Почему директор Эрмитажа М.Пиотровский, специалист по исламу и Корану, не разрешает христианам молиться в храмах Зимнего дворца? Почему директор Эрмитажа Пиотровский не разрешает христианам молиться в храмах Зимнего дворца? пиотровский, специалист по исл.

Мне нельзя задавать только два вопроса: почему я ношу шарф и какая моя любимая картина.

Эрмитаж — это скит. Для большинства людей это место, куда можно уйти и где скрыться.

Мы очень церемонны. Наши выставки имеют имперский уклон не потому, что мы такие гордые. Мы просто должны это сохранять: царя нет, но многие традиции остались. Есть дом-царь. А мы не то чтобы его слуги, но помогаем распространять дух дома. Эрмитаж — это дворец, который потрясающим образом помнит себя. И все вокруг должно определяться дворцом, его стилем и вкусом.

Культура и политика взаимосвязаны. Только культура стоит над политикой. Когда все в политике рушится, культура остается мостом между людьми, который взрывают последним.

Без выставки в Версале никакой встречи Путина с Макроном бы не было. Новый президент Франции не стал бы проводить встречу без повода. Искусство, которое соединяет народы, всегда несет дипломатическую функцию. Кризисы преодолевались с помощью искусства. Вспомним советское время: сначала отправляли выставку, а потом восстанавливались отношения.

Когда стало понятно, что древней Пальмиры больше нет, я испытал гнев. Совершенно ясно, что памятники и сокровища можно было защитить.

Любая ближневосточная война напоминает крестовый поход. Известна история, как во время русско-турецкой войны Екатерина I собрала все драгоценности, дала взятку туркам, те открыли коридор, и русские вышли из окружения. Воевать можно только за памятники и их защищать.

Музей никогда не станет полностью виртуальным. Сейчас и без того полно всяких шапито, где зараз показывают все картины Ван Гога. Ничего плохого в этом нет, за исключением того, что такой формат не назовешь музеем, где есть энергия подлинной вещи.

Нам говорят: вот вы молодцы, обратились к современному искусству! Но ничего в этом нового нет. Императоры покупали современное им искусство. А первая выставка современного искусства проходила в Петрограде в 1918 году в Зимнем дворце. Разве сегодня мы можем находиться в стороне?

Мы должны не только угождать посетителям, но и знакомить их с чем-то новым. Когда мы поставили черепа и чучела Фабра в зале Снейдерса, то и на Снейдерса люди стали обращать внимание, хотя мимо него обычно быстро проходят.

Большого ажиотажа в связи с выставкой Яна Фабра не было. Посетителей стало чуть больше, но это было несравнимо с Серовым или Айвазовским, которые в разы увеличили посещаемость Третьяковской галереи. Задача заключалась в том, чтобы Фабра увидели те, кто на него не пришел бы никогда.

Доверие — это не демократия. Это знак силы.

В сложных условиях, как известно, поэты пишут хорошие стихи, художники — хорошие картины, а когда все свободно, то ни черта и не происходит.

Я вполне приемлю существующий режим. Мне хотелось бы не занимать никаких позиций, но иногда это нужно сделать и помочь. Для меня избираться в Госдуму в 2011 году было примерно тем же, что написать письмо патриарху про Исаакиевский собор. Есть ситуации, когда ты должен выйти из ряда и что-то сказать.

Было бы гораздо хуже, если бы никого не интересовало твое мнение.

Многие процессы, которые происходят в обществе и мире сегодня, объясняются одним выражением: Back in USSR. Название бит- ловской песни как нельзя кстати. Тем более что оно пародирует Back in USA Чака Берри. А мы здесь, в Петербурге, стараемся жить, как в песне Simon & Garfunkel Bridge over Troubled Water (Мост над бурными водами. — Esquire).

Петербург надо любить как минимум затем, чтобы он не утонул. Он очень легко разрушается. Город построен на болоте, у города есть пророчества, город ненавидят. Он в любой момент может уйти под воду.

