"Далёкая Радуга" (фильм-катастрофа). Далёкая Радуга «Далёкая Радуга» в культуре

На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu"on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu"on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.

Танина ладонь, теплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько-соленый запах пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала затылок. Лежать было жестко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и довольной.

Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и не ко времени.

– Робик,– шепотом сказала Таня.– Слышишь?

– Совершенно ничего не слышу,– пробормотал Роберт.

Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Все было далеко-далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами Ледяного Сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины,– все это было далеко-далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.

Снова заверещал сигнал.

– Опять,– сказала Таня.

– Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

– Не знаю.

– Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.

– Теоретик,– сказала Таня.

– Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда-то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я много болтаю?

– Да. Ужасно!

Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.

– А вот я тебя сейчас выключу,– сказал Роберт невнятно.– Танек, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.

В темноте он видел ее лицо – светлое, с огромными блестящими глазами. Она отняла руку и сказала:

– Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда бывают галлюцинации.

– У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек, Танечка. Он никогда себя не обманывает.

– Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой – как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.

– Нет,– сказал справедливый Роберт.– Насчет коврижек верно. Но зато он добрый, мягкий и рохля.

– Не верю,– сказала Таня.– Ты только послушай.– Они послушали.– Разве это рохля? Это явный «tenacem propositi virum» .

– Правда? Я ему скажу.

– Скажи. Пойди и скажи.

– Сейчас?

– Немедленно.

Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.

– Только поцелуй меня сначала,– попросила она.

В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не было ни единой мысли, только какой-то торжествующий голос бессвязно вопил: «Любит!.. Меня!.. Меня любит!.. Вот вам, вы!.. Меня!..» Потом он обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.

Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его по-дружески:

– Добрый вечер, поросеночек! И чего это тебе не спится, синичка ты моя, трясогузочка?

Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспаленными веками.

– Что же ты молчишь, песик? Верещал-верещал, оторвал меня от важных занятий, а теперь молчишь!

Патрик наконец открыл рот.

– У тебя… Ты…– Он постучал себя по лбу, и на лице его появилось вопросительное выражение.– А?..

– Еще как! – воскликнул Роберт.– Одиночество! Тоска! Предчувствия! И мало того – галлюцинации! Чуть не забыл!

– Ты не шутишь? – серьезно спросил Патрик.

– Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.

Патрик неуверенно моргал.

– Не понимаю,– признался он.

– Да где уж тебе,– злорадно сказал Роберт.– Это эмоции, Патрик! Знаешь?.. Как бы это тебе попроще, попонятнее?.. Ну, не вполне алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах. Воспринял?

– Ага,– сказал Патрик. Он поскреб пальцами подбородок, сосредоточиваясь.– Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чем дело: опять где-то утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий случай проверь ульмотроны. Какая-то странная сегодня Волна…

Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что здесь Таня, а потому что где-то там – Волна.

– Что ты молчишь? – терпеливо спросил Патрик.

– Смотрю, как там Волна,– сердито сказал Роберт.

Патрик вытаращил глаза.

– Ты видишь Волну?

– Я? С чего ты взял?

– Ты только что сказал, что смотришь.

– Да, смотрю!

– И все. Чего тебе от меня надо?

Глаза у Патрика опять посоловели.

– Я тебя не понял,– сказал он.– О чем это мы говорили? Да! Так ты непременно проверь ульмотроны.

– Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?

– Как-нибудь,– сказал Патрик.– Хотя бы подключения… Мы совсем потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле массу… Впрочем, это ты все знаешь.– Патрик помахал перед лицом растопыренными пальцами.– Мы ждали Волну большой мощности, а регистрируется какой-то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чем соль? Жиденький такой фонтанчик… Фонтанчик…– Он придвинулся к своему видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от бессонницы глаз. Глаз часто мигал.– Понял? – оглушительно загремело в репродукторе.– Аппаратура у нас регистрирует квази-нуль-поле. Счетчик Юнга дает минимум… Можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так, что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости, представляешь? Квази-нуль-поле двенадцатикомпонентное, и приемник свертывает его по шести четным компонентам. Так что фокус шестикомпонентный.

Роберт подумал о Тане, как она терпеливо сидит внизу и ждет. Патрик все бубнил, придвигаясь и отодвигаясь, голос его то громыхал, то становился еле слышен, и Роберт, как всегда, очень скоро потерял нить его рассуждений. Он кивал, картинно морщил лоб, подымал и опускал брови, но он решительно ничего не понимал и с невыносимым стыдом думал, что Таня сидит там, внизу, уткнув подбородок в колени, и ждет, пока он закончит свой важный и непостижимый для непосвященных разговор с ведущими нуль-физиками планеты, пока он не выскажет ведущим нуль-физикам свою, совершенно оригинальную точку зрения по вопросу, из-за которого его беспокоят так поздно ночью, и пока ведущие нуль-физики, удивляясь и покачивая головами, не занесут эту точку зрения в свои блокноты.

