Краткий курс истории. Добрый дедушка Корней

Судьба и психология человеческая порою трудно объяснимы. Пример тому – жизнь выдающегося российского литератора Корнея Ивановича Чуковского (Николая Васильевича Корнейчукова). Он родился в 1882 году в Петербурге, умер в 1969 году в Кунцево под Москвой, прожив долгую, но далеко не безоблачную жизнь, хотя был и знаменитым детским писателем, и крупным литературоведом; его заслуги перед российской культурой, в конце концов, были оценены на родине (доктор филологических наук, лауреат Ленинской премии) и за рубежом (почётный доктор Оксфордского университета). Такова внешняя сторона его жизни.

Но была и внутренняя, потаённая. Сын украинской крестьянки Екатерины Осиповны Корнейчуковой и... (?). В документах Чуковский всякий раз указывал разные отчества (Степанович, ануилович, Васильевич, Н.Е. Корнейчуков). По метрике он был Николай Корнейчуков, т.е. незаконнорожденный. Однако, у него была родная сестра – Мария Корнейчукова, родившаяся в 1879 году. Исследователям удалось установить, что в тех документах Марии, где присутствует отчество, она названа Мануиловна, либо Эммануиловна. Предполагают, что отцом Корнея Чуковского является Потомственный Почётный Гражданин Одессы Эммануил Соломонович Леве(и)нсон, 1851 года рождения, сын владельца типографий, расположенных в нескольких городах. Отец всеми силами препятствовал «неравному браку» своего сына с простой крестьянкой и добился своего.

Еврейское происхождение отца Чуковского почти не вызывает сомнений. Вот что писал М. Бейзер в 1985 году в самиздатском «Ленинградском еврейском альманахе. Автор (в 1998 году жил в Израиле) беседовал с Кларой Израилевной Лозовской (эмигрировала в США), которая работала секретарём Чуковского. Она рассказала об Эммануиле Левинсоне, сыне владельца типографий в Петербурге, Одессе и Баку. Его брак с матерью Маруси и Коли формально не был зарегистрирован, так как для этого отец детей должен был креститься, что было невозможно. Связь распалась... О еврейском происхождении отца Корнея Чуковского свидетельствует также Нина Берберова в книге «Железная женщина». Сам писатель на эту тему не высказывался. «Он, каким он был, был создан своей покинутостью», - писала об отце Лидия Чуковская. Существует только один достоверный источник – его «Дневник», которому он доверял самое сокровенное.

Вот что пишет в «Дневнике» сам Корней Иванович: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) – был самым нецельным, непростым человеком на земле... Мне казалось,... что я единственный – незаконный, что все у меня за спиной перешёптываются и что когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня... Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал... Особенно мучительно было мне в 16–17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил даже при первом знакомстве – уже усатый – «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т.д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь – никогда не показывать людям себя – отсюда, отсюда пошло всё остальное».

«... У меня никогда не было такой роскоши как отец или хотя бы дед» - с горечью писал Чуковский. Они, конечно же, существовали (так же, как и бабушка), но все дружно отказались от мальчика и его сестры. Своего отца Коля знал. Об этом после смерти отца написала Лидия Чуковская в книге «Памяти детства». Семья жила тогда в финском местечке Куоккала и однажды, уже известный литератор Корней Чуковский неожиданно привёз в дом дедушку своих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. Больше в доме об этом человеке никогда не говорили. Маленькая Лида запомнила, как однажды, мама вдруг позвала детей и строго сказала: «Запомните, дети, спрашивать папу о его папе, вашем дедушке, нельзя. Никогда не спрашивайте ничего». Корней Иванович навсегда был оскорблён за мать, но она всю жизнь любила отца своих детей – в их доме всегда висел портрет бородатого мужчины.

О своём национальном происхождении Чуковский не распространяется. И лишь в «Дневнике» он приоткрывает свою душу. Тем более обидно, что изданы они со множеством купюр (редактор «Дневника» - его внучка Елена Цезаревна Чуковская).

Лишь по отдельным отрывкам можно косвенно судить об его отношении к еврейскому вопросу. И здесь наблюдается необъяснимый парадокс: человек, тяжело переживший своё «байстрючество», виновником которого был отец – еврей, обнаруживает явное тяготение к евреям. Ещё в 1912 году он писал в дневнике: «Был у Розанова. Впечатление гадкое... Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей». Купюра не даёт возможности узнать тему разговора, хотя предположительно речь идёт об антисемитизме Розанова (свои взгляды по этому вопросу Розанов не скрывал). А вот, что пишет он о своих секретарях К. Лозовской и В. Глоцере: похвалив их за чуткость, самоотверженность, простодушие, он объясняет эти их качества тем, что «оба они – евреи – люди, наиболее предрасположенные к бескорыстию». Прочитав автобиографию Ю.Н. Тынянова, Чуковский записал: «В книге нигде не говорится, что Юрий Николаевич был еврей. Между тем та тончайшая интеллигентность, которая царит в его «Вазир Мухтаре», чаще всего свойственна еврейскому уму».

Через полвека после записи о Розанове, в 1962 году, Чуковский пишет: «... был Сергей Образцов и сообщил, что закрывается газета «Литература и жизнь» из-за недостатка подписчиков (на черносотенство нет спроса), и вместо неё возникает «Литературная Россия». Глава Союза писателей РСФСР Леонид Соболев подбирает для «ЛР» сотрудников, и, конечно, норовит сохранить возможно больше сотрудников «ЛЖ», чтобы снова провести юдофобскую и вообще черносотенную линию. Но для видимости обновления решили пригласить Образцова и Шкловского. Образцов пришёл в Правление, когда там находились Щипачёв и Соболев, и сказал: «Я готов войти в новую редакцию, если там не останется ни одного Маркова, а если там появится антисемитский душок, я буду бить по морде всякого, кто причастен к этому». Образцов уполномочил меня пойти к Щипачёву и сказать, что он в редакцию «ЛР» не входит...».

Лучшие дня

В начале 1963 года на страницах «Известий» возникла полемика между критиком-антисемитом В. Ермиловым и писателем И. Эренбургом по поводу книги мемуаров «Люди, годы, жизнь». 17 февраля Чуковский записал: «Вчера был Паустовский: «Читали «Известия – насчёт Ермишки?». Оказывается, там целая полоса писем, где Ермилова приветствует тёмная масса читателей, ненавидящих Эренбурга за то, что он еврей, интеллигент, западник...». Отдыхая в 1964 году в Барвихе, он пишет: « У меня такое впечатление, будто какая-то пьяная личность рыгнула мне в лицо. Нет это слишком мягко. Явился из Минска некий Сергей Сергеевич Цитович и заявил, подмигивая, что у Первухина и Ворошилова жёны – еврейки, что у Маршака (как еврея) нет чувства родины, что Энгельс оставил завещание, в котором будто бы писал, что социализм погибнет, если к нему примкнут евреи, что настоящая фамилия Аверченко – Лифшиц, что Маршак в юности был сионистом, что А.Ф. Кони на самом деле Кон и т.д.». Цитирование можно было бы продолжить, однако и приведенных записей достаточно, чтобы понять мировоззрение Чуковского: его позиция не только позиция передового русского интеллигента – антисемитизм воспринимается им болезненно, как личное оскорбление.

Ещё одно подтверждение еврейского происхождения отца Корнея Чуковского я обнаружил в очерке С. Новикова «Рохлин». Описывая жизнь своего старшего друга, выдающегося советского математика Владимира Абрамовича Рохлина, автор пишет: «Года за два до смерти он рассказал мне следующее. Его дедом по матери был богатый одесский еврей Левинсон. Горничная – девица Корнейчук – произвела от него на свет младенца мужского пола, которому с помощью полиции (за деньги) был изготовлен чисто русский православный паспорт... От себя замечу, что Корней получал образование, вероятно, на деньги Левинсона... Мать Рохлина – законная дочь Левинсона – получила медицинское образование во Франции. Она была начальником санинспекции в Баку, где её убили в 1923 году... Отец был расстрелян в конце 30-х г.г. Тогда Рохлин, оказавшись 16-ти летним юношей в Москве, испытывал большие трудности с поступлением в университет. Он попытался обратиться за помощью к Корнею, но тот его не принял. По-видимому, в тот период Корней безумно боялся Сталина (Рохлин прав, но он связывает это с «Тараканищем», не подозревая, что Большой террор именно в это время вошёл в семью Чуковских – В.О.)... После смерти Сталина, - как сказал мне Рохлин, - Корней искал контакта с ним, уже известным профессором. Но Рохлин из гордости отказался. Один физик, Миша Маринов... находился в хорошем контакте с Лидией Чуковской, дочерью Корнея. Она говорила ему об этом родстве с Рохлиным, как сказал мне Миша, когда я рассказал в обществе эту историю вскоре после кончины Владимира Абрамовича». Сын Рохлина Владимир Владимирович стал выдающимся прикладным математиком и ныне проживает в Америке.