У меня насыщенная разнообразная жизнь. Я живу во многих мирах и продолжаю быть востоковедом. Мне некогда жалеть о том, что что-то пошло не так. Разнообразие создает идеальность.

Музей — это мощный рычаг очищения. ≠

«ЖДЕМ СЮДА КАЖДОГО КАЗАНЦА»

Выставку по традиции предварила пресс-конференция директора Эрмитажа Михаила Пиотровского , участие в которой приняла новый директор государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника «Казанский Кремль» Зиля Валеева.

Пиотровский, в неизменном черном шарфе, снять его не позволила Михаилу Борисовичу даже жаркая погода, только что вернулся из Амстердама, где в эрмитажном центре открывал очередную выставку. Появившись ночью в Казани, он уже успел вместе с Минтимером Шаймиевым посмотреть как продвигаются дела по восстановлению Болгар. Тем не менее пресс-конференция началась практически вовремя.

Выставка будет работать до марта будущего года, и посетить ее должен не только каждый татарстанец, но и наши соседи из Чувашии и Марий Эл, ведь это наша общая история. Можно предположить, что ее посещаемость побьет все рекорды, - поделилась предположениями Валеева.

Таких выставок нигде в мире нет и не будет. Есть один музей мира, который мог собрать и представить такую коллекцию, – это Эрмитаж, часть экспонатов на ней выставляется впервые в жизни, - подчеркнул уникальность выставки Пиотровский.

Кстати, провести такую выставку в Казани в свое время предложил директор института истории РТ Рафаэль Хакимов , его предложение было с интересом выслушано и получило реализацию в стенах Эрмитажа.

Вы увидите простоту и роскошь – керамику и золотые кубки, это характерно для кочевого мира, - так проанонсировал Пиотровский экспозицию.

На вопрос корреспондента «БИЗНЕС Online» о страховой стоимости экспозиции Пиотровский ответил: «Никогда не называю страховую стоимость. Но могу сказать одно: она здесь очень большая. Вы посмотрите, сколько в экспозиции золота».

По словам директора Эрмитажа, на одной из похожих выставок в Санкт-Петербурге побывали около 500 тыс. человек, по прогнозу Пиотровского, цифра в Казани может быть больше.

«У НАРОДА ПРОСНУЛСЯ ИНТЕРЕС К ИСТОРИИ»

Выставка «Кочевники Евразии. На пути к империи» - десятая эрмитажная. Вообще же, Казань сотрудничает с музеем с брегов Невы уже пятнадцать лет. Инициатива этой дружбы и сотрудничества принадлежала в свое время президенту РТ Шаймиеву. Не случайно, что на открытии новой экспозиции в центре «Эрмитаж-Казань» Минтимер Шарипович был одним из самых почетных гостей.

Этот год в Татарстане объявлен годом не только истории, но и возрождения исторического наследия, у народа проснулся интерес к истории, мы стали другими, - подчеркнул на церемонии открытия выставки Минтимер Шарипович.

Когда ленточка была торжественно перерезана, по традиции первую экскурсию по экспозиции провел сам директор Эрмитажа. И первым экскурсантом стал Шаймиев.

НА СТЕПНЫХ ПРОСТОРАХ

Что дали кочевники миру? Как взаимодействовали всадники с земледельческими цивилизациями? На эти и другие вопросы дает ответ экспозиция, занимающая все эрмитажные залы, она выстроена в хронологической последовательности.

Временной охват – от начала I тысячелетия до н.э. до сложения Великой Монгольской империи в ХIII веке. Коллекция собиралась не один год, в нее вошли предметы, которые пришли в Эрмитаж из археологических раскопок курганов, городов и стоянок, это одна часть выставленной коллекции. Вторая попала из собрания коллекционеров конца XIX – начала XX веков.

Есть предметы, которые экспонируются впервые. Это находки из могильника Аймырлыг и Кичмалка.

