музей Грина, она отнеслась к этому скептически. Считала, что не получится воссоздать ту тонкую атмосферу, воплотить самого Грина. Новый музей она уже не увидела и не смогла оценить, умерла.

И вот появился Музей Грина, а домик в Старом Крыму стал филиалом нашего музея. Уже позже он перешел в ведение Музея Темирикской культуры. Его организовала Мария Садовская - гениальный музейщик. Буквально на пустом месте в бывшем купеческом двухэтажном особняке она организовала этот музей. Сейчас там прекрасные сады, в которых и теряется "гнездо" Грина. Оно в прекрасном состоянии - чистенькое, красивое, ухоженное. Летом там дежурят сотрудники музея, зимой - сторожа. Можно приехать в любое время года и посетить это место. Там все сохранилось точно так же, как было при Нине Николаевне.

Его называли «мрачным, тихим, как каторжник в середине своего срока», а Ходасевич и вовсе сострил: «туберкулезный человек… занимавшийся дрессировкой тараканов». Большинство знало Александра Грина именно таким. И только его супруга, Нина Николаевна Грин, видела его настоящим.

«Берегитесь его…»

Они познакомились в Петрограде то ли в 1917-м, то ли в самом начале 1918 года. Ей было 23 года. Озорная, смешливая красавица, умница, закончившая с золотой медалью гимназию, отучившаяся на Бестужевских курсах, вряд ли сразу обратила внимание на угрюмого литератора, выглядевшего старше своих лет и казавшегося ей почти стариком. Нина Николаевна вспоминала, что Грин походил на католического патера: «Длинный, худой, в узком черном, с поднятым воротником, пальто, в высокой черной меховой шапке, с очень бледным, тоже узким лицом и узким… извилистым носом».

Нина к тому времени уже была вдовой и выходить замуж повторно не стремилась. Ее брак был далеко не счастливым из-за постоянной ревности супруга, который погиб в в одном из самых первых боев (тогда она этого еще не знала и считала себя несвободной).

Он опасный человек. И вообще прошлое его очень темно

Знакомые, заметив интерес Грина к молодой женщине, предупреждали: «Нина Николаевна, Грин к вам неравнодушен, берегитесь его, он опасный человек – был на каторге за убийство своей жены. И вообще прошлое его очень темно».

Действительно, за плечами 38-летнего писателя было многое…

Начало странствий

Саша Гриневский родился 11(23) августа 1880 года в Вятской губернии, в семье польского шляхтича Стефана Гриневского. Степан Евсеевич – так его стали величать в России – женился на 16-летней русской медсестре Анне Степановне Лепковой. Саша был долгожданным первенцем, которого баловали нещадно.

Впрочем, Грин вспоминал: «Детство мое было не очень приятное. Маленького меня страшно баловали, а подросшего за живость характера и озорство – преследовали всячески, включительно до жестоких побоев и порки. Я научился читать с помощью отца 6-и лет, и первая прочитанная мною книга была “Путешествие Гулливера в страну лилипутов и великанов” (в детском изложении). <…> Мои игры носили характер сказочный и охотничий. Мои товарищи были мальчики-нелюдимы. Я рос без всякого воспитания». С тех пор, а может, уже задолго до этого Саша стал грезить о бескрайних морских просторах, о свободной и полной приключений жизни моряка. Следуя за своей мечтой, мальчик несколько раз делал попытки побега из дома.

Характер у Саши был весьма непростой. Ни с домашними, ни с учителями, ни с одноклассниками отношения у него не складывались. Ребята недолюбливали Гриневского и даже придумали ему прозвище «Грин-блин», первая часть которого позже стала псевдонимом писателя.

Поведение Саши вызывало постоянное недовольство учителей. В конце концов он был исключен со второго курса училища и, если бы не усердие отца, имел все шансы вообще не закончить обучение. «Отец бегал, просил, унижался, ходил к губернатору, везде искал протекции, чтобы меня не исключали». Когда же стало ясно, что на прежнее место мальчику не вернуться, отец выхлопотал ему место в другом вятском училище, имевшем, правда, самую дурную репутацию. Очень точно дух училища передал его инспектор:

– Постыдитесь, – увещевал он галдящую и скачущую ораву, – гимназистки давно уже перестали ходить мимо училища… Еще за квартал отсюда девочки наспех бормочут: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» – и бегут в гимназию кружным путем.

Несмотря на наносной саркастический тон воспоминаний, эти годы в жизни Грина были весьма тяжелыми. Когда мальчику было 14 лет, от туберкулеза умерла его мама, а отец спустя всего четыре месяца женился во второй раз. Отношения с мачехой у Саши не складывались. Он часто ссорился с ней, сочинял саркастические стихи. Степан Евсеевич, разрываясь между сыном-подростком и новой женой, вынужден был «удалить его от себя» и стал снимать мальчику отдельную комнату. Так у Александра началась самостоятельная жизнь.

Отец в душе Грина оставил гораздо более глубокий след, чем мать. Неслучайно в его произведениях так много образов овдовевших отцов и так мало матерей. Биограф писателя А.Н. Варламов справедливо отмечает: «Но то, что потерявшему в отрочестве мать Грину всегда не хватало женской, материнской любви и ласки и эта смерть сильно повлияла на его характер, то, что он всю жизнь этой любви искал, несомненно. Это тот самый случай, когда значимо не присутствие человека, но его отсутствие».

Окончив в 1896 году училище со средней отметкой «3», Александр покинул родной город и начал бесконечное странствие, которое продолжалось, пожалуй, всю его жизнь.

Нине Николаевне к тому времени исполнилось всего два года.

«Из тебя вышел бы писатель»

В Одессе Гриневский стал матросом и плавал на пароходе «Платон» по маршруту Одесса– –Одесса. Однажды ему даже посчастливилось отправиться в плавание до египетской Александрии.

Матросский труд оказался слишком прозаичен, он быстро разочаровал Александра, и тот, разругавшись с капитаном корабля, вернулся в Вятку. Пробыв в родном городе около года, он снова отправился на поиски приключений, теперь уже в Баку. Там он был рыбаком, чернорабочим, работал в железнодорожных мастерских. Снова вернулся к отцу и снова ушёл в странствия. Был лесорубом, золотоискателем на Урале, шахтёром на железном руднике, театральным переписчиком. Ни на что его душа не откликалась. В конце концов в марте 1902 года Грин, уставший от скитаний, стал солдатом… Он вытерпел полгода службы (из которых три с половиной месяца провёл в карцере), дезертировал, был пойман и снова бежал.