Таковы факты, подтверждающие, что Корней Иванович наполовину был евреем. Но не это волновало его. Он не мог простить отцу того, что он сделал: обманул любившую его всю жизнь женщину и обрёк на безотцовщину двух своих детей. После той семейной драмы, которую он пережил в детстве, вполне могло случиться и так, что он стал бы юдофобом: хотя бы из-за любви к матери, хотя бы в отместку за своё искалеченное детство. Этого не произошло: случилось обратное – его потянуло к евреям.

Понять и объяснить логику происшедшего трудно и, на первый взгляд, невозможно. В статье предлагается один из вариантов происшедшего. Известно, что Коля Корнейчуков учился в одной гимназии с Владимиром (Зеевом) Жаботинским – будущим блестящим журналистом и одним из наиболее ярких представителей сионистского движения. Отношения между ними были дружескими: их даже исключили из гимназии вместе – за написание острого памфлета на директора. Сведений о дальнейших взаимоотношениях этих людей (по понятным причинам) сохранилось немного. Но тот факт, что именно Жаботинского выбрал поручителем при оформлении своего брака Чуковский, говорит о многом – поручители случайными людьми не бывают. В «Дневнике» имя Жаботинского появляется лишь в 1964 году:

«Влад. Жаботинский (впоследствии сионист) сказал обо мне в 1902 году:

Чуковский Корней

Таланта хвалёного

В 2 раза длинней

Столба телефонного».

Только такую шутку Корней Иванович мог доверить в то время бумаге. Из переписки с жительницей Иерусалима Рахилью Павловной Марголиной (1965 год) выясняется, что всё это время он как драгоценность хранил рукописи В. Жаботинского. Вдумайтесь в значение данного факта и вы поймёте, что это был подвиг и что личность Жаботинского для него была священной. Чтобы показать, что именно такой человек мог вывести Колю из состояния душевной депрессии, позволю процитировать отрывок из его письма к Р.П. Марголиной: «... Он ввёл меня в литературу... От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нём было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нём всё: и его голос, и его смех, и его густые чёрные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперёд... Теперь это покажется странным, но главные наши разговоры тогда были об эстетике. В.Е. писал тогда много стихов, - и я, живший в неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить о ритмике, об ассонансах, о рифмоидах... Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишинёве погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему ещё сильнее...».

Чуковский признаёт, какое огромное влияние оказала личность Жаботинского на становление его мировоззрения. Несомненно, В.Е. сумел отвлечь Корнея Ивановича от «самоедства» в отношении незаконорожденности и убедить в его талантливости. «Он ввёл меня в литературу...». Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости», куда его привёл Жаботинский, развивший в нём любовь к языку и разглядевший талант критика. Первой статьёй молодого журналиста была «К вечно-юному вопросу», посвящённая полемике о задачах искусства между символистами и сторонниками утилитарного искусства. Автор пытался нащупать некий третий путь, который примирил бы красоту и пользу. Едва ли эта статья смогла попасть на страницы популярной газеты – слишком она отличалась от всего, что там печаталось об искусстве, если бы не содействие «золотого пера» (так называли в Одессе Владимира Жаботинского). Он очень ценил философские идеи и стиль раннего Чуковского. Его по праву можно назвать «крестным отцом» молодого журналиста, что Корней Иванович прекрасно понимал и помнил всю жизнь. Недаром он сравнивал его с Пушкиным. И, возможно, по ассоциации вспоминал бессмертные строки, посвящённые лицейскому учителю Куницыну, перефразируя их:

(Владимиру) дань сердца и ума!

Он (меня) создал, он воспитал (мой) пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена...

Жаботинский разговаривал на семи языках. Под его влиянием Чуковский начал изучать английский язык. Так как в старом самоучителе, купленном у букиниста отсутствовала часть, посвящённая произношению, то разговорный английский язык Чуковского был весьма своеобразен: например, слово «writer» звучало у него как «вритер». Поскольку в редакции «Одесских новостей» он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года по рекомендации всё того же Жаботинского, Чуковский отправляется корреспондентом в Англию. В Лондоне его ожидал конфуз: обнаружилось, что он не воспринимает английских слов на слух. Большую часть времени он проводил в Библиотеке Британского музея. Кстати, здесь же, в Лондоне, друзья виделись в последний раз в 1916 году, через десять лет после той памятной командировки. Роль Жаботинского в становлении К.И. Чуковского как личности и художника изучена совершенно недостаточно, однако имеющиеся в настоящее время материалы позволяют говорить об огромном влиянии, которое оказал будущий выдающийся сионист на развитие в Чуковском еврейской самоидентификации.

Вся его дальнейшая жизнь подтверждает этот тезис. В 1903 году он женился на еврейской девушке – одесситке Гольдфельд. В выписке из метрической книги Крестовоздвиженской церкви сказано: «1903 г. 24 мая крещена Мария. На основании указа Херс. Дух. Консист. От 16 мая 1903 г. за?5825 просвещена св. Крещением одесская мещанка Мария Аронова-Берова Гольдфельд, иудейского закона, родившаяся 6 июня 1880 г. во св. Крещении наречена именем Мария...». Через два дня состоялось бракосочетание.

«1903 г. 26 мая. Жених: Ни к какому обществу не приписанный Николай Васильев Корнейчуков, православ. вероисповед., первым браком, 21 года. Невеста: одесская мещанка Мария Борисова Гольдфельд, православного вероисповед., первым браком, 23 лет». Далее следуют фамилии поручителей со стороны жениха и невесты (по 2 человека). Среди поручителей со стороны жениха – никопольский мещанин Владимир Евгеньев Жаботинский.

Мария Борисовна Гольдфельд родилась в семье бухгалтера частной фирмы. В семье было восемь детей, которым родители стремились дать образование. Мария обучалась в частной гимназии, а один из её старших братьев Александр – в реальном училище (некоторое время в одном классе с Л. Троцким). Все дети родились в Одессе, у всех родной язык – еврейский. Брак Чуковских был первым, единственным и счастливым. «Никогда не показывать людям себя» - такая жизненная позиция сохранилась у Корнея Ивановича с детства. Поэтому о своей жене он даже в «Дневнике» пишет целомудренно, скупо: «На свадьбу пришли все одесские журналисты». И лишь иногда прорывается подлинное чувство. Посетив в 1936 г., через 33 года после свадьбы Одессу, он стоял около дома, в котором когда-то жила его невеста: многое вспомнилось. Появляется запись: «Мы здесь бушевали когда-то любовью». И ещё одна пронзительная запись, сделанная после смерти любимой женщины: «Смотрю на это обожаемое лицо в гробу..., которое я столько целовал – и чувствую, будто меня везут на эшафот... Хожу каждый день на могилу и вспоминаю умершую: ... вот она в бархатной кофточке, и я помню даже запах этой кофточки (и влюблён в него), вот наши свидания за вокзалом, у Куликова поля..., вот она на Ланжероне, мы идём с ней на рассвете домой, вот её отец за французской газетой...». Сколько любви, нежности и юной страсти в словах этого далеко не молодого человека, лишившегося жены и верной подруги уже после войны! Они делили и радость, и горе. Из четверых детей (Николай, Лидия, Борис и Мария) – выжили двое старших. Младшая дочь Маша умерла в детстве от туберкулёза. Оба сына были на фронте во время войны. Младший – Борис – погиб в первые военные месяцы; Николаю повезло – он вернулся. И Николай, и Лидия были известными писателями. Причём, если отец и старший сын писали, руководствуясь «внутренней цензурой» – К. Чуковский на всю жизнь запомнил шабаш ведьм против «чуковщины» в 30-х годах, возглавленный Н.К. Крупской, то для его дочери какие-либо ограничения отсутствовали. «Я счастливый отец – с юмором говорил он приятелям: если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые – Лида».

Вскоре, однако, юмор отступил далеко на задний план.

Во время Большого террора, когда в «общем потоке» был расстрелян муж Лидии Чуковской, выдающийся физик Матвей Бронштейн, после безумных ночей в очередях родственников около страшной тюрьмы «Кресты», где общее горе сблизило её на всю жизнь с великой Ахматовой (у неё тюрьма навсегда отняла единственного сына), после всех перенесенных ужасов Чуковская не боялась никого и ничего.