ЦАРСКИЕ УКРАШЕНИЯ

Первый зал посвящен культуре скифского времени, здесь соседствуют самые ранние памятники Европы и Центральной Азии. Здесь можно видеть обилие роскошных золотых изделий тончайшей работы из «царских» могил, они дополняются реконструкцией погребальных костюмов из единственного непотревоженного памятника подобного типа, он был исследован в начале этого века, это курган Аржан – 2. Из этого кургана попали на выставку плиты с наскальными рисунками. Эти плиты – примеры искусства кочевников – чрезвычайно редко выставляются в музее.

В этом же разделе представлен еще один уникальный экспонат – секира из Келермеса, она изготовлена в VII веке до нашей эры и считается шедевром собрания Эрмитажа.

« ЛЕДЯНЫЕ ЛИНЗЫ»

Дерево, войлок и кожа – они могут чудом сохраняться в могильниках, но при одном условии. Если они находятся в так называемых «ледяных линзах». Такие изделия из глубоких могильников, где хоронили знать, также есть на выставке. Это великолепные и уникальные изделия пазырыкской культуры Алтая.

Они соседствуют с так называемой сибирской коллекцией Петра Первого, примечательно, что именно с нее началось в России в свое время музейное дело.

Ряд европейских памятников представлен изделиями воинственных сарматов, они сменили скифов в причерноморских степях. Самый яркий экспонат того времени на эрмитажной выставке – украшения из кургана Хохлач, в нем была захоронена женщина-жрица. Естественно, захоронение это богатейшее.

ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ

Золотые изделия в полихромном зверином стиле, бронзовые котлы особой формы, оружие и украшения для конной сбруи – это предметы, рассказывающие о культуре европейских гуннов. Перед нами эпоха великого переселения народов, новая страница истории кочевых племен Евразии. В это время на востоке на историческую арену выходят тюркские племена – предки многих современных народов.

Они переходят к жизни в городах, принимая все достижения оседлых земледельцев, но и сохраняя свою самобытность. Каменные скульптуры воинов, оружие, поясная гарнитура, снаряжение коней и другие предметы материальной культуры - они происходят из разных мест Средней и Центральной Азии и свидетельствуют о распространении тюркского влияния на огромной территории.

Есть на выставке еще один любопытный раздел, он посвящен государству Караханидов, оно сложилось на рубеже первого и второго тысячелетий в предгорьях Тянь-Шаня. В этом государстве был распространен ислам, и это хорошо прослеживается в искусстве – в чудных изделиях керамистов, медников, стеклодувов.

И наконец, завершающий раздел новой экспозиции. Он посвящен Великому Монгольскому государству – империи, которую создал Чингиз-хан. И она, хотя и на короткий срок, объединила огромные территории Евразии.

Первой столицей этой империи был Каракорум, материалы, полученные при раскопках в этом месте, впервые представлены на выставке в эрмитажном центре.

ОТКУДА МЫ?

«Наш путь – степной. Наш путь – в тоске безбрежной», - написал как-то поэт. На выставке вы услышите этот «голос степи», топот копыт коней кочевника и гомон древнего города.

Вы вздохнете, затоскуя о чем-то вечном с древней каменной половецкой бабой, которая беспомощно сложила руки на животе. Вы услышите звон медной амфоры и рев драконов и барсов, сошедшихся в схватке на поясной золотой пластине. Улыбнетесь умильным резным горным козлам.

Но главное - вы очередной раз зададите себе вопрос: кто мы, откуда мы? Наше далекое прошлое становится осязаемым. По кусочкам, как некая мозаика, нам воссоздана картина далеких веков, и мы видим ее красоту, размах и… реальность.

Михаил Пиотровский в фойе Эрмитажного театра.