В армии и без того революционно настроенный Грин познакомился с эсеровскими пропагандистами, которые помогли ему скрыться в Симбирске.

С этого момента весь свой юношеский пыл и горячность Грин решил посвятить делу революции, отказавшись, правда, от методов террористических действий. Получив кличку «Долговязый», Александр принялся за пропаганду среди рабочих и солдат. Выступления будущего писателя были яркими, увлекательными и часто достигали поставленной цели.

С 1903 по 1906 год жизнь Грина была тесно связана с эсеровской активисткой Екатериной Александровной Бибергаль. Александр влюбился в нее без памяти. И когда молодой человек в 1903 году был арестован за «речи противоправительственного содержания», Екатерина пыталась организовать ему побег из тюрьмы, за что сама угодила в ссылку в Холмогоры.

Он страстно любил ее, томился по ней. Она больше всего любила революцию и была предана только ей. Он умолял ее отказаться от борьбы, уйти с ним и начать новую жизнь. Она без революции не видела смысла в жизни.

Вне себя от гнева, Александр достал револьвер и выстрелил в любимую в упор

В начале 1906 года они окончательно разошлись. Разрыв этот мог стоить Грину очень дорого. Вне себя от гнева и ярости, Александр достал револьвер и выстрелил в любимую в упор. Пуля попала ей в грудь. «Девушка была доставлена в Обуховскую больницу, где ее оперировал знаменитый хирург профессор И.И. Греков». К счастью, пуля вошла неглубоко, и ранение оказалось не смертельным. Грина она не выдала.

После этих трагических событий Александр, вероятно, окончательно понимает обманчивость выбранного пути, но никакого другого для себя найти не может. Однажды член ЦК партии эсеров Быховский сказал ему: «Из тебя вышел бы писатель». Эти слова зацепили что-то важное в душе Грина. Он впервые увидел свой путь.

«Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь»

«Уже испытанные: море, бродяжничество, странствия – показали мне, что это всё-таки не то, чего жаждет моя душа, – вспоминал Грин. – А что ей было нужно, я не знал. Слова Быховского были не только толчком, они были светом, озарившим мой разум и тайные глубины моей души. Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь». «Это было как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал от этих слов, поняв что-то единственное, что сделало бы меня счастливым, то единственное, к чему, не зная, должно быть, с детства стремилось мое существо. И сразу же испугался: что я представляю, чтобы сметь думать о писательстве? Что я знаю? Недоучка! Босяк! Но… зерно пало в мою душу и стало расти. Я нашел свое место в жизни».

В январе 1906 года Грина снова арестовали и в мае выслали на четыре года в Тобольскую губернию. Там он пробыл всего 3 дня и сбежал в Вятку, где с помощью отца раздобыл чужой паспорт на имя Мальгинова, по которому уехал в Петербург.

Призвание

В 1906 году жизнь Грина кардинально меняется. Александр начинает писать и убеждается, что именно это – его подлинное призвание.

Псевдоним «Грин» появился уже в следующем, 1907 году под рассказом «Случай».

А в начале 1908 года в Петербурге вышел первый авторский сборник Александра Грина «Шапка-невидимка» (с подзаголовком «Рассказы о революционерах»). Несмотря на то, что большинство рассказов было посвящено эсерам, именно в этом году произошел окончательный разрыв писателя с социалистами-революционерами. «Грин ненавидел по-прежнему, но он начал формировать свой позитивный идеал, который был совсем не похож на эсеровский», – отмечает Варламов.

Еще одно важное событие 1908 года – женитьба Грина на Вере Абрамовой, навещавшей его еще в тюрьме.

В 1910 году вышел второй сборник Грина «Рассказы». Здесь есть два рассказа – «Остров Рено» и «Колония Ланфиер», – в которых уже угадывается знакомый нам Грин-сказочник. Сам Александр Степанович считал, что именно эти рассказы дали ему право считаться писателем.

Летом 1910 года полиции стало известно, что писатель Грин – это сбежавший каторжник Гриневский. Его арестовали в третий раз. Осенью 1911 года он был сослан в Архангельскую губернию, куда вместе с ним отправилась и жена. Уже в 1912 году срок ссылки был сокращен, и Гриневские вернулись в Петербург.

Осенью 1913 года Вера решила разойтись с мужем. Причиной тому – непредсказуемость и неуправляемость Грина, его постоянные кутежи, их взаимное непонимание.

Движение по кругу

Александр Грин, как и очень многие его современники, искренне надеялся на обновляющую и созидающую силу революции. Но постепенно действительность жестко и неопровержимо стала убеждать в необоснованности этих надежд.

Нелюдимость была для Грина панцирем, куда он прятался в поисках покоя и радости

Такая подчеркнутая нелюдимость была для Грина эдаким панцирем, куда он прятался в поисках покоя и радости. «Очень ранимый в душе, Грин был неприспособлен к коммунальной, да и вообще любой общественной жизни, от школы до армии, и не вписывался в нее даже тогда, когда коммуна состояла из собратьев по перу» .

В Доме искусств, как и многие другие обитатели этого заведения, Грин был влюблен в литературного секретаря, семнадцатилетнюю Марию Сергеевну Алонкину. Вряд ли девушка, избалованная вниманием куда более завидных ухажеров, могла ответить взаимностью.

Эта влюбленность переплавилась в душе Грина в творческое вдохновение и дала импульс к написанию уже давно задуманной вещи – феерии «Алые паруса».

Цвет вина, зари, рубина

«Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутом в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», – вспоминал Всеволод Рождественский .

Первоначально произведение должно было называться «Красные паруса». Это был любимый цвет поэта, и ничего революционного он не подразумевал. «Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот – в многочисленных оттенках своих – всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызываемое им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада».

По мнению некоторых исследователей, именно неизбежная идеологическая знаковость красного цвета заставила Грина переменить название .

Грин писал: «Я настолько сживаюсь со своими героями, что порою и сам поражаюсь, как и почему не случилось с ними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья – это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!» Так и происходит.

Может показаться, что весь пафос «Алых парусов» сводится к призыву мечтать и ждать чуда. Но стоит остановиться и задуматься, как станет понятно: Грин говорит не о мечтах, а о действиях. Это не слащавая маниловщина, а активное творчество, творение счастья. Слова Артура – именно об этом: «Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».

«Гринландия» настолько прекрасна и совершенна, что вопрос о бытии Бога здесь не стоит. Оно очевидно. Поэтому для Ассоль было естественным, просыпаясь, говорить «Здравствуй, Бог!», а вечером: «Прощай, Бог!»