Лидия Корнеевна, как и её отец, прожила долгую и трудную жизнь (1907-1996 г.г.). Главную роль в её жизни сыграли отец, муж и Самуил Яковлевич Маршак – друг отца. Вот что писала она отцу – двадцатилетняя, из саратовской ссылки, куда она попала за написанную в институте антисоветскую листовку: «Ты действительно не знаешь, что я по-прежнему, по-детски, по-трёхлетнему, люблю тебя...? Не поверю я этому никогда, потому что ведь ты – ты». После ссылки Чуковскую взял на работу в ленинградское отделение «Детгиза», которое он возглавлял, Маршак. Забегая вперёд, укажем, что он и во время войны оказался её добрым ангелом-хранителем. Вот что писал в декабре 1941 г. Корней Иванович Самуилу Яковлевичу: «... Я благодарю Вас и Софью Михайловну (жена С.Я. – В.О.) за дружеское отношение к Лиде. Без Вашей помощи Лида не доехала бы до Ташкента – этого я никогда не забуду». (Маршак помог Л.К., перенесшей тяжёлую операцию, выбраться из голодного и холодного Чистополя).

1937 год, оказавшийся переломным в жизни и мировосприятии молодой женщины, застал её в маршаковском «Детгизе»: арест и расстрел мужа, разгон редакции и аресты её членов (Чуковской «повезло» - она стала «всего лишь» безработной) на всю жизнь сформировали её диссидентский характер. Надо сказать, что особой любовью к новой власти в семье Чуковских не отличался никто и никогда. Вот что писал Корней Иванович в «Дневнике» в 1919 году после вечера памяти Леонида Андреева: «Прежней культурной среды уже нет – она погибла и нужно столетие, чтобы создать её. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары». От себя можно добавить, что Чуковский был большим оптимистом: уже скоро столетие, а культура целенаправленно загоняется в угол.

Злополучная листовка, написанная девятнадцатилетней девушкой, преследовала Лидию Корнеевну много десятков лет. В записке председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года сказано: «Антисоветские убеждения Чуковской сложились ещё в период 1926-1927 г.г., когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Чёрный крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Чёрный набат»... Это «дело» всплывало в КГБ в 1948, 1955, 1956, 1957, 1966, 1967 г.г. Воистину, у страха гебистов глаза велики: ни с каким анархистским журналом она никогда не была связана, а её антисоветские настроения были рождены советской властью. Известны дата и адрес рождения: 1937 год, г. Ленинград, очередь у тюрьмы «Кресты».

Куда они бросили тело твоё? В люк?

Где расстреливали? В подвале?

Слышал ли ты звук

Выстрела? Нет, едва ли.

Выстрел в затылок милосерд:

Вдребезги память.

Вспомнил ли ты тот рассвет?

Нет. Торопился падать.

В феврале 1938 года, выяснив в Москве формулировку приговора мужу – «10 лет без права переписки», она решила бежать из любимого города. Лидия Корнеевна «всё-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную – тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей (дочь от первого брака с литературоведом Ц. Вольпе), ... с Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала». Так власть ковала инакомыслящих. И какое значение для вдовы, для всей семьи имел факт реабилитации Матвея Бронштейна после смерти Сталина? Ведь они никогда не верили обвинению в том, что он враг народа. До ареста Бронштейн и Чуковская не успели зарегистрировать свой брак. «Чтобы получить право охранять труды Бронштейна, – пишет она, – мне пришлось оформить наш брак уже тогда, когда Матвея Петровича не было в живых. Брак с мёртвым. Оформить по суду».

В период реабилитации, когда приоткрылись архивы НКВД, исследователи нашли «дело» Бронштейна. «Бронштейн Матвей Петрович, 02. 12. 1906 г. рождения, урож. г. Винницы, еврей, беспартийный, с высшим образованием, научный сотрудник Ленинградского физико-технического института, осуждён 18 февраля 1938 года Военной Коллегией Верховного суда СССР «за активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации» по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, с конфискацией всего, лично ему принадлежащего, имущества». Суд заседал 18 февраля с 8.40 до 9.00 часов. За эти 20 минут была решена судьба одного из столпов советской физики. Письма в его защиту писали будущие академики Тамм, Фок, Мандельштам, Иоффе, С. Вавилов, Ландау, писатели Чуковский и Маршак – они не знали, что Бронштейна уже нет в живых: их усилия были тщетны. Последним напоминанием о погибшем муже был лист из архивной папки с записью 1958 года: «возместить Л.К. Чуковской стоимость бинокля, изъятого при обыске 1 августа 1937 года».

Я шла к Неве припомнить ночи,

Проплаканные у реки.

Твоей гробнице глянуть в очи,

Измерить глубину тоски.

Нева! Скажи в конце концов,

Куда ты дела мертвецов?

Характерно взаимное влияние этих двух выдающихся личностей – физика и лирика. «Солнечное вещество» - так называется одна из научно – популярных книг Бронштейна. Вот что впоследствии сказал о ней выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии Лев Ландау: «Читать её интересно любому читателю – от школьника до физика - профессионала». О рождении этой удивительной книги и о появлении нового детского писателя свидетельствует его дарственная надпись от 21 апреля 1936 года: «Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу». В оставшиеся полтора года жизни он создал ещё два таких же шедевра. Так она – профессиональный литератор, сумела вдохновить выдающегося физика на создание книг, жанр которых был ему до сих пор неизвестен. Его влияние на неё было потрясающим: при жизни она им гордилась и наслаждалась общностью мыслей и чувств. После его гибели ожесточилась: «Я хочу, чтобы винтик за винтиком была исследована машина, которая превращала полного жизни, цветущего деятельностью человека, в холодный труп. Чтобы ей был вынесен приговор. Во весь голос. Не перечеркнуть надо счёт, поставив на нём успокоительный штемпель «уплачено», а распутать клубок причин и следствий, серьёзно, тщательно, петля за петлёй, его разобрать...».

Вот отрывок из её письма от 12.10. 1938 г., в котором она описывает свои впечатления от фильма «Профессор Мамлок»: «Да, фашизм – страшная вещь, гнусная вещь, с которой необходимо бороться. В фильме показана травля профессора-еврея... Пытки, применяемые на допросах, очереди матерей и жён к окошку гестапо и ответы, которые они получают: «О вашем сыне ничего не известно», «сведений нет»; законы, печатаемые в газетах, о которых фашистские молодчики откровенно говорят, что это законы лишь для мирового общественного мнения...». Фактически, это черновой набросок её будущих произведений. Чуковская ясно даёт понять, что фашизм и советский «коммунизм» - близнецы, что антисемитизм – чудовищное зло мирового масштаба.

И Корней Иванович, и Лидия Корнеевна Чуковские своими жизненными поступками доказали, что быть евреем – гордое право порядочных людей. Это надо подчеркнуть особо, так как Корней Иванович видел и обратный пример – своего отца-еврея, которого он презирал за его непорядочность. Судьба свела его с выдающимся человеком – евреем Жаботинским. Именно этот человек стал примером для него на всю жизнь. Еврейские идеалы привели к его женитьбе на еврейке, были привиты детям. Такова еврейская «сага» Чуковских.

В заключение хотелось бы коснуться ещё одного вопроса. Оба Чуковских – и отец, и дочь очень тонко чувствовали правду и настоящий талант. Известна фраза Чуковского на машинописной книжке стихов опального поэта Александра Галича: «Ты, Галич, бог и сам того не понимаешь». Особенно любопытны их взаимоотношения с советскими Нобелевскими лауреатами: состоявшимися и будущими. И отец, и дочь писали письма советскому руководству в защиту арестованного за «тунеядство» будущего лауреата Иосифа Бродского. О взаимоотношении Л. Чуковской и лауреата Нобелевской премии за мир Андрея Дмитриевича Сахарова много писать не стоит – это были идейные соратники по правозащитному движению. Героический поступок совершила Л. Чуковская, выступившая в 1966г. с открытым письмом лауреату Нобелевской премии М Шолохову в ответ на его выступление на съезде партии, в котором он потребовал смертной казни писателям Синявскому и Даниэлю. Она писала: «Литература Уголовному суду не подсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не лагеря и тюрьмы... Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама отомстит за себя... Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, - к творческому бесплодию...».

Он лепит с детьми из глины какие-то горшочки, смеется, вытирает руки о колени, а потом шагает домой вместе с чумазой ватагой в задубевших от высохшей глины штанах.

Этот огромный, усатый, немного несуразный человек с длинными руками, растрепанными волосами, прозрачными и лукавыми, как у врубелевского Пана,глазами, - невероятно добрый детский писатель Корней Чуковский.
Мало кто знает, что прославившим его сказкам Чуковский посвятил в общей сложности всего несколько лет жизни. Писал их быстро, вдохновенно и в основном для собственных детей и внуков.

«Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме "Мойдодыров“ и "Мух-Цокотух“, вообще ничего не писал», - с некоторой обидой говорил Чуковский.