Слово «Эрмитаж» теперь звучит модно. Летом ­старейший русский музей прогремел вы­ставкой Энни Лейбовиц. Потом поехал на ­Венецианскую биеннале современного искусства. Причем повез не какую-нибудь петербургскую гордость вроде новиковских нео­академистов, а архивы московского концептуалиста Пригова. А теперь открыл и ­показывает до середины января в своих греческо-римских залах выставку абстрактных скульп­тур живого британского монумен­талиста Энтони Гормли. Неужели пала диккенсовская «лавка древностей», куда поколениями ходили на екатерининские шпалеры, «Данаю» Рембрандта и «Танец» Матисса? И куда смотрит директор, Михаил Пиотровский?

Всесильный хозяин Зимнего дворца и Дворцовой площади, запрещающий катки и разрешающий концерты Мадонны, «человек-шарф», Михаил Пиотровский давно уже больше, чем директор музея. Вот и сейчас он созерцает купола и шпили Петропавловской крепости через окно своей приемной: каменное лицо, одна рука сжата в кулак, в другой - конторская папка, очки-прямоугольники в металлической оправе, темно-синий костюм с галстуком в тон... Пиотровский то ли колосс - Петр Первый в исполнении сталинского любимца артиста Симонова, то ли «красный директор» эпохи Черномырдина.

Михаил Борисович, а что нужно сделать, чтобы вы сняли шарф?

Мне снять шарф? Пожалуйста! - Пиотровский тут же стягивает свое легендарное черное кашне.

А повязать по-молодежному можете? Ну, хомутом?

Фотограф делает почти что ис­торический кадр. А я цитирую Пиотровскому ответ пресс-службы Эрмитажа на мое письмо, согласится ли их директор переодеться ради съемки для VOGUE: «Нет, он более чем серьезный человек». Серьезный человек начинает улыбаться.

Мой стилист - жена, она предлагает, я соглашаюсь, если мне нравится. Вот шарф. Всем постоянно интересно, зачем я его ношу. А мне просто нравится. Как пятнадцать лет назад надел, так и не снимаю. Когда выхожу из дому, я всегда в шарфе. Пойдемте лучше в залы, только мне надо дверь запереть.

И Пиотровский натурально до­стает из кармана связку ключей, выставляет нас из приемной, запирается внутри и появляется с чер­ного хода из-за угла.

У его помощников - выходной (мы встречаемся в воскресенье), а Пиотровский, которому в декаб­ре испол­няется шестьдесят семь, заехал выступить перед студентами. Эрмитаж придумал новую программу для юношества - с лекциями, мас­тер-классами и конкурсами вроде «Угадай, какой шедевр в каком зале».

Время до лекции еще есть, и директор ведет меня показывать выставку Гормли. Через зал Августа, где подле бюстов Тиберия и Нерона на постоянной основе выставлен авангард скончавшейся в прошлом году бабушки современного искусства Луизы Буржуа, в зал Диониса и Римский дворик.

В первом богов-олимпийцев сняли с постаментов и поставили прямо на пол. А семнадцать чугунных скульп­тур Гормли установили в соседнем дворике. Зачем такие жертвы?

Зритель проходит к абстрактным, грубым телам людей Гормли сквозь ряд совершенных тел богов - но равных ему, зрителю. Он‑то привык, что они смотрят на него свысока.

Но не поздно ли вы начали? И отчего с Буржуа, Гормли - за­служенных ветеранов...

Неправильный вопрос. Совре­менным искусством Эрмитаж зани­мался всегда. Что такое коллекция­ Екатерины Второй, с которой на­чал­ся музей? Она же собирала со­временное ей искусство - зака­зы­ва­ла Шардену, Гудону, Рейнольд­су. Наш принцип - искусство одно и никаких революций в нем не было.

В своей приемной с видом на Неву.

В 1930–1940 годах Эрмитажу отдали часть национализированных частных коллекций Щукина и Морозова, собирателей тогдашних актуальных художников - импрессионистов. Так в музее появились Ван Гог, Сезанн, Кандинский. В 1956-м прошла ретроспектива еще живого Пабло Пикассо и открылся третий этаж, специально под европейское искусство ХХ века. В 1967 году, уже при Борисе Пиотровском, отце нынешнего директора - вундеркинде сталинской археологии, академике, Герое соцтруда, возглавлявшем Эрмитаж двадцать шесть лет, - Лидия Делекторская передала музею коллекцию работ Матисса. Через одиннадцать лет именно здесь прошла первая в России выставка Энди Уорхола.