Тут Патрик замолчал и поглядел на него со странным выражением. Роберт хорошо знал это выражение, оно преследовало его всю жизнь. Разные люди – и мужчины и женщины – смотрели на него так. Сначала смотрели равнодушно или ласково, затем выжидающе, потом с любопытством, но рано или поздно наступал момент, когда на него начинали смотреть вот т а к. И каждый раз он не знал, что ему делать, что говорить и как держать себя. И как жить дальше.

Пришло сегодня в голову: какой роскошный фильм-катастрофу могли бы снять в Голливуде по мотивам "Далёкой Радуги"!

"Далёкая Радуга" (The Far Rainbow)

Панорама прекрасной зелёной планеты ("Там очень много птиц. - Там огромные синие озера, тростники..."). План меняется - в кадре полигон, на котором проводят свои бесчеловечные опыты учёные-вредители во главе с главным - сумасшедшим профессором Этьеном Ламондуа (Дольф Лунгрен).
Молодой студент-физик Роберт Скляроу (Брюс Уиллис) - единственный, кто понимает опасность намеченного эксперимента, но его никто не слушает.А дабы проблем не создавал - пристраивают на самый опасный участок полигона.
Эксперимент естественно идёт наперекосяк, точно в соответствии с предсказаниями Роберта.
С полюсов поднимаются чудовищные Волны и начинают движение к экватору (крупным планом - землеройки, огромными непонимающими глазами завороженно смотрящие на надвигающуюся чёрную стену. Мужик в заглохшей машине, пытающийся запустить мотор, не замечая, что подбирается к нему сзади).
Армия пытается сдерживать волну с помощью специально оборудованных танков (крупным планом - крутые парни-танкисты, челюсть вперёд. Волна останавливается, народ восторженно аплодирует - и тут танки начинают взрываться. А Волна снова разгоняется. Роберт прыгает в запасной танк, затыкает брешь и сдерживает Волну, пока все грузятся на вертолёт.
Роберта чудом спасает учёный-киборг Камилл Горбовски (Арнольд Шварценеггер, естественно. Фразы типа "Мне "Стрела" не нужна."). Спасает ценой своей жизни (кадр - киборг-одиночка и нависающая над ним Волна).
Роберт достаёт легковушку, двигаясь наперегонки с Волной пытается прорваться к своей девушке Тане, работающей школьной учительницей. По пути он видит хаос, мародёров, люди рвут друг другу глотки за место на самолёте.
Внезапно обнаруживает приземлившийся на шоссе "Боинг". Останавливается. У самолёта стоят Таня, чернокожий пилот Габа и целый класс детишек. В самолёте горючего - ни капли.
Роберт Скляроу сливает бензин из машины в самолёт, одновременно отстреливаясь от наседающих мародёров. Пилот Габа погибает в перестрелке, Роберт, никогда самолёта не водивший, поднимает Боинг с шоссе, в каком-то метре от перегородившего им дорогу грузовика.
А позади уже встаёт Волна.
Дальше - перелёт на последних каплях горючего в Столицу - через эдак пол-планеты. Роберт красиво сажает самолёт на брюхо (крупным планом - счастливые родители спасённых детей).
В Столице Роберт сообщает о гибели Камилла. Внезапно на экранах видеофона появляется Камилл - половина лица - металлический череп и сообщает, что за первой Волной идет вторая нового типа.
Роберта арестовывают - по обвинении в организации убийства Камилла. А в это время злобный Ламондуа втихую эвакуирует своих приближённых на единственный на всю планету звездолёт.
Всех остальных сгоняют на центральную площадь автоматчики (крупным планом - колючая проволока, и плачущие дети).
Но Таня с чудесно воскресшим Камиллом вытаскивают Роберта из тюрьмы.
Втроём они отстреливают всех автоматчиков, освобождают заключённых, Роберт посылает Ламондуа в нокаут прямым в челюсть.
После чего загружает всё население планеты в звездолёт ("Мы же не поместимся" - на что Роберт отвечает "А ну, шевелись! Подбери губы, наступят!").
Роберт уже собирается загружаться сам, когда видит злого Ламондуа со "Стингером" - как только запустят двигатели - выстрелит. А Волна всё ближе.
Роберт отдаёт приказ взлетать после чего спрыгивает, вступает в поединок с Ламондуа (стрельба из всех видов оружия, мордобой и т. д.).
В конце концов Роберт Ламондуа красиво заваливает, отряхивается, бормочет про себя "День какой-то сумасшедший", вставляет в уши наушники плейера и уходит в закат между двух сближающихся Волн.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Далёкая радуга

Танина ладонь, тёплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько–солёный запах пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала затылок. Лежать было жёстко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и довольной.

Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и не ко времени.

Робик, - шёпотом сказала Таня. - Слышишь?

Совершенно ничего не слышу, - пробормотал Роберт.

Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Всё было далеко–далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины, - всё это было далеко–далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, тёплая, полная тёмных, возбуждающих запахов.

Снова заверещал сигнал.

Опять, - сказала Таня.

Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

Не знаю.

Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.

Теоретик, - сказала Таня.

Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда–то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я много болтаю?

Да. Ужасно!

Он снял её руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.

А вот я тебя сейчас выключу, - сказал Роберт невнятно. - Танёк, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж всё будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.

В темноте он видел её лицо - светлое, с огромными блестящими глазами. Она отняла руку и сказала:

Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда бывают галлюцинации.

У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек, Танечка. Он никогда себя не обманывает.

Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой - как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.

Нет, - сказал справедливый Роберт. - Насчёт коврижек верно. Но зато он добрый, мягкий и рохля.

Не верю, - сказала Таня. - Ты только послушай. - Они послушали. - Разве это рохля? Это явный «tenacem propositi virum» .

Правда? Я ему скажу.

Скажи. Пойди и скажи.

Немедленно.

Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.

Только поцелуй меня сначала, - попросила она.

В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не было ни единой мысли, только какой–то торжествующий голос бессвязно вопил: «Любит!… Меня!… Меня любит!… Вот вам, вы!… Меня!…» Потом он обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.

Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его по–дружески:

Добрый вечер, поросёночек! И чего это тебе не спится, синичка ты моя, трясогузочка?

Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспалёнными веками.

Что же ты смотришь, пёсик? Верещал–верещал, оторвал меня от важных занятий, а теперь молчишь!

Патрик, наконец, открыл рот.

У тебя… ты… - он постучал себя по лбу, и на лице его появилось вопросительное выражение. - А?…

Ещё как! - воскликнул Роберт. - Одиночество! Тоска! Предчувствия! И мало того - галлюцинации! Чуть не забыл!

Ты не шутишь? - серьёзно спросил Патрик.

Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.

Патрик неуверенно моргал.

Не понимаю, - признался он.

Да где уж тебе, - злорадно сказал Роберт. - Это эмоции, Патрик! Знаешь?… Как бы это тебе попроще, попонятнее?… Ну, не вполне алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах. Воспринял?

Ага, - сказал Патрик. Он поскрёб пальцами подбородок, сосредотачиваясь. - Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чём дело: опять где–то утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий случай проверь ульмотроны. Какая–то странная сегодня Волна…

Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что здесь Таня, а потому что где–то там - Волна.

Что ты молчишь? - терпеливо спросил Патрик.

Смотрю, как там Волна, - сердито сказал Роберт.

Патрик вытаращил глаза.

Ты видишь Волну?

Я? С чего ты взял?

Ты только что сказал, что смотришь.

Да, смотрю!

И всё. Что тебе от меня надо?

Глаза у Патрика опять посоловели.

Я тебя не понял, - сказал он. - О чём это мы говорили? Да! Так ты непременно проверь ульмотроны.

Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?

Как–нибудь, - сказал Патрик. - Хотя бы подключения… Мы совсем потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле массу… впрочем, это ты всё знаешь. - Патрик помахал перед лицом растопыренными пальцами. - Мы ждали Волну большой мощности, а регистрируется какой–то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чём соль? Жиденький такой фонтанчик… фонтанчик… - Он придвинулся к своему видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от бессонницы глаз. Глаз часто мигал. - Понял? - оглушительно загремело в репродукторе. - Аппаратура у нас регистрирует квази–нуль поле. Счётчик Юнга даёт минимум… можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так, что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости, представляешь? Квази–нуль поле двенадцатикомпонентное, и приёмник свёртывает его по шести чётным компонентам. Так что фокус шестикомпонентный.

Поделиться:

5,00 / 3

• Блины на кипятке с молоком
• Толкование сна про лавину
• Как привлечь мужчину в свою жизнь — заговоры в домашних условиях
• Академик александр сергеев рассказал о проекте суперлазера Президент ран сергеев александр