Но основная литературная деятельность Николая Корнейчукова (настоящее имя писателя) связана все-таки со взрослой литературой, с переводами и критическими трудами, посвященными У.Уитмену, Н.Некрасову, А.Блоку, Л.Андрееву, А.Ахматовой, А.Чехову и другим писателям.
За свой многолетний труд по изучению творчества Н.А.Некрасова и книгу «Мастерство Н.Некрасова» он был удостоен Ленинской премии. За переводческую и исследовательскую деятельность в области английской литературы в Великобритании получил степень доктора литературы Honoris causa Оксфордского университета.

Но главной неожиданностью даже для самого Корнея Чуковского было всеобщая любовь читателей к его детским книгам. Те мальчишки, которым он писал об Айболите в тридцатых годах, на его глазах превращались в родителей, потом в бабушек и дедушек и по-прежнему читали своим малышам его сказки. Не одно поколение выросло на этих искренних и очень ярких детских историях.
Первую свою книгу «Крокодил» Чуковский написал случайно в 1916 году. Он ехал в поезде с простудившимся одиннадцатилетним сыном и, чтобы развлечь его, начал под стук колес сочинять:

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил.
По-турецки говорил,-
Крокодил, Крокодил Крокодилович!

Дома он и позабыл сочиненную на ходу сказку, да сын ее хорошо запомнил. Потому что уж слишком близка и понятна она была ребенку.

Так появился детский писатель Корней Чуковский.

Ему всю жизнь приходилось доказывать окружающим свою ценность и право высказывать свой нетривиальный взгляд на вещи. А началось с детской травмы Чуковского как незаконнорожденного ребенка.

Николай Корнейчуков был сыном кухарки из Полтавской губернии (в метрике написано имя его матери - "украинской девицы" Екатерины Осиповны Корнейчуковой - и страшное слово: незаконнорожденный). Отцом был петербургский студент, впоследствии бросивший мать писателя.

Почему этот добрый, непосредственный человек оказался таким опасным для официальной государственной машины? Почему его стали запрещать, травить, установили негласную слежку? Чем не угодили идеологам социализма его Бармалей или Айболит?

Совершенно безобидные, аполитичные детские книги Корнея Чуковского оказались настолько оригинальными, лишенными назидательности и не вписывающимися в советскую литературную номенклатуру, что вызывали у официальных лиц священный ужас.

В начале сороковых в сказке «Тараканище», написанной в 1921 году, задолго до того, как Сталин стал «вождем народов», увидели пародию на главу государства.
А спустя много лет, уже в шестидесятые, в сказке о крохотном мальчике Бибигоне, сражавшемся с индюком Брундуляком, отыскали идеологические намеки, которых там и в помине не было.

Первый удар нанесла в 1928 году Н.Крупская, бывшая в то время заместителем народного комиссара просвещения. В своей статье для газеты «Правда» она писала: «Надо ли давать эту книжку маленьким ребятам? Крокодил… Вместо рассказа о жизни крокодила они услышат о нем невероятную галтиматью. Звери в облике людей - это смешно. Смешно видеть крокодила, курящего сигару, едущего на аэроплане. Но вместе с забавой дается и другое. Вторая часть "Крокодила" изображает мещанскую домашнюю обстановку крокодильего семейства, причем смех по поводу того, что крокодил от страха проглотил салфетку, заслоняет собой изображаемую пошлость, приучает эту пошлость не замечать. Народ за доблести награждает Ваню, крокодил одаривает своих землячков, а те его за подарки обнимают и целуют. "За добродетель платят, симпатии покупают" - вкрадывается в мозг ребенка.

Началась травля писателя, которую старательно подхватили и собратья по перу, в частности, детская писательница Агния Барто.

В 1929 году отчаявшийся что-либо кому-нибудь доказать Чуковский публично отрекается от своих сказок: "Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя. Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. Поэтому теперь я не могу писать ни о каких "крокодилах", мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей. В числе книг, которые я наметил для своей "пятилетки", первое место занимает теперь "Веселая колхозия".

Незадолго до смерти он с горечью вспоминает об этом предательстве и кается в том, что вынужден был играть по чужим правилам. Впрочем, он предал себя только на словах. После отречения Чуковский написал всего две сказки, и то через много лет.
"Веселая колхозия" не получилась.
Видимо, те честность и искренность, которой требовали сочинения для детей, были в нем навсегда отравлены «диалогом» с советской властью.

Последний удар по сказочнику был нанесен в 1945-1946 гг. Когда вместе с журналами «Звезда» и «Ленинград», в которых клеймили М.Зощенко и А.Ахматову, напали и на журнал «Мурзилка», где работал Чуковский и печатались в это время «Приключения Бибигона».
Мешки восторженных детских откликов, которые сыпались в редакцию, в срочном порядке были уничтожены.

Последняя сказка Чуковского выйдет только в 1963 году. За 6 лет до смерти писателя, случившейся от заражения вирусным гепатитом. Ему было 87 лет.

Корней Чуковский, несмотря ни на что, прожил счастливую личную и творческую жизнь. Рядом с ним всегда было много детей. И это главное, на мой взгляд, что спасло его от репрессий, пули и полного отчаяния. Вот как он сам об этом напишет:

Никогда я не знал, что так радостно быть стариком,
Что ни день - мои мысли добрей и светлей.
Возле милого Пушкина, здесь, на осеннем Тверском,
Я с прощальною жадностью долго смотрю на детей.
И усталого, старого, тешит меня
Бесконечная их беготня и возня.
Да к чему бы и жить нам на этой планете,
В круговороте кровавых столетий,
Когда б не они, не вот эти
Глазастые, звонкие дети...

Из Книги судеб. Корней Иванович Чуковский (Николай Васильевич Корнейчуков) родился в 1882 году в Петербурге. Детство и юность писателя прошли в Одессе. Печататься начал в 1901 году - в газете «Одесские новости». В 1905-м он уезжает в Петербург, где занимается журналистикой. В 1908 году выходит первая книга Чуковского «От Чехова до наших дней». С осени 1906 года КЧ поселяется в финском местечке Куоккала, под Петербургом. С 1913 года начинается его работа над восстановлением текстов Некрасова и изучением творчества поэта. В 1915 году Чуковский впервые обращается к сочинениям для детской аудитории - пишет поэму «Крокодил». Осенью 1917 года писатель с семьёй переезжает из Куоккалы в Петроград…

В двадцатые-тридцатые годы он создаёт великолепные детские сказки - «Мойдодыр», «Тараканище», «Краденое солнце», «Телефон», «Муха-Цокотуха» и целый ряд других. В эти же годы в его переводах выходят «Сказки» Киплинга, «Робинзон Крузо», «Том Сойер», «Геккельбери Финн» и так далее… В 1926 году выпущена его исследовательская работа «Некрасов», а в 1928 году - «Маленькие дети», ставшая прообразом будущей книги «От двух до пяти». В 1938 году Чуковский переезжает в Москву. В октябре 1941 года писатель с семьёй эвакуирован в Ташкент. В 1957 году Чуковскому присвоено учёное звание доктора филологических наук. В 50-х годах КЧ переселяется из Москвы в дачный посёлок Переделкино…

Как лингвист Чуковский написал остроумную и темпераментную книгу о русском языке «Живой как жизнь» (1962), дав резкую отповедь так называемым «канцеляритам» - то есть, различным бюрократическим штампам. А как переводчик открыл русскому читателю У. Уитмена (ему он также посвятил исследование «Мой Уитмен»), Р. Киплинга, О. Уайльда. Переводил М. Твена, Г. Честертона, О. Генри, А.К. Дойла, У. Шекспира, написал для детей пересказы произведений Д.Дефо, Р.Э. Распэ, Дж. Гринвуда. Корней Иванович активно занимался теорией перевода, создав одну из самых авторитетных в этой области книг - «Высокое искусство» (1968).

В 1962 году Оксфордский университет присудил Корнею Ивановичу почётное звание доктора литературы.

28 октября 1969 года, в возрасте 87 лет, писатель скончался. В эти горькие дни один из его близких друзей написал: «Умер последний человек, которого ещё сколько-нибудь стеснялись»…

Память! Величайший дар господний, и она же - величайшее божье наказание, если воспоминания не в ладах с совестью. Но и обычная мука ностальгии - сладкая, но всё-таки мука. Кто из нас не страдал по навек утраченным дням солнечного (почему-то непременно солнечного!) детства? В поисках неповторимого чувства новизны мира возвращаемся мы к нашим большим и малым «меккам» - прикоснуться, припасть, очиститься, возродиться…

Но есть места паломничества особого рода. Мы не рождались тут, не росли, не крестились. Но однажды мы прикоснулись здесь к чему-то невероятно настоящему, почти к Истине, и с тех пор включаем эти места в Избранные, возводим там зримые лишь нам храмы, часовенки или же капища, наконец… Мы окружаем их своим духовным полем, оставляем там свои манки - знаки - что, как антенны, соединяют нас. Соединяют, как далеко и надолго мы бы не разлучались - и во времени, и в пространстве. И места паломничества в ответ окружают нас своими полями, включают в свой эгрегор. На какое-то время этого хватает. Но наступает момент, когда необходимо явиться лично (коли уж «гора не идет к Магомету») - всем существом - и духовным, и физическим. Явиться, чтобы подпитать друг друга неведомой покуда нашим физикам энергией, что без сомнений сродни энергии высокой любви.