Марк Щеглов в статье «Корабли Александра Грина» утверждает: «Романтика в творчестве Грина по существу своему, а не по внешне несбыточным и нездешним проявлениям, должна быть воспринята не как “уход от жизни”, но как приход к ней со всем очарованием и волнением веры в добро и красоту людей, в отсвет иной жизни на берегах безмятежных морей, где ходят отрадно стройные корабли…» .

Стране Советов, где существовало жесткое классовое деление, Грин рассказал о настоящей жизни, в которой имущественные различия и социальное происхождение не имеют никакого значения. «Мир богатых и бедных независимо трансформировался Грином в мир хороших и плохих. Способности Ассоль и Грэя творить добро, мечтать, любить, верить противостоит фактически только один лагерь, объединяющий и бедняков-капернцев, и богачей-аристократов – лагерь косности, традиционности, равнодушия ко всем иным формам существования, кроме собственных, говоря расширительно, лагерь мещанства» .

«Грин писал “Алые паруса” в те годы, когда ему негде было приклонить голову, когда рушился вокруг миропорядок, пусть им нисколько не любимый, – пришедшее на смену оказалось еще ужаснее… он взял эту рукопись с собой, когда, тридцатидевятилетнего больного, измученного человека, сына польского повстанца, его погнали на войну с белополяками умирать за совершенно чуждые ему, изжеванные идеалы… С этой тетрадкой он дезертировал, ее таскал с собой по госпиталям и тифозным баракам… и наперекор всему, что составляло его каждодневное бытие, верил, как с “невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла”, в голодный Петроград войдет корабль с красными парусами, только это будет его, а не их красный цвет. Он ни в одну свою книгу столько боли, отчаяния и надежды не вложил, и читатель сердцем не мог этого не почувствовать и Грина не полюбить» .

Для верующего читателя несомненно: «Алые паруса» наполнены христианским духом

Для верующего читателя несомненно: «Алые паруса» наполнены христианским духом.

Название места действия феерии – Каперна – отсылает нас на берег Галилейского моря, к евангельскому Капернауму, где проповедовал и совершил множество чудес Спаситель.

А яркий и запоминающийся эпизод, когда Ассоль, проснувшись в лесу, находит на своей руке кольцо и с этого момента начинает твердо верить в предстоящую встречу, удивительным образом повторяет событие из жития , отказавшей знатным и богатым женихам ради Жениха Небесного. Сам Господь явился ей в видении и вручил ей в залог обручения Свой перстень, который, проснувшись, девушка обнаружила на своей руке.

В унисон

Зимой 1921 года на Невском проспекте Грин встретился с Ниной Николаевной – спустя два с половиной года, которые по насыщенности событиями для писателя равнялись чуть ли не половине жизни. «Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, – писала Нина Николаевна, – чтобы острее почувствовать одиночество и усталость. А встретились случайно снова, и души запели в унисон».

Та далекая зима мало способствовала романтическому настроению. «Мокрый снег тяжелыми хлопьями падает на лицо и одежду, – вспоминала Нина Николаевна. – Мне только что в райсовете отказали в выдаче ботинок, в рваных моих туфлях хлюпает холодная вода, оттого серо и мрачно у меня на душе – надо снова идти на толчок, что-нибудь продать из маминых вещей, чтобы купить хоть самые простые, но целые ботинки, а я ненавижу ходить на толчок и продавать».

Она была медсестрой в сыпно-тифозном бараке села Рыбацкого, а жила в Лигове и через Питер ездила на работу. Грин, уже достаточно известный писатель, предложил ей заходить иногда к нему в Дом искусств («Диск»), где было тепло и сухо.

Однажды, когда Нина зашла к Александру Степановичу, тот поцеловал ее в щеку и, ни слова не говоря, убежал. От волнения и неожиданности все закачалось у нее перед глазами, и она стояла посреди комнаты столбом до тех пор, пока в комнату не зашла в поисках сигареты поэтесса Надежда Павлович, у которой из-под юбки торчали штаны. Та самая Павлович, секретарь Крупской и знакомая Блока, которая, приехав однажды «с сигаретой в зубах» к , стала его духовной дочерью, а в 1920 году обратилась к своей начальнице Надежде Константиновне с просьбой не расстреливать старца Нектария, и просьба эта была выполнена.

В те дни неподалеку от Невского, в Кронштадте, вспыхнул и был подавлен антиправительственный мятеж. Именно об этих событиях и говорили угрюмый поэт и его гостья-поэтесса. Суть разговора история нам не сохранила, но известно, что в связи с арестом поэта Всеволода Рождественского после кронштадтских событий Грин писал Горькому:

«Дорогой Алексей Максимович!

Сегодня по телефону сообщили в «Дом искусств» (по военной части), что арестован Вс. Рождественский, поэт. Он жил в Д. И. по последние дни, как и другие, удерживался начальством в казарме. В чем он может быть виноват? Нельзя ли похлопотать за него, чтобы выпустили.

Преданный Вам А. С. Грин».

Рождественского освободили, но до самой своей смерти он так и не узнал, что помог ему в этом Грин.

Нежность и тепло

В начале марта 1921 года Александр Степанович Грин предложил Нине Николаевне стать его женой. Про жениха она судила так – «не было противно думать о нем», – и этого было достаточно, чтобы согласиться. Она понимала, что никакого глубокого чувства к ней писатель не испытывает и все еще встревожен неразделенным порывом к Алонкиной, но рассуждала так: «Я согласилась. Не потому, что любила его в то время, а потому, что чувствовала себя безмерно усталой и одинокой, мне нужен был защитник, опора души моей. Александр Степанович – немолодой, несколько старинно-церемонный, немного суровый, как мне казалось, похожий в своем черном сюртуке на пастора, соответствовал моему представлению о защитнике. Кроме того, мне очень нравились его рассказы, и в глубине души лежали его простые и нежные стихи».

Но делить свою жизнь с Грином было невероятно тяжело. Судя по письмам и воспоминаниям Нины Николаевны, в нем преобладали крайности, и никогда – середина. Рядом с ним не могло было просто спокойно – либо очень хорошо, либо очень плохо. «Екатерина Александровна Бибергаль так не захотела, Вера Павловна Абрамова не смогла, Мария Владиславовна Долидзе, вероятно, просто ничего не поняла, Мария Сергеевна Алонкина не приняла всерьез, Нина Николаевна Короткова и захотела, и увидела, и смогла, и приняла» .