Но настоящее окно в Европу и Америку прорубил Пиотровский Второй. В 2000 году в Эрмитаже устроили первую ретроспективу Уорхола и показали последние шедевры Джексона Поллока. В 2004-м здесь же прошли первые в Рос­сии выставки самых дорогих - русского андеграундного художника, москвича-эмигранта Кабакова и американского абстракциониста Ротко. Москва увидит их только в конце 2000-х в «Гараже».

С кабаковских «Туалета в углу» и «Одиночества в шкафу», которые он подарил Эрмитажу, мы и начали формирование коллекции современного искусства, - вспоминает Пиотровский.

С тех пор в коллекции проекта «Эрмитаж 20/21», в рамках которого и проводятся выставки современного искусства, появились Буржуа и Раушенберг, Польке и Сулаж. Но из русских - только Целков и Новиков. А ведь начиналось хоро­шо. В 1964 году устроили внутри­музейную выставку работ коллектива, в том числе и трудившегося тогда такелажником опального Михаила Шемякина.

Та выставка привела к поли­тическим репрессиям, отставке ди­ректора Артамонова... Целый год выкарабкивались. Это было трагедией для музея и для нашего искусства вообще. Тогда и стало ясно, как опасен для музея эпатаж. И что Эрмитажу нужен свой путь в общении с современным искусством.

Пока мы ходим по музею, как сокуровский «Русский ковчег» - без перерыва, я рассказываю Пиотровскому о том, что для меня он в первую очередь ученый-арабист, крайне обильно процитированный в моем институтском дипломе.

Я иногда шучу, что востоковед - моя профессия, а работа здесь - ­хобби: других при такой занятости быть не может. Кстати, почти восемьдесят лет Эрмитаж возглавляют либо востоковеды, либо археологи. Я вот востоковед-археолог. Востоковед - это обязательство жить в нескольких мирах, археолог - понима­ние, где нужно тратить деньги и как за них отчитываться: живешь же в экспедициях. Меня недавно спросили: «Почему у вас отдел исламского искусства в самом плохом состоянии?» Это правда. Неудобно ставить свои интересы на первый план.

Он вспоминает о своей стажи­ров­ке в насеровском Египте, о том, как в семидесятые преподавал историю иерархам социалистического Южно­го Йемена - и говорит, что нынешние революции на Востоке для него - личная боль. И тут же переходит к современному искусству: у него есть будущее, и интересное, убежден Пиотровский, как раз на мусульманском Востоке.

Ислам не приветствует изображение людей, а вот абстракции - да. В Дубае или Багдаде легче создать музей современного искусства, и он будет процветать.

На Советской лест­нице ­Эрмитажа.

Этим и своей биографией - родился в Ереване, прапрапрадед - католик, отец - русский с польс­ки­ми корнями, «зять армянского народа», полжизни проведший на Кавказе, исследуя государство Урарту, мать - армянка - Пиотровский объясняет универсальность свою и своего Эрмитажа.

Это ведь не музей искусства, это музей мировой культуры.

Он и начался для Пиотровского так, в четыре года - не с «Данаи», а с военных восточных барабанов в Арсенале и мозаики паркета.

Не обидно, что ваш сын вряд ли заменит вас на посту? Кстати, вы уже решили для себя, когда на пенсию?

Такие вещи решает судьба, а такие вопросы - неприличны. В 2014 году Эрмитажу - двести пятьдесят. В частности, в Восточном крыле Главного штаба откроется музей XIX-XX веков, будет там и современное искусство - демонстрации видеоарта, перформансов. А сын мой, экономист, занимается издательским делом. В том числе книги об Эрмитаже издает. Дочь живет в Москве, банкир, я по всяким экономическим делам с ней советуюсь. Может, дети будут и потом участвовать в жизни музея. Но Эрмитаж - это не только семья Пиотровских. У нас принято работать семьями - у сотрудников, смотрителей.