Из моего детства, из уральского села Писанское, где мы с братьями взахлёб увлеклись литературной игрой, протянулись мостки под Москву, в известное многим писательское гнездо - Переделкино. О том, что писатели в Москве пишут, а здесь, на дачах, переделывают свои произведения, стало расхожей литературной прибауткой.

Здесь я впервые побывал в самом начале шестьдесят пятого. Мы завязали переписку с журналом «Пионер». Тогда его возглавляла Лидия Ильина - сестра Самуила Маршака. Она собрала в журнале не только творческих, но и педагогически одарённых людей, которые бессеребренно, самозабвенно искали юные таланты. «Пионер» тогда опубликовал нашу подборку и - о чудо! - редакция журнала пригласила нас с братьями в столицу, организовав маленьким гостям чудесные творческие каникулы.

Впечатлений было невероятно много.

Сама Москва - огненная, перетекающая, будто лава. Москва - с только ей одной присущим запахом метро. Такси, кафе-мороженое, лифт в многоэтажной гостинице! Лампы дневного света! Деревянные кровати, наконец! Не беда, что меня по молодости лет не пустили в «Современник» - на «Голого короля» с Евстигнеевым в главной роли. Зато я уже знал, где на станции «Площадь Революции» можно подойти к бронзовой статуе матроса и подергать маузер. Огромный маузер шевелился! А на студии «Диафильм» нас и вовсе приняли как уважаемых авторов, и в демонстрационном зале показали совсем свежую ленту - фильм по нашим стихам. Чудеса продолжались! Во время показа появилась знающая нас заочно актриса Рина Зелёная, назвала нас по именам, и сказала, какие наши стихи более всего ей нравятся. Но мы ждали главного события - поездки в Переделкино. Её, по счастью, никто не собирался меня лишать.

И вот мы едем в Переделкино. Электричка - сказочно быстро, как тогда мне показалось - пересекает подмосковные поля. На дверях вагона - новые для нас надписи: «Не прислоняйтесь, двери открываются автоматически!». Неизвестные умники посцарапывали некоторые буквы. Получились довольно забавные лозунги, где нам предлагалось «не слоняться», а то, мол, «двери отрываются автоматически»…

Темнеет рано, за окнами - гудящая синяя тьма. Мы незаметно для себя въезжаем в иной, сказочный, неведомый для нас мир. Приближающееся Переделкино, ещё не знакомое, представляется нам чем-то вроде волшебного Берендеевского леса. И, конечно же, там есть главный волшебник. Это человек, который пригласил нас в гости к себе на дачу. Это и вправду сказочник, известнейший детский писатель Корней Иванович Чуковский.

К сожалению, мне не посчастливилось побывать «на костре» у Чуковского при его жизни. Зато с ним самим наообщался вволю! А через много лет я увидел один из последних костров, горящих в память о Сказочнике. Возле того костра были детские писатели, были известные актеры и музыканты. Одни читали стихи, другие пели с ребятами песни, но, конечно же, главным героем и хозяином праздника незримо оставался Корней Иванович. Вход на костёр - сосновая шишка - в результате посреди поляны вставала огромная гора из шишек.

Представляю, как появился здесь однажды перед гостями Корней Иванович - высокий-превысокий, с большим добрым носом, в длинном головном уборе индейского вождя из красивых перьев. Ребята - а тогда многие играли в индейцев - наверное, встретили Чуковского восхищённым оглушительным криком. А Корней Иванович, должно быть, встал перед костром, воздел к небу руки - и все сделали то же самое. Потом он взял за руки ближайших мальчишек, и все взялись за руки, и заплясали вокруг огня, как взаправдашние индейцы. А потом каждый - и Чуковский тоже - бросил в костёр по шишке, как дань огненному духу.

Этот индейский головной убор я увидел вначале на фото в «Пионерской правде». Так отблагодарили нашего сказочника американцы во время его поездки по Штатам. Потом я увидел его воочию - Корней Иванович не поленился удалиться в соседнюю комнату и вдруг появиться перед своими гостями в этой ошеломляющей, разноцветно-перьевой, длинной - чуть ли не до пят - шапке вождя краснокожих…

Полуосвещённые снежные дорожки довели нас до дома, где жил Корней Иванович. Там же, рядом, стояло здание его библиотеки. Он подарил её детям, и ребятишки с благодарностью шли и ехали сюда - и из самого Переделкино, и из Москвы.

На даче Чуковского не оказалось - он ушёл ненадолго к друзьям - в дом отдыха литераторов. Мы направились его встречать, и застали уже одетым, в вестибюле. Увидев нас, Корней Иванович тут же распрощался с собеседником, и стал с нами знакомиться. Был остроумен и органичен, так и сиял радушием.

Вертел трость в руке и всё время повторял: «Когда я был молодым, когда мне было всего лишь восемьдесят, я делал это много лучше!»

Потом вдруг подносил палец к губам и заговорщически восклицал:

«Видите вот того забавного человека, что рубит дрова за забором? Это же Валентин Петрович Катаев! Смотрите и запоминайте».

К даче мы подошли уже запросто беседуя, как старые знакомые.

А там ждал чай с четырьмя - на выбор - видами варенья (наши вкусы неожиданно совпали - мы с Корнем Ивановичем выбрали черничное), разговоры о литературе, чтение стихов. В тот вечер я впервые узнал, что детский писатель Чуковский пишет и для взрослых. Он не только слушал, но и сам читал - кажется, переводы. Читал и интересовался нашим мнением.

Когда дошла очередь до меня, я прочел начало одной из не самых удачных поэм (но, прошу прощения, мне было только десять!):

Домик деревянный

Срубом лёг на сруб,

Кто живёт без мамы,

В нём нашёл приют.

Но один котёнок -

Фунтиком зовут -

Не нашёл в том доме

Для себя приют.

Муся пожалела -

Фунтика взяла,

И, скажи на милость,

В семью приняла…

Хорошая девочка Муся, - отметил Чуковский, - пожалела котёнка…

Каково же было его удивление, что Муся - вовсе не девочка, а тоже кошка, гражданка вымышленной нами, братьями, котятской республики, во главе которой почему-то стоит царь. Дальше - больше. Мы удивили сказочника нашими сказочными странами - Котятской, Объединённой Страной Зверей, свободного города Павлограда…

Корней Иванович с интересом принял выдуманные нами страны, просил рассказать о них поподробнее, а потом вдруг поведал свою историю. В молодости, отдыхая на финском курорте Куоккала вместе с друзьями, он предложил игру в некую выдуманную республику. Друзья поддержали игру, страну нарекли Чукоккалой, а самого зачинщика объявили президентом. Расставаясь, они подарили Корнею Ивановичу нож с гравировкой - «Президенту страны Александеру Пелиандеру». На российской границе нож попался на глаза таможенникам, и слово «президент», и подозрительно греческое имя заставили Чуковского долго объясняться с непонимающими юмор имперскими чиновниками.

Так что, - подвёл мораль рассказчик, - будьте поосторожнее с выдуманными странами. Опасное это дело! - а сам смеётся.

В завершение вечера хозяин подарил нам книгу своих сказок, снабдив её надписью, на которую способен только человек, умеющий тонко иронизировать (и над собой в первую очередь) - «Поэтическому семейству Павловых от их скромного коллеги. С глубокопочтением, Корней Чуковский».

Многое потерял я в жизни. Не сохранились открытки от Чуковского, нет ни одной копии нашего диафильма. Но та книга и сегодня стоит на моей полке. И мои дети, а теперь уже и внуки, относятся к ней с глубокопочтением…

В другие, более поздние посещения Переделкино мне не раз доводилось молча постоять над могилами Корнея Ивановича и Бориса Леонидовича. Я находил их холмики по издалека приметным трём соснам. Впрочем, потом их осталось только две. И деревья не вечны… О великом Пастернаке, понятное дело, у меня нет личных впечатлений - он умер задолго до нашего пионерского визита в Переделкино. Но есть вот эти строки:

Ориентиром три сосны

на переделкинском кладбище -

их золотые корневища

переплетают Ваши сны...

Там, под сосною, Пастернак -

как в деревянной призме...