Вопреки традиционному сценарию «влюбленности-любви», как только Грин и Короткова поженились, в их отношениях чудесным образом стала сначала зарождаться, а потом и расцветать .

«Мы вскоре поженились, и с первых же дней я увидела, что он завоевывает мое сердце. Изящные нежность и тепло встречали и окружали меня, когда я приезжала к нему в Дом искусств».

«Он не однажды вспоминал ту минуту, когда мы с ним впервые остались вдвоем и я, лежа рядом, стала обертывать и закрывать его одеялом с той стороны, которая была не рядом со мной. “Я, – говорил Александр Степанович, – вдруг почувствовал, что благодарная нежность заполнила все мое существо, я закрыл глаза, чтобы сдержать неожиданно подступавшие слезы, и подумал: Бог мой, дай мне силы сберечь ее…”».

«Алые паруса» Грин заканчивал, будучи уже женат на Нине Николаевне.

В мае 1921 года он писал ей: «Я счастлив, Ниночка, как только можно быть счастливым на земле… Милая моя, ты так скоро успела развести в моем сердце свой хорошенький садик, с синими, голубыми и лиловыми цветочками. Люблю тебя больше жизни».

Еще позднее в мемуарах она писала: «За долгие годы жизни коснешься всего, и из случайных разговоров с Александром Степановичем я знала, что в прошлом у него было много связей, много, быть может, распутства, вызываемого компанейским пьянством. Но были и цветы, когда ему казалось, что вот это то существо, которого жаждет его душа, а существо или оставалось к нему душевно глухо и отходило, не рассмотрев чудесного Александра Степановича, не поняв его, или же просило купить горжетку или новые туфли, как “у моей подруги”. Или же смотрело на Грина, как на “доходную статью” – писатель, мол, в дом принесет. Это все разбивалось и уходило, и казалось ему, что, может быть, никогда он не встретит ту, которая отзовется ему сердцем, ибо стар он становится, некрасив и угрюм. А тут, на наше счастье, мы повстречались».

«Наши души слились неразрывно и нежно»

«Жилось по тогдашним временам материально скудновато, но, Бог мой, как бесконечно хорошо душевно. В ту зиму Грин еще не пил, наши души слились неразрывно и нежно. Я – младшая и не очень опытная в жизни, не умеющая въедаться в нее, в ее бытовую сущность, чувствовала себя как жена Александра Степановича, его дитя и иногда его мать».

«Эпоха мчится мимо»

В середине 1920-х Грина начали активно издавать, у супругов появились деньги. Они отправились в свой любимый Крым и купили квартиру в Ленинграде, но вскоре продали ее и по настоянию Нины Николаевны, боявшейся, как бы у мужа не возобновились запои, переехали в Феодосию. Там, на улице Галерейной, они купили четырехкомнатную квартиру, где стали жить вместе с матерью Нины Николаевны Ольгой Алексеевной Мироновой. «В этой квартире мы прожили четыре хороших ласковых года», – вспоминала много позднее Нина Николаевна .

Сегодня в этой квартире находится известный всем музей писателя.

В доме царил культ Грина. Когда он работал в собственном кабинете, женщины ходили на цыпочках, неукоснительно соблюдая тишину.

Нина Николаевна просила мужа лишь об одном – не пить: «Саша, голубчик, послушай меня. Не прикасайся больше к вину ни в каком количестве. У нас есть все, чтобы жить мирно и ласково».

В Феодосии, в 1925 году, Грин написал роман «Золотая цепь», а осенью 1926 года увидел свет роман, ставший вершиной творчества писателя – «Бегущая по волнам». С большим трудом удалось опубликовать это произведение, как и два последних романа: «Джесси и Моргиана» и «Дорога никуда».

Грину оставалось лишь констатировать: «Эпоха мчится мимо. Я не нужен ей – такой, какой я есть. А другим я быть не могу. И не хочу».

В результате конфликта с издателем денег снова катастрофически не хватало. У Грина стали повторяться запои.

Квартиру в Феодосии пришлось продать и переехать в Старый Крым – там жизнь была дешевле.

«Вы не сливаетесь с эпохой»

С 1930 года советская цензура вынесла жестокий приговор писателю: «Вы не сливаетесь с эпохой». Переиздания Грина были запрещены, новые книги могли выходить строго по одной в год.

Супруги нищенствовали, буквально голодали и часто болели.

Летом Грин отправился в Москву в надежде продать новый роман. Но ни одно издательство он не заинтересовал. Разочарованный писатель сказал жене: «Амба нам. Печатать больше не будут».

Отправили просьбу о пенсии в Союз писателей – ответа не было. Горький, к которому Грин также обращался за помощью, молчал. В воспоминаниях Нины Николаевны этот период охарактеризован одной фразой: «Тогда он стал умирать».

«Нам даны только знаки…»

В Старом Крыму в последние годы жизни Грин часто вместе с супругой ходил в церковь.

В апреле 1930 года в ответ на вопрос, верит ли он сейчас в Бога, Грин писал: «Религия, вера, Бог – эти явления, которые в чем-то искажаются, если обозначить их словами… Не знаю, почему, но для меня это так.

…Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни. Не всегда их можно заметить, а если научиться замечать, многое, казавшееся непонятным в жизни, вдруг находит объяснение».

«Лучше извинитесь перед собой за то, что вы неверующий»

Писателю Юрию Домбровскому, которого в 1930 году послали к Грину взять интервью от редакции журнала «Безбожник», Грин ответил: «Вот что, молодой человек, я верю в Бога». На поспешные извинения интервьюера Грин добродушно сказал: «Ну вот, это-то зачем? Лучше извинитесь перед собой за то, что вы неверующий. Хотя это пройдет, конечно. Скоро пройдет».

О последних месяцах жизни мужа Нина Николаевна писала: «Поистине эти месяцы были лучшими, чистейшими и мудрейшими в нашей жизни».

Он умирал без ропота и кротко, никого не проклиная

Он умирал без ропота и кротко, никого не проклиная и не озлобясь.

За два дня до смерти он попросил, чтобы пришел священник.

«Он предложил мне забыть все злые чувства и в душе примириться с теми, кого я считаю своими врагами, – рассказывал Грин жене. – Я понял, Нинуша, о ком он говорит, и ответил, что нет у меня зла и ни к одному человеку на свете, я понимаю людей и не обижаюсь на них. Грехов же в моей жизни много, и самый тяжкий из них – распутство, и я прошу Бога отпустить его мне».

Похороны состоялись на следующий день.