Раз Эрмитаж и семья и дом, какое у вас тут теперь любимое место?

Я сейчас скажу, а все потом будут ходить и просить меня там фотографироваться. Ездил как-то в Японию и где-то обмолвился, что люблю черное пиво. Так потом во всех городах, где мы были, японцы бегали искали для меня черное пиво. А я не могу его столько пить. Вот сейчас я хожу - восхищаюсь Иор­данской лестницей. Мы ее только что отреставрировали.

Наконец доходим до Эрмитаж­ного театра. Семирядный амфитеатр полон школьников и студентов. «Садитесь в оркестровой яме», - предлагает Пиотровский. Оттуда не видно, как он говорит, и поэтому особенно прислушиваешься к его словам. Например, что в музее нет кураторов, этих «всегда самых умных в музее людей», а есть научные сотрудники. Что это не Эрми­тажу выпала честь участвовать в последней Венецианской биеннале, а биеннале - принимать Эрмитаж. Пиотровский - опять столп под стать Александрийскому.

Вы это всерьез, про честь для биеннале принимать Эрмитаж? - спрашиваю я, когда мы усаживаемся в его кабинете под портретом его отца.

Ну это чтобы молодежь проник­лась, - улыбается директор. - Эрмитаж на биеннале - это другой жанр для нас, мы выступили нагло и само­уверенно. Мне вообще нравится рисковать, шокировать. Год назад мы делали выставку Пикассо - такой большой у нас в парадных залах еще не было. Коллеги из парижского музея, когда увидели все эти золотые колонны, были ошарашены, пытались их прикрыть. Но я был против. Мы все делаем так, чтобы во всяком случае все вещи у нас либо совсем нами придуманы, либо с чутким эрмитажным акцентом.

«Аполлонов» главного петербургского художника 1990-х, основателя неоакадемизма Тимура Новикова выставляли в Главном штабе - с видом на Александрийскую колонну, монферрановский парафраз рим­ской колонны Траяна. Когда в 1998‑м решили выставлять фотографию, начали (под неодобрение критиков, считавших, что фото не место рядом с живописью) с ретроспективы Ирвина Пенна. Статусного портретиста Пикассо, Стравинского, Дюшана, отца современной фэшн-фотографии, автора обложек американского VOGUE пятидесятых и высокохудожественных натюрмортов - то есть творца, близкого тому, что и так висит в Эрмитаже. А когда позже привезли чер­но-белые поляроиды обнаженных моделей, орхидей и звезд классика андеграунда Роберта Мэпплторпа, то повесили их вперемежку с гравюрами голландских маньеристов XVI века. Те, кто видел ту выставку, утверждают, что поняли, откуда родом культ совершенной телесной красоты, царивший в восьмидесятых в моде и глянце.

А не сделать ли чисто модную выставку костюмов? Вот в Пушкинском музее показывали Chanel, Dior. А у вас последняя была в 1987-м - рет­роспектива Ива Сен-Лорана...

Опять неправильный вопрос! Мы и в этом были пионерами. Просто здесь точно так же, как с современным искусством, - нам нужны наши, эрмитажные истории. Мы в двухтысячные выставляли работы Ламановой, Чарльза Ворта: они шили для императриц - вот это на­ша история. Или как было с фото­выс­тавкой Энни Лейбовиц. Она состояла из двух частей: одна - легендарные «парадные» портреты звезд для Vanity Fair и VOGUE. Вторая - снимки новорожденных детей Лейбовиц, отца, спутницы жизни Сьюзен Зонтаг, в том числе времен ее борьбы с раком. И вот эти, сугубо личные снимки мы поместили в кабинет-спальню Александра II: в эту комнату его привезли после покушения, в ней он скончался и здесь все сохранено в том виде. Эти стены видели рождение, взросление, жизнь и смерть. Где еще такое можно сделать, кроме Эрмитажа?