В колхозном поле реализма

он был чудеснейший сорняк.

Подвержен травлям и прополкам,

он устоял в родной земле -

и, обращённая к потомкам,

свеча горела на столе.

Свеча горела - он творил -

И, распахнув кулисы мрака,

Шекспир стихами Пастернака

со всей Россией говорил.

И сквозь слова, слова, слова

безмолвной снежною вершиной

вставал вопрос, неразрешимый

Свеча сгорела не дотла,

когда её над смуглой кровью

с осиротевшего стола

переносили к изголовью.

Бессмертна, как и сам поэт,

она горит воскресной вербой,

без поэтических гипербол

во все пределы

сея свет.

Однажды вместе с другом, Тимофеем Ветошкиным, мы посетили здесь, в Переделкино, поэта Арсения Тарковского. Тимофею я был как бы старшим братом - и в литературе, и в жизни. В литобъединение Златоуста он пришёл семнадцатилетним губастым мальчишкой, картаво и с запалом декламирующим Маяковского. Приносил километровые космически-философские стихи.

Потом, после армии, отправился на поединок с Москвой. Поединок затянулся на всю последующую жизнь. В один из его кризисных периодов я оказался проездом в столице и решил встряхнуть Тиму поездкой в Переделкино, к Тарковскому. Арсений Александрович был любимым его поэтом.

Мы же не знакомы, - робко упирался Тимофей, но скоро сдался с явным любопытством.

Поэт сошёл к нам со ступенек Дома отдыха писателей, а показалось - будто с небесных высот, опираясь на один костыль. Улыбаясь как старым знакомым, присел на скамейку. Выглядел он очень больным и усталым. Это было тяжёлое для поэта время - сын его жил за границей и был в негласной опале. Арсений Александрович попросил у гостей закурить - видимо, по болезни его пытались разлучить с табаком и, видимо, безуспешно. Тарковский сам предложил нам почитать стихи. Слушал очень внимательно, а когда читал Тимофей, то вдруг прослезился и расцеловал его. Тима так и не понял тогда - что это означало - действительно ли старого поэта, которого когда-то любила сама Цветаева, тронули юношеские строки, или просто слёзы у него были так близко, как бывают лишь у детей и стариков.

Расставшись с Тарковским, мы долго еще гуляли по переделкинским окрестностям, устроили пикник на обочине оврага. На глаза некстати попала часть человеческого черепа - видно, овраг подмывал древнее кладбище.

Впрочем, почему же некстати? Тут же вспомнилось скандальное из Юрия Кузнецова: «Я пил из черепа отца…»

Четырьмя годами позже я вновь побывал в Переделкино. Неподалеку от трёх сосен чернела свежая могила - последний приют «меньшой ветви России» - Арсения Тарковского…

Сейчас в Переделкино, наверное, шумно. И оно не миновало участи Великого передела, когда айсберг русской литературы раскололся на два Союза. Стучат, наверное, топоры, как в «Вишнёвом саде» у Чехова. Старый какой-нибудь автор глазами Фирса смотрит на бодренькое строительство.

Удастся ли мне когда-то побывать ещё в Переделкино, погулять под его соснами? Не знаю. Пока что многие из нас в разряде ценовых заложников - невыездные мы по воле рынка.

Но это волшебное для меня место - Пе-ре-дел-ки-но - всегда со мной. Оно - в моих снах, мечтах, в стихах и прозе. Там живут герои моей повести «Поэма о чёрной смородине». Там до сих пор жив и здравствует Чуковский, слушающий нашу мальчишескую поэму о котятской республике и угощающий меня вкуснейшим черничным вареньем.

Эгей, Переделкино! Ты подожди. Твой паломник - в пути…

От редакции. Интересно отметить, что альманах «45-я параллель» публикует воспоминания о великом человеке в год 125-летия со Дня его рождения. А в поэтическую подборку КЧ, озаглавленную строчкой одной из эпиграмм поэта и писателя включены, конечно, далеки не все блистательные баллады для детей, принадлежащие перу Чуковского. Хотелось бы увидеть того дяденьку или ту тетёньку, которые не помнят наизусть ни «Телефон», ни «Краденое солнце», ни «Муху-Цокотуху»…

Что такое «Чукоккала»?

С лово это составлено из начального слога моей фамилии - ЧУК и последних слогов финского слова КУОККАЛА - так назывался посёлок, в котором я тогда жил.

Слово «Чукоккала» придумано Репиным. Художник деятельно участвовал в моём альманахе и под первым же своим рисунком (от 20 июля 1914 года) сделал подпись: «И. Репин. Чукоккала».

К этой дате, к самому началу Первой мировой войны, и относится зарождение «Чукоккалы».

Что такое «Чукоккала», сказать нелегко. Иногда это рукописный альманах, откликающийся на злободневные темы, иногда же — просто самый обыкновенный альбом для автографов.

Вначале «Чукоккала» была тощей тетрадкой, наскоро сшитой из нескольких случайных листков, теперь это объёмистый том в 632 страницы с четырьмя филиалами, относящимися к позднейшему времени.

Таким образом, в 1964 году исполнилось ровно полвека со времени её появления на свет. Перечень её сотрудников огромен. Среди них Леонид Андреев, Анна Ахматова, Андрей Белый, Ал. Блок, Ив. Бунин, Макс Волошин, Сергей Городецкий, Горький, Гумилёв, Добужинский, Вас. Немирович-Данченко, Евреинов, Зощенко, Аркадий Аверченко, Александр Амфитеатров, Юрий Анненков, Ал. Бенуа, Вячеслав Иванов, А. Кони, А. Куприн, Осип Мандельштам, Фёдор Сологуб и другие. А также более молодое поколение — Маргарита Алигер, Ираклий Андроников, А. Архангельский, Е. Евтушенко, Валентин Катаев, Каверин, Михаил Кольцов, Э. Казакевич, И. Бабель, Мейерхольд, В. Маяковский, С. Маршак, С. Михалков, Николай Олейников, М. Пришвин, Мих. Слонимский, А. Солженицын, К. Паустовский, Ал. Толстой, К. Федин, С. Щипачёв, Вячеслав Шишков, Виктор Шкловский и другие <…>

Главная особенность «Чукоккалы» - юмор. Люди писали и рисовали в «Чукоккале» чаще всего в такие минуты, когда они были расположены к смеху, в весёлой компании, во время краткого отдыха, зачастую после тяжёлых трудов. Потому-то на этих страницах так много улыбок и шуток — порой, казалось бы, чересчур легкомысленных.

И ещё особенность «Чукоккалы». Её участники во многих случаях являются нам не в своём обычном амплуа и выступают в той роли, которая, казалось бы, совершенно несвойственна им.

Шаляпин здесь не поёт, а рисует, Собинов пишет стихи. Трагический лирик Блок пишет шутливую комедию. А песнопевец Михаил Исаковский предстает перед нами как мастер смешного бурлеска. Прозаик Куприн становится здесь стихотворцем.

Конечно, есть в «Чукоккале» и вещи другой тональности, другого - нисколько не комического - стиля. Это прежде всего автографы стихотворений Анны Ахматовой, Бунина, Мандельштама, Валентина Катаева, Ходасевича, Кузмина и других.

У англичан есть прекрасное слово «хобби». Оно означает любимое занятие человека, не связанное с его основной профессией. Таким хобби была для меня «Чукоккала». Она всегда оставалась на периферии моих личных и литературных интересов. Столь же периферийной была она и для большинства её участников. Почти никогда не записывали они на её страницах того, что составляло самую суть их духовной биографии, их творчества.

Вот почему эта книга не стала зеркалом тех грозных времён, когда ей довелось существовать. Лишь мелкими и случайными отблесками отразились в ней две мировые войны. И можно ли искать в ней отражения величавых Октябрьских дней? Дикой и бессмысленной была бы попытка запечатлеть на её зачастую легкомысленных и шутливых страницах планетарно грандиозные события, потрясшие собой всю вселенную.

Наиболее серьёзны в Чукоккале краткие этюды о личности и поэзии Некрасова, написанные по моей просьбе Горьким, Блоком, Маяковским, Тихоновым, Максимилианом Волошиным, Фёдором Сологубом, Вячеславом Ивановым и другими в виде ответов на составленную мною анкету. Готовясь к изучению жизни и творчества любимого моего поэта, я, естественно, счёл нужным обратиться к своим современникам, чтобы выяснить, как воспринимают поэзию Некрасова внуки и правнуки того поколения, к которому было обращено его творчество.

Все эти отзывы написаны всерьёз, без улыбки. Впрочем, нет, и сюда вторгся юмор. Я говорю об ответах В. Маяковского, написанных озорно и насмешливо. Насмешка направлена против анкеты, чего, к сожалению, не поняли критики, обрушившиеся на Маяковского за непочтительное отношение к Некрасову.