«Я думала, что провожать буду только я да мама, – вспоминала Нина Николаевна. – А провожало человек 200, читателей и людей, просто жалевших его за муки. Те же, кто боялся присоединиться к церковной процессии, большими толпами стояли на всех углах пути до церкви. Так что провожал весь город».

Под суровой наружностью, внешней отчужденностью и даже грубостью жил добрый, ранимый человек, который умел мечтать и дарить радость. И этот человек, которого мало кто любил, да и просто понимал при жизни, претерпевший столько страданий, причины которых были не только в окружающем мире, но и в нем самом, – именно он оставил нам такой ценный и уникальный подарок – витамин счастья, концентрат которого содержится в лучших его произведениях.

Их любовь не закончилась со смертью Александра Степановича. Нине Николаевне предстояло пронести ее еще 38 лет.

Когда фашистские войска захватили Крым, Нина осталась с тяжело больной матерью на оккупированной нацистами территории, работала в оккупационной газете «Официальный бюллетень Старо-Крымского района» и была угнана на трудовые работы в Германию. В 1945 году добровольно вернулась в СССР.

После суда Нина Николаевна получила десять лет лагерей за «коллаборационизм и измену Родине» с конфискацией имущества. Отбывала заключение в сталинских лагерях на Печоре.

Вышла на свободу в 1955 году по амнистии (реабилитирована в 1997 году) и вернулась в Старый Крым, где с трудом отыскала заброшенную могилу мужа. Будучи уже немолодой женщиной, она стала хлопотать о возвращении дома, где умер Грин. Там она открыла Дом-музей Грина в Старом Крыму. Там она провела последние десять лет своей жизни.

Нина Николаевна Грин скончалась 27 сентября 1970 года. Похоронить себя она завещала рядом с мужем, на что местное партийное начальство наложило запрет. Супругу писателя похоронили в другом конце кладбища.

23 октября следующего года, в день рождения Нины, шестеро её друзей ночью перезахоронили гроб в предназначенное ему место.

«Блистательная страна»

В своем, может быть, не самом лучшем, но точно самом проникновенном произведении Грин писал: «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе…

Тогда ты увидишь храброго красивого принца: он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль! – скажет он. – Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали».

Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом».

Будем по-христиански надеяться, что и писатель, и его верная супруга мирно отнесены «громадой алых парусов белого корабля» в , в «блистательную страну, где всходит солнце», о которой так тосковала душа Грина и где, по слову апостола Павла, «любовь никогда не перестает».

Она чудом отсидела 10-летний срок в студеных печорских и знойных астраханских лагерях. Выдержать помогла появившаяся в ней одержимость послужить памяти того единственно достойного, что было в ее жизни, с момента, когда они с Грином случайно столкнулись на улице и до его ухода из жизни. Оттуда, откуда, может быть, видно все, в страшную черную яму ее падения кто-то направил концентрированный солнечный лучик. И этот лучик согревал её...а еще любовь. Любовь к своему единственному, капитану Грину!

4 июня 1955 года по лагерному радио Нина Грин услышала сообщение о возобновлении на советской сцене балета "Алые паруса". В повести-сказке волшебник сказал девочке Ассоль: "Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе".

И чудо произошло, однажды после освобождения, жену Грина пригласили в филиал Большого театра на балет "Алые паруса", в котором танцевала Лепешинская. Нина Николаевна была уже седой, но по-прежнему красивой женщиной. Вдруг на весь зал объявили: "Здесь, среди нас, присутствует сама Ассоль". Свет софитов буквально залил ложу, в которой она сидели. Раздался шквал аплодисментов. Нине Николаевне бросали в ложу огромные букеты. Ассоль-сказка, Ассоль-быль по-прежнему была нужна людям...

Нина Николаевна Грин - именно ей писатель посвятил своё самое романтическое произведение "Алые паруса"...Именно она и была для него прототипом той самой Ассоль, девочки мечтающей о счастье, о принце и корабле с алыми парусами...

Когда Нина с Александром познакомились, ей было 23, а ему 37. Они встретились случайно на Невском и прожили счастливую жизнь. Чувствам их трудно не позавидовать, хоть, по большему обывательскому счету, и завидовать-то было нечему. Жили они очень трудно.

Она разглядела в нем писателя и романтика, потому что у самой душа была чистая, сильная...Он любил в ней красоту, наивность и чистоту юной души. Сам Грин был человеком внешне очень суровым...У неё уже был опыт неудачной семейной жизни. Её первый муж погиб на войне. За его плечами тоже был брак и тяжелая жизнь...

Александр Грин, тогда еще, Александр Гринеский, родился в семье польского ссыльного дворянина, участника восстания 1863-го года Степана Гриневского. После смерти матери обстановка в семье стала тяжёлой, будущий классик не мог ужиться с мачехой, новыми родственниками, сбегал из дома. Из реального училища его выгнали. Пришлось устраиваться в городское училище, но и его окончил с большим трудом и в 15-летнем возрасте отправился в Одессу, поскольку с раннего детства грезил морями и дальними странами. Был рыбаком, матросом, лесорубом, чернорабочим, работал на нефтяных промыслах в Баку, мыл золото на Урале, но больше всего бродяжничал с котомкой на плечах, в которой часто не было еды, но всегда были книги.

Шесть лет скитаний по ночлежкам, аресты, случайные лихие попутчики, лихорадка, малярия измучили Грина, и он добровольцем пошёл в армию. Армейская жизнь оказалась не лучше, он вступил в партию эсеров и дезертировал. С партийной кличкой «Долговязый», Грин искренне отдаёт все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов он отказывается.

В документах полиции Грин характеризуется как «натура замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью». В январе 1904 года министр внутренних дел В. К. Плеве, незадолго до эсеровского покушения на него, получил от военного министра А. Н. Куропаткина донесение о том, что в Севастополе задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским». Потом — арест. После двух лет каторжной тюрьмы пришла амнистия 1905 года, через полгода новый арест, потом ссылка в Сибирь, побег, нелегальная работа.

Затем снова тюрьма, ссылка, столичная богема, из-за которой пришлось расстаться с первой женой. Потом Грин скрывался в Финляндии под чужой фамилией. В полицейских ориентировках была указана его особая примета: на груди татуировка шхуны с двумя парусами. И этот мир парусников, моря, солнца, дружбы и верности оказался Грину ближе, чем идея революции. Он начал писать романтические рассказы о путешествиях и таинственных странах. Горький, а потом Куприн помогали с публикацией.