Время прочтения:

Мне нельзя задавать только два вопроса: почему я ношу шарф и какая моя любимая картина.

Эрмитаж – это скит. Для большинства людей это место, куда можно уйти и где скрыться.

Мы очень церемонны. Наши выставки имеют имперский уклон не потому, что мы такие гордые. Мы просто должны это сохранять: царя нет, но многие традиции остались. Есть дом-царь. А мы не то чтобы его слуги, но помогаем распространять дух дома. Эрмитаж – это дворец, который потрясающим образом помнит себя. И все вокруг должно определяться дворцом, его стилем и вкусом.

Культура и политика взаимосвязаны. Только культура стоит над политикой. Когда все в политике рушится, культура остается мостом между людьми, который взрывают последним.

Без выставки в Версале никакой встречи Путина с Макроном бы не было. Новый президент Франции не стал бы проводить встречу без повода. Искусство, которое соединяет народы, всегда несет дипломатическую функцию. Кризисы преодолевались с помощью искусства. Вспомним советское время: сначала отправляли выставку, а потом восстанавливались отношения.

Когда стало понятно, что древней Пальмиры больше нет, я испытал гнев. Совершенно ясно, что памятники и сокровища можно было защитить.

Любая ближневосточная война напоминает крестовый поход. Известна история, как во время русско-турецкой войны Екатерина I собрала все драгоценности, дала взятку туркам, те открыли коридор, и русские вышли из окружения. Воевать можно только за памятники и их защищать.

Музей никогда не станет полностью виртуальным. Сейчас и без того полно всяких шапито, где зараз показывают все картины Ван Гога. Ничего плохого в этом нет, за исключением того, что такой формат не назовешь музеем, где есть энергия подлинной вещи.

Нам говорят: вот вы молодцы, обратились к современному искусству! Но ничего в этом нового нет. Императоры покупали современное им искусство. А первая выставка современного искусства проходила в Петрограде в 1918 году в Зимнем дворце. Разве сегодня мы можем находиться в стороне?

Мы должны не только угождать посетителям, но и знакомить их с чем-то новым. Когда мы поставили черепа и чучела Фабра в зале Снейдерса, то и на Снейдерса люди стали обращать внимание, хотя мимо него обычно быстро проходят.

Большого ажиотажа в связи с выставкой Яна Фабра не было. Посетителей стало чуть больше, но это было несравнимо с Серовым или Айвазовским, которые в разы увеличили посещаемость Третьяковской галереи. Задача заключалась в том, чтобы Фабра увидели те, кто на него не пришел бы никогда.

Доверие – это не демократия. Это знак силы.

В сложных условиях, как известно, поэты пишут хорошие стихи, художники – хорошие картины, а когда все свободно, то ни черта и не происходит.

Я вполне приемлю существующий режим. Мне хотелось бы не занимать никаких позиций, но иногда это нужно сделать и помочь. Для меня избираться в Госдуму в 2011 году было примерно тем же, что написать письмо патриарху про Исаакиевский собор. Есть ситуации, когда ты должен выйти из ряда и что-то сказать.

Было бы гораздо хуже, если бы никого не интересовало твое мнение.

Многие процессы, которые происходят в обществе и мире сегодня, объясняются одним выражением: Back in USSR. Название бит- ловской песни как нельзя кстати. Тем более что оно пародирует Back in USA Чака Берри. А мы здесь, в Петербурге, стараемся жить, как в песне Simon & Garfunkel Bridge over Troubled Water (Мост над бурными водами. – Esquire).

Петербург надо любить как минимум затем, чтобы он не утонул. Он очень легко разрушается. Город построен на болоте, у города есть пророчества, город ненавидят. Он в любой момент может уйти под воду.

У меня насыщенная разнообразная жизнь. Я живу во многих мирах и продолжаю быть востоковедом. Мне некогда жалеть о том, что что-то пошло не так. Разнообразие создает идеальность.

Музей – это мощный рычаг очищения.