Хотя «Чукоккала» основана, как уже сказано, в 1914 году, но теперь, печатая её, я (правда, очень редко) приобщал к ней такие рисунки и тексты, которые относятся к более раннему времени. Это записи Лядова и Римского- Корсакова, карикатура Троянского, стихотворение Потёмкина, дошедшее до меня уже после создания «Чукоккалы».

Большинство рисунков и записей, входящих в «Чукоккалу», сделано у меня за столом, в моём доме. Если же в гостях или на каком-нибудь собрании случалось мне встретиться с таким человеком, участие которого в альманахе казалось мне ценным, я предлагал ему первый попавшийся случайный листок и, воротившись домой, вклеивал этот листок в альманах. Так было, например, с рисунками Шаляпина, которого я неожиданно встретил у Горького; с рисунками М.В. Добужинского, Н.Э. Радлова, В.А. Милашевского, исполненными в 1921 году в Холомках, где мы спасались от петроградского голода. Александр Блок сам принёс мне стихотворение «Нет, клянусь, довольно Роза...», сочинённое им по дороге домой из «Всемирной Литературы», материалы, относящиеся ко Второму Всесоюзному съезду писателей, я собрал в небольшой тетрадке, которая стала, так сказать, первым филиалом «Чукоккалы». Таких филиалов несколько.

Таковы, например, рисунки Юрия Анненкова, заимствованные из его замечательной книги «Портреты» (1922), а также фотоснимки, сделанные фотографом-художником М.С. Наппельбаумом, автором книги «От ремесла к искусству», где собраны наиболее ценные из его талантливых работ. Оригиналы некоторых исполненных им портретов (Анны Ахматовой, Мих. Слонимского, Евг. Петрова, Мих. Зощенко и других) сохранились у его дочери О.М. Грудцовой, которая любезно предоставила их для Чукоккалы, за что я спешу выразить ей свою благодарность. Евгений Борисович Пастернак передал мне малоизвестный портрет своего отца. Я очень признателен и ему, и другим моим друзьям, благодаря которым в Чукоккале могли появиться портреты Маршака, Николая Олейникова, Евг. Шварца, Паоло Яшвили и других.

В 1965 году я подарил «Чукоккалу» моей внучке Елене Чуковской, которая проделала большую работу по подготовке альманаха к печати. Работа была трудная и сложная. Нужно было сконцентрировать рисунки и тексты вокруг той или иной определённой темы («Всемирная Литература», Дом Искусств, Первый съезд писателей и др.) и, главное, записать мои комментарии чуть ли не к каждой странице «Чукоккалы».

В тех случаях, когда ту или иную страницу «Чукоккалы» можно было прокомментировать при помощи кратких отрывков из моих мемуаров, читателю предлагаются эти отрывки в несколько изменённом виде.

Маршак в одном из своих стихотворений метко назвал «Чукоккалу» музеем. Заканчивая краткую быль о «Чукоккале», я приглашаю читателей познакомиться с экспонатами этого музея.

к первому изданию одного из самых знаменитых альманахов России)

Иллюстрации: два портрета Корнея Чуковского разных лет; Корней Иванович в кругу семьи; обложка книги «Чукоккала. Рукописный альманаха Корнея Чуковского» (издательство «Русский путь, Москва, 2006); «ходоки» к дедушке Корнею - братья Павловы: Александр (15 лет), Владимир (12 лет), Олег (10 лет) - снимок 1964 года; автограф поэта и писателя, процитированный в эссе Олега Павлова.

Послание

семидесятипятилетнему К.И. Чуковскому

от семидесятилетнего С. Маршак а

Чуковскому Корнею -

Посланье к юбилею.

Я очень сожалею,

Что все ещё болею

И нынче не сумею

Прибыть на ассамблею,

На улицу Воровского,

Где чествуют Чуковского.

Корней Иванович Чуковский,

Прими привет мой Маршаковский.

Пять лет, шесть месяцев, три дня

Ты прожил в мире без меня,

А целых семь десятилетий

Мы вместе прожили на свете.

Я в первый раз тебя узнал,

Какой-то прочитав журнал,

На берегу столицы невской

Писал в то время Скабичевский,

Почтенный, скучный, с бородой.

И вдруг явился молодой,

Весёлый, буйный, дерзкий критик,

Не прогрессивный паралитик,

Что душит грудою цитат,

Загромождающих трактат,

Не плоских истин проповедник,

А умный, острый собеседник,

Который, книгу разобрав,

Подчас бывает и неправ,

Зато высказывает мысли,

Что не засохли, не прокисли.

Лукавый, ласковый и злой,

Одних колол ты похвалой,

Другим готовил хлёсткой бранью

Дорогу к новому изданью.

Ты строго Чарскую судил.

Но вот родился «Крокодил»,

Задорный, шумный, энергичный, -

Не фрукт изнеженный, тепличный.

И этот лютый крокодил

Всех ангелочков проглотил

В библиотеке детской нашей.

Где часто пахло манной кашей.

Привет мой дружеский прими!

Со всеми нашими детьми

Я кланяюсь тому, чья лира

Воспела звучно Мойдодыра.

С тобой справляют юбилей

И Айболит, и Бармалей,

И очень бойкая старуха

Под кличкой «Муха-Цокотуха».

Пусть пригласительный билет

Тебе начислил много лет.

Но, поздравляя с годовщиной,

Не семь десятков с половиной

Тебе я дал бы, друг старинный,

Могу я дать тебе - прости! -

От двух, примерно, до пяти...

Итак, будь счастлив и расти!

Семьдесят лет удивительный писатель Корней Чуковский отдал литературному труду. Труду, который приносил ему радость. Счастлив человек, когда труд на благо людей доставляет радость и самому человеку.

Труды Корнея Чуковского любимы миллионами детей, и, безусловно, взрослыми. Уважаемый нами автор родился в далёком 1882 году. Давно? Очень давно. Но его работы написаны таким удивительно современным языком, что кажется, будто созданы вчера.

Поэт вставал очень рано и в пять часов утра уже сидел за письменным столом. В шутку он говорил о себе, как о рабочей машине. Терпеть не мог праздности. Все отвлекающие от работы моменты, такие, например, как беседы по телефону, он не любил. Высоко ценил каждую рабочую минуту.

Скажите, вам было когда-нибудь уныло, в то время, когда вы читали Чуковского? Нет! Всё, выходящее из-под его пера, написано «живым» языком, свежо, интересно.

Стихи, потешки, загадки, сказки Чуковского – это классика жанра. Это произведения, дарящие радость, хорошее настроение. У Чуковского было потрясающее чувство юмора, чувство меры. А ведь он не был потомственным интеллигентом. Его мать была прачкой. Отец ушёл из семьи, когда знаменитый поэт был ещё совсем маленький.

По причине «низкого происхождения» мальчика исключили из пятого класса одесской гимназии, и далее он вынужден был учиться самостоятельно.

В шестнадцатилетнем возрасте Чуковский ушёл из дома. Кстати фамилия Чуковский была дана мальчику не при рождении. Фамилия его матери – Корнейчукова. Сделав в ней определённые преобразования, поэт сверстал себе литературный псевдоним — Корней Чуковский. А на самом деле его звали Николай Васильевич. Но миллионы читателей в нашей стране и за рубежом знают его под именем Корней Чуковский.

Образы, которые создал в своих книгах Корней Иванович – Мойдодыр, Доктор Айболит, Тараканище, Федора, Муха- Цокотуха, – необычайно яркие и хорошо запоминаются детьми.

Когда в семье появляется ребёнок, перед родителями не стоит выбор, какие же книжки выбрать малышу, конечно, те, которые они сами читали в детстве — книги Корнея Чуковского.

«Если сложить , — писал Сергей Образцов, — все тропинки радости, которые проложил Чуковский к детским сердцам, получится дорога до Луны ». Работы писателя: «Мойдодыр», «Телефон», «Федорино горе», «Доктор Айболит», «От двух до пяти», энциклопедия детской речи, пересказы «Барона Мюнхаузена», «Робинзона Крузо», «Золотой ключик», переводы Редьярда Киплинга, «Тома Сойера», литературные, критические статьи – всё это попадание «в десятку». Кстати, по профессии Чуковский был критиком. Его пера опасались многие писатели.

«Цель людей, пишущих сказки, заключается в том, чтобы «какой угодно ценою воспитать в ребёнке дивную способность волноваться чужим несчастьям, радоваться радостям другого человека» , — писал Корней Чуковский.

Сам он в жизни повидал немало. Приходилось и голодать. Но он не растерял доброту на дорогах жизни. Добр был сам и учил доброте других.