Октябрьскую революцию Грин не принял, даже написал несколько критических произведений. Умирал от голода и болезней и в самые трудные времена писал “Алые паруса”. В очередной раз спас его Горький. Жизнь понемногу налаживалась, его печатали, был заработок, но затягивала разгульная жизнь.
Грин был мрачным, неулыбчивым человеком, но его солнечные книги остались самой яркой романтической страницей русской литературы. Хорошо написал Даниил Гранин:

“Когда дни начинают пылиться и краски блёкнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Всё становится светлым, ярким, всё снова таинственно волнует, как в детстве”

В 1924 году, спасая от богемы, Нина Николаевна увезла его в Феодосию. Это были самые спокойные и счастливые дни писателя, он вернулся к шуму волн, к детским мечтам. В Крыму он написал свои романы, сотни рассказов. Супруги Грин переехали в Старый Крым из Феодосии 23 ноября 1930 года. Жили в съёмных квартирах.

Однажды Александр Степанович сказал: "Сменить бы, Нинуша, нам квартиру. Надоел этот тёмный угол, хочу простора глазам..." . В июне 1932 года Нина Николаевна, купила домик в Старом Крыму, даже не купила, обменяла его на золотые часики, когда-то давно подаренные ей Александром Степановичем. Этот было единственное собственное жильё писателя, где он провел последний месяц своей жизни. Грина перевезли сюда уже тяжело больного в начале июня 1932 года. Впервые не в чужой - в собственный дом, пусть даже маленький, саманный, без электричества, с земляными полами. Домик посреди сада, с южным солнечным окном...

Грин очень обрадовался новому жилищу: «Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости — покой. И хозяев нет» . Из раскрытого окна он любовался видом окрестных гор.

Но это счастье увы, было недолгим... Казалось, все беды ополчились против них. Положение семьи Грин в этот период было настолько катастрофическим, что вынуждало их обращаться за финансовой помощью во все инстанции, а также к своим друзьям и знакомым. Грин в сентябре пишет письмо М. Горькому с просьбой оказать личное содействие в назначении пенсии и выдачи единовременное пособии на лечение в сумме 1000 руб.

Нина Николаевна обращалась за помощью к М. Волошину, но тот сам был болен, тоже голодал и, кстати, пережил своего товарища лишь на месяц. Лишь немногие откликнулись на гриновские беды, среди которых были писатели И. Новиков и Н. Тихонов, а также первая жена Грина, Вера Павловна Калицкая.

В эти же сентябрьские дни Нина Николаевна пишет письмо писателя Г. Шенгели, в котором сообщает, что у Грина открылся легочный туберкулез в острой форме: «Мы бедствуем, болеем, нуждаемся и недоедаем»!

Бюрократические препоны в сочетании с равнодушием литературных чиновников мешают своевременно реагировать на эти крики о помощи. Лишь 1 июля принимается решение о назначении А. С. Грину персональной пенсии в размере 150 рублей, которую он так и не успел получить. 8 июля 1932 года он скончался.

Какое потрясающе-пронзительное фото! В 60-х годах это фото увидела школьница из Ленинграда Таня Рождественская и свое потрясение выплеснула в стихи:

Он лежал на узкой постели,
Повернувшись лицом к окну.
Золотые ласточки пели
Догорающую весну.

Где-то море ласкало берег.
Расстилалось пеной у ног.
Он лежал, не желая верить,
Что увидеть моря не мог.

Сонный ветер лег у порога,
Городок утонул в жаре,
И колючая «недотрога»
У скрипучих росла дверей.

Взгляд тяжел и уже неясен...
Он устал от жестоких мук.
Но вставал, до боли прекрасен,
Мир, пригрезившийся ему.

Где морями шли капитаны,
Где от счастья пели глаза,
И от Лисса до Зурбагана
Ветром полнились паруса...

Человек умирал, не зная,
Что ко всем берегам земли
Шли, как алая птичья стая,
Им придуманные корабли.

И как завещание звучат его слова: «Я одинок. Все одиноки. Я умру. Все умрут. Тоже порядок, но скверного качества. Я хочу беспорядка… У меня путаются в голове три вещи: жизнь, смерть и любовь - за что выпить?». «Пью за ожидание смерти, называемое жизнью».

Автограф Грина и оттиск его печатки

Смерть мужа стала для Нины Николаевны страшной катастрофой: она даже на время теряет память. Дальше все как в жутком кино: сумасшедшая мать, немцы, смерть мамы, лагеря...

После смерти писателя, в 1932 году она живет с больной матерью в Старом Крыму. Здесь же их застала оккупация в 1941 году. Первое время жили, продавая старые вещи. Когда продавать стало нечего, пришлось искать работу. А какую работу можно было найти слабой интеллигентной женщине в оккупированном Крыму? Нина Николаевна считала, что ей еще повезло - подвернулось место корректора в типографии открытой при немцах газетенки. Знать бы, чем обернется это "везение" в будущем...

Кто встречался с ней в лагерной жизни, тот навсегда сохранил о Нине Николаевне трогательные воспоминания. Она и в этих нечеловеческих условиях была непоколебимо романтичной душой. В лагере Грин работала в больнице вместе с Татьяной Тюриной: «Нина Николаевна имела авторитет у персонала и зэков, самых отпетых» . Врач Всеволод Король: «...В университете у нас был предмет «врачебная этика», но Вы были первым человеком, встреченным мной, который применял эту этику в жизни... , так как, забыв, как Вы ухаживали за этим больным воришкой, я забыл бы одну из самых красивых картин человеколюбия...»

Даже после смерти Грина Нина Николаевна продолжала безумно любить своего мужа. В лагере она бережно хранила его фотографию, чудом уцелевшую после бесчисленных обысков...

Потом ее перевели в жуткий астраханский лагерь, куда отправляли самых изможденных — умирать или тех, кто провинился.

И наконец — свобода! Казалось бы, несчастья кончились, но они не имели конца. Вскоре свободная жизнь доведет ее до состояния, о котором она скажет: «Все в душе — как куча разорванных окровавленных тряпок». Выжить ей помогли любовь и надежда на создание дома-музея Грина...

Власти Старого Крыма упорно не хотели возвращать домик Грина его законной хозяйке. После ареста Нины Николаевны он перешел к председателю местного исполкома и использовался как сарай. Несколько лет понадобилось Нине Николаевне, чтобы восстановить справедливость и создать в этом доме маленький Музей Грина.

Давняя клевета, увы, не отпустила жену Грина и после ее смерти. Нина Николаевна скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. В своём завещании она просила похоронить ее в семейной ограде между могилами ее матери и ее мужа. Но власти Старого Крыма не разрешили выполнить волю покойной. Место для неудобной покойницы подобрали где-то на окраине кладбища.

Согласно легенде, которая до сих пор бытует среди любителей творчества Грина, Через год, в октябре 1971 г., Юлия Первова, Александр Верхман и еще четверо отважных собрались на старокрымском кладбище. Женщину поставили, как говорится в таких случаях, "на стреме".

"Ночью, слава Богу, поднялся страшный ветер, он заглушал стук саперных лопаток о камни, которых в земле было огромное количество. «Операция» прошла, если так уместно выразиться, успешно. Старый Крым спал спокойно, и его стражи порядка ни о чем не догадывались. Гроб несли сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перезахоронила", — пишет Юлия Первова. Через год на квартире одного из участников этих событий был проведен обыск и найден дневник. Всех вызывали, запугивали, но никого не посадили. То ли решили не афишировать происшедшее, то ли не смогли подобрать соответствующую статью в Уголовном кодексе.

Но вскоре история вновь скорчила страшную гримасу. В 1998 г. в местном пункте приема металла нашли части знаменитого памятника. Добывая цветной металл, вандал изуродовал фигуру девушки, символизирующую Бегущую по волнам. И говорят, этот человек оказался внуком бывшего начальника МГБ, через руки которого и проходило в свое время дело Нины Грин...

Так и покоятся они сейчас в одной могиле - Ассоль и её капитан Грин.

P.S. В 2001 году, через 30 лет после смерти, Н.Н. Грин была реабилитирована.

Нина Грин - «фея волшебного ситечка»
/МАРГАРИТА ИВАНЧЕНКО/
Ее хоронили дважды

Нина Грин - жена известного писателя. Ее судьба оказалась не менее драматична, чем жизнь мужа. Ее называли предателем за то, что во время немецкой оккупации редактировала газету «Старокрымский бюллетень», и умалчивали о том, что помогала партизанам. Она выдержала все и навсегда сохранила для Крыма память о великом романтике Александре Грине.

Газеты не могли об этом сообщить и никогда бы не сообщили. Тогда такая информация в народ не просачивалась. Ночью на старокрымском клад-бище группа сообщников разрыла могилы Нины Грин и Александра Грина и перезахоронила изменницу родины (как тогда считалось) в могилу писателя. Это был тайный сговор. Перед тем как отправиться на такое дело, они проконсультировались у юриста. Тот разъяснил, что, если их застанут у разрытого захоронения, грозит срок за осквернение могилы.

Испытания и курятник

В 1990 году мне довелось познакомиться с киевлянами, организовавшими это перезахоронение: Александром Верхманом и Юлией Первовой. Тогда, 27 сентября, в Старом Крыму отслужил на кладбище панихиду владыка Симферопольский и Крымский отец Василий.
Тогда же здесь и появилась табличка с именем Нины Николаевны Грин (почти через 20 лет после перезахоронения). До того же считалось, что она покоится в 50 метрах от своего мужа. В этот день Крым услышал правду, которую знали только компетентные органы, но и они помалкивали, так как опростоволосились. В перестройку на нас вылился ушат информации. Мы каждый день узнавали новости: то о катастрофах, то о деньгах партии, то об известных личностях. Союз Советских Социалистических Республик прозрел и жаждал демократии, правда, несколько иной, чем мы имеем сегодня.
Верхман и Первова после митинга рассказывали нам, журналистам, о том, как умирал Грин на руках Нины Николаевны, как потом она начала создавать его музей, как сошла с ума ее мать, началась война, и Нина, измученная голодом и страданиями близкого человека, а еще страхом, ведь немцы расстреливали душевнобольных, устроилась в немецкую типографию корректором. Через время ее назначают редактором издания «Старокрымский бюллетень». Бюллетень печатал сводки и хронику. Отказаться Нина не могла по тем же причинам, которые вынудили пойти на работу. Работа эта не требовала от нее личной оценки событий - она была технической. Грин помогала партизанам и спасла от смерти 13 человек. В конце войны умирает мама, и Нина едет в Одессу, тогда к Крыму уже подходили наши, говорили, что они расстреливают всех, кто сотрудничал с немцами, без разбора. Ехала к друзьям, а попала в облаву. Нину Николаевну схватили и вместе с другими отправили в Германию.
Вернулась в Крым. «...Там хорошо, но мое плохое мне дороже, чем это хорошее. Познала всю жестокость тоски по родине и никому не желаю ее пережить». Она знала, что ее не пощадят, тогда даже за неосторожно оброненное слово не щадили, сама явилась в МГБ и сказала: «Я пришла арестовываться». Как эта маленькая женщина, фея волшебного ситечка (так ее называл Грин, читая ей рукописи и, как сквозь ситечко, пропуская через нее прочитанное), выдержала такие страшные испытания. Когда через десять лет Нина Николаевна вышла из мест заключения, в гриновском доме был курятник первого секретаря райкома партии.
Александра Верхмана и Юлию Первову когда-то в Старый Крым привело имя Грина, но, познакомившись с Ниной Николаевной, они стали ее настоящими друзьями. Бывают ли они вообще, настоящие друзья? Это редкий дар, когда человек может взять на себя твои беды и понести, как свои. Не будь этих людей, иначе бы сложилась судьба и Нины Николаевны, и Гриновского музея. Через годы они станут ее душеприказчиками. Слово какое, не из нашего времени. А здесь все не из нашего времени: и любовь Гринов, и сами они - не меркантильные нисколечко, будто по воздуху парящие над суетой, и друзья такие же.
Когда стало ясно, что пенсии Нина Николаевна не получит, а денег чужих, даже от друзей, не возьмет (не из того теста сделана), они ее обманули - поздравили с тем, что смогли добиться пенсии, и стали высылать свои деньги. Благодаря стараниям друзей и была реабилитирована Нина Грин. Случилось это в 2001 году, через тридцать лет после ее смерти.

Окровавленная душа

Когда Нина с Александром познакомились, ей было 23, а ему 37. Познакомились и расстались на несколько лет. «Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, чтобы острее почувствовать одиночество и усталость». Они отмучились, встретились случайно на Невском и прожили счастливую жизнь. Чувствам их трудно не позавидовать, хоть, по большему обывательскому счету, и завидовать-то было нечему. Она разглядела в нем писателя, не временщика, а суперромантика, потому как у самой душа была чистая, сильная.
Пьянство писателя не кажется чем-то выходящим за рамки. Душа ранимая, творческая - вот и спасался. Страдала ли от этого супруга? Бесспорно. Но как!
Был случай, они обедали в одной известной семье. Грин не ограничил себя в спиртном. Хозяйка после выказала Нине Николаевне удивление:
- На вашем лице не было никаких следов волнения...
- Чего же мне волноваться?
- Но Александр Степанович был прямо неприличен, совсем пьян. Мы так волновались.
- Вы, приглашая нас, знали, что Александр Степанович пьет; обед был с вином, следовательно, выпивший Александр Степанович - последствие законное. Вы же, видимо, смотрели на это, как на опасное и любопытное зрелище, и оно было бы еще пикантнее, если бы с другого конца стола к Александру Степановичу стала бы испуганно взывать взволнованная жена: «Саша, не пей, тебе вредно. Пойдем домой!» - и из глаз ручьем бы лились слезы. Для меня у вас за обедом Александр Степанович не был пьян, а потому и волноваться мне было нечего. Мне у вас было интересно и занимательно».
Ах, как же захотелось крикнуть сквозь года: браво, Нина Николаевна! Вот как умеют вести себя настоящие женщины! Просто она любила его любого и болела не за себя, за него душой.
Пусть были дни и даже месяцы таких гриновских болезней, но в общем они были счастливы в своем маленьком домике: «Я засыпаю, полная душевного мира и тепла, - пишет в воспоминаниях Нина Грин. - Александр Степанович дал мне это. Несколько позже приходит он из своей комнаты, тихо-тихо раздевается и ложится в постель. И я знаю - такой же светлый мир в те минуты и в его душе».
Вспомните, что говорит Дези в «Бегущей по волнам», когда любимый сообщает ей, что прекрасный дом, в котором они остановились, куплен и обустроен специально для нее: «Не кажется ли тебе, что все может исчезнуть?»
Так и вышло - все исчезло: жизнь Нины Николаевны превратилась в кошмарный сон. Грин тяжко заболел, жили крайне бедно. Смерть его стала для нее катастрофой: она на время теряет память. А потом живет одной мечтой: обустроить в их домике музей. Но война не спрашивает о планах... Дальше все как в жутком кино: сумасшедшая мать, немцы, смерть мамы, лагеря... Кто встречался с ней в лагерной жизни, тот навсегда сохранил о Нине Николаевне трогательные воспоминания. Она и в этих нечеловеческих условиях была непоколебимо романтичной душой. В лагере Грин работала в больнице вместе с Татьяной Тюриной: «Нина Николаевна имела авторитет у персонала и зэков, самых отпетых». Врач Всеволод Король: «...В университете у нас был предмет «врачебная этика», но Вы были первым человеком, встреченным мной, который применял эту этику в жизни... Истории болезни Братцева я, надеюсь, не забуду до гроба. Пишу «надеюсь», так как, забыв, как Вы ухаживали за этим больным воришкой, я забыл бы одну из самых красивых картин человеколюбия...»
Потом ее перевели в жуткий астраханский лагерь, куда отправляли самых изможденных - умирать или тех, кто провинился. И наконец - свобода! Казалось бы, несчастья кончились, но они не имели конца. Вскоре свободная жизнь доведет ее до состояния, о котором она скажет: «Все в душе - как куча разорванных окровавленных тряпок».
Для того чтобы уничтожить «противника», власти распустили по Старому Крыму сплетни и даже подготовили липовый документ для тех, кто пытался помочь в деле организации музея. Вот как не хотелось первому секретарю райкома отдавать свой сарай - курятник (гриновский дом) и свой сад (гриновский сад). В итоге сарай ему построили новый, а вот борьба за сад еще долго продолжалась. Нина Николаевна решила не сдаваться: пусть все здесь будет по-гриновски, пусть шелестят для тех, кто придет проведать Александра Степановича, его деревья. В состряпанной «легенде», которую запустили власти, говорилось о том, что Нина Николаевна бросила больного Грина, что он умирал, лежа на соломе, в полном одиночестве. А во время войны, юродствовали лжецы, Нина Грин предавала советских людей и даже переливала кровь умерщвленных младенцев раненым фашистам, а теперь еще она хочет захватить домик Грина, чтобы под видом музея устроить шпионскую явку. Сплетням всегда, как известно, верят больше, чем правде. Клеветническая бумажка имела успех не только у приезжих, но и у определенной части старокрымского населения.

Духовное завещание

Последние силы ушли на организацию музея. Умерла Нина Грин 27 сентября 1970 года в Киеве - у друзей. В своем духовном завещании оно просила похоронить ее рядом с мужем. Но в то время хоронить изменницу родины рядом с советским писателем власти запретили. Шли переговоры, совещания, собранные специально по этому поводу, друзья звонили в Москву, в Союз писателей, оттуда звонили в ЦК партии. Власти были непреклонны, однако похороны взяли на себя. И похоронили, правда, не в 4 часа дня, как планировали, а в 12. В результате не все, кто хотел, смогли проститься с Ниной Николаевной.
Через год, в октябре 1971 г., Юлия Первова, Александр Верхман и еще четверо отважных собрались на старокрымском кладбище. Женщину поставили, как говорится в таких случаях, на стреме.
Ночью, слава Богу, поднялся страшный ветер, он заглушал стук саперных лопаток о камни, которых в земле было огромное количество. «Операция» прошла, если так уместно выразиться, успешно. Старый Крым спал спокойно, и его стражи порядка ни о чем не догадывались. «Гроб несли сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перезахоронила», - пишет Юлия Первова. Через год на квартире одного из участников этих событий был проведен обыск и найден дневник. Всех вызывали, запугивали, но никого не посадили. То ли решили не афишировать происшедшее, то ли не смогли подобрать соответствующую статью в Уголовном кодексе.
Но через время история вновь скорчила страшную гримасу. В 1998 г. в местном пункте приема металла застали за распиливанием части памятника некоего гражданина. Добывая цветной металл, вандал изуродовал памятник, отодрав от него фигуру девушки, символизирующую Бегущую по волнам. И представьте, этот человек оказался внуком бывшего начальника МГБ, через руки которого и проходило в свое время дело Нины Грин.
В августе этого года все подданные страны Гринландии отмечают 125-й день рождения своего кумира. Они обязательно вспомнят в этот день его «фею волшебного ситечка», которой выпали в жизни нечеловеческие испытания. А после смерти - двойные похороны.

Http://1k.com.ua/86/details/9/1