Составитель текста: Ирис Ревю

Снискавший славу детского поэта Корней Чуковский долгое время был одним из самых недооценённых писателей серебряного века. Вопреки расхожему мнению, гений творца проявлялся не только в стихотворениях и сказках, но и в критических статьях.

В силу непарадной специфики творчества государство на протяжении всей жизни литератора пыталось дискредитировать его труды в глазах общественности. Многочисленные исследовательские работы позволили взглянуть на именитого деятеля искусств «другими глазами». Сейчас произведениями публициста зачитываются как люди «старой закалки», так и молодежь.

Детство и юность

Николай Корнейчуков (настоящее имя поэта) появился на свет 31 марта 1882 года в северной столице России – городе Санкт-Петербурге. Мать Екатерина Осиповна, будучи прислугой в доме именитого врача Соломона Левенсона, вступила в порочную связь с его сыном Эммануилом. В 1799 году женщина родила дочь Марию, а через три года подарила гражданскому мужу наследника Николая.

Несмотря на то, что отношения отпрыска благородного семейства с крестьянкой в глазах общества того времени выглядели вопиющим мезальянсом, вместе они прожили семь лет. Дед поэта, не желавший родниться с простолюдинкой, в 1885 году без объяснения причины выставил невестку на улицу с двумя малышами на руках. Так как Екатерина не могла себе позволить отдельное жильё, вместе с сыном и дочерью она уехала к родственникам в Одессу. Много позже в автобиографической повести «Серебряный герб» поэт признается, что южный город так и не стал ему родным.

Детские годы писателя прошли в атмосфере разрухи и нищеты. Мать публициста посменно работала то швеёй, то прачкой, но денег катастрофически не хватало. В 1887 году мир увидел «Циркуляр о кухаркиных детях». В нём министр просвещения И.Д. Делянов рекомендовал директорам гимназий принимать в ряды учащихся лишь тех детей, чьё происхождение не вызывало вопросов. Из-за того, что Чуковский под данное «определение» не подходил, в 5-м классе его исключили из привилегированного учебного заведения.

Дабы не слоняться без дела и приносить пользу семье, юноша брался за любую работу. В числе амплуа, которые на себя примерил Коля, был и разносчик газет, и чистильщик крыш, и расклейщик афиш. В тот период молодой человек начал интересоваться литературой. Он зачитывался приключенческими романами , изучал работы и , а вечерами под шум прибоя декламировал стихи .

Помимо прочего, феноменальная память позволила юноше выучить английский язык так, что он переводил тексты с листа, ни разу не запинаясь. Тогда Чуковский ещё не знал, что в самоучителе Олендорфа отсутствовали страницы, на которых подробно описывался принцип правильного произношения. Поэтому когда спустя годы Николай посетил Англию, факт того, что местные жители практически его не понимали, невероятно удивил публициста.

Журналистика

В 1901 году, вдохновившись произведениями любимых авторов, Корней пишет философский опус. Друг поэта Владимир Жаботинский, прочитав труд от корки до корки, отнёс его в газету «Одесские новости», положив тем самым начало 70-летней литературной карьере Чуковского. За первую публикацию поэт получил 7 рублей. На немалые по тем временам деньги молодой человек купил себе презентабельного вида штаны и рубашку.

Через два года работы в газете Николай в качестве корреспондента «Одесских новостей» был командирован в Лондон. На протяжении года он писал статьи, изучал зарубежную литературу и даже переписывал каталоги в музее. За период командировки было опубликовано восемьдесят девять работ Чуковского.

Писатель настолько сильно полюбил британский эстетизм, что через много-много лет перевёл труды Уитмена и на русский язык, а также стал редактором первого четырёхтомника , который в мгновение ока приобрёл статус настольной книги во всех любящих литературу семьях.

В марте 1905 года писатель перебирается из солнечной Одессы в дождливый Санкт-Петербург. Там молодой журналист быстро находит себе работу: устраивается корреспондентом в газету «Театральная Россия», где в каждом номере публикуются его отчёты о просмотренных спектаклях и прочитанных книгах.

Субсидия певца Леонида Собинова помогла Чуковскому выпустить в свет журнал «Сигнал». В издании печаталась исключительно политическая сатира, а среди авторов числились , и даже Тэффи. За двусмысленные карикатуры и антиправительственные произведения Чуковский был арестован. Именитый адвокат Грузенберг сумел добиться оправдательного приговора и через девять дней вызволить писателя из заключения.

Далее публицист сотрудничал с журналами «Весы» и «Нива», а также с газетой «Речь», где Николай печатал критические очерки о современных писателях. Позднее эти труды были разбросаны по книгам: «Лица и маски» (1914 год), «Футуристы» (1922 год), «От до наших дней» (1908 год).

Осенью 1906 года местом жительства писателя стала дача в Куоккале (берег Финского залива). Там литератору посчастливилось познакомиться с художником , поэтами и . Позднее Чуковский рассказал о деятелях культуры в своих мемуарах «Репин. . Маяковский. . Воспоминания» (1940 год).

Здесь же был собран опубликованный в 1979 году юмористический рукописный альманах «Чукоккала», где оставили свои творческие автографы , и . По приглашению правительства в 1916 году Чуковский в составе делегации русских журналистов вновь отправился в командировку в Англию.

Литература

В 1917-м Николай возвращается в Петербург, где, принимая предложение Максима Горького, заступает на пост руководителя детского отдела издательства «Парус». Чуковский примерил на себя амплуа сказочника во время работы над альманахом «Жар-птица». Тогда он открыл миру новую грань своего литературного гения, написав «Цыплёнка», «Собачье царство» и «Доктора».

Горький увидел в сказках коллеги огромный потенциал и предложил Корнею «попытать счастье» и создать для детского приложения журнала «Нива» ещё одно произведение. Писатель переживал, что ему не удастся выпустить в свет дельный продукт, но вдохновение само нашло творца. Это было накануне революции.

Тогда с больным сыном Колей публицист возвращался с дачи в Петербург. Дабы отвлечь горячо любимое чадо от приступов болезни, поэт начал на ходу придумывать сказку. Времени на проработку героев и сюжета не было.

Вся ставка была на быстрейшее чередование образов и событий, чтобы мальчик не успел ни застонать, ни заплакать. Так и родилось опубликованное в 1917 году произведение «Крокодил».

После Октябрьской революции Чуковский разъезжает по стране с лекциями и сотрудничает со всевозможными издательствами. В 20-30-х годах Корней пишет произведения «Мойдодыр» и «Тараканище», а также адаптирует тексты народных песен для детского чтения, выпуская в свет сборники «Рыжий и красный» и «Скок-поскок». Десять стихотворных сказок поэт выпустил в свет одну за другой: «Муха-Цокотуха», «Чудо-дерево», «Путаница», «Что сделала Мура», «Бармалей», «Телефон», «Федорино горе», «Айболит», «Краденое солнце», «Топтыгин и лиса».

Корней бегал по издательствам, ни на секунду не расставаясь с корректурами, и следил за каждой напечатанной строчкой. Работы Чуковского публиковались в журналах «Новый Робинзон», «Ёж», «Костёр», «Чиж» и «Воробей». У классика всё складывалось таким образом, что в какой-то момент писатель и сам поверил в то, что сказки – это его призвание.

Всё изменилось после критической статьи , в которой революционерка, не имевшая детей, называла произведения творца "буржуазной мутью" и утверждала, что в работах Чуковского замаскирован не только антиполитический посыл, но и ложные идеалы.

После этого тайный смысл видели во всех работах литератора: в «Мухе-Цокотухе» автор популяризировал индивидуализм Комарика и легкомысленность Мухи, в сказке «Федорино горе» прославлял мещанские ценности, в «Мойдодыре» целенаправленно не озвучивал важность руководящей роли коммунистической партии, а в главном герое «Тараканища» цензоры и вовсе разглядели карикатурный образ .

Гонения довели Чуковского до крайней степени отчаяния. Корней и сам начал верить в то, что его сказки никому не нужны. В декабре 1929 года в «Литературной газете» было опубликовано письмо поэта, в котором он, отрекаясь от старых работ, обещает изменить направление своего творчества, написав сборник стихов «Весёлая колхозия». Однако труд из-под его пера так и не вышел.

Сказка военных лет «Одолеем Бармалея» (1943 год) была включена в антологию советской поэзии, а затем вычеркнута оттуда лично Сталиным. Чуковский написал ещё одно произведение «Приключения Бибигона» (1945 год). Рассказ печатали в «Мурзилке», декламировали по радио, а затем, назвав его «идеологически вредным», запретили к прочтению.

Уставший бороться с критиками и цензорами писатель вернулся к публицистике. В 1962 году он написал книгу «Живой как жизнь», в которой описывал «болезни», поразившие русский язык. Не стоит забывать и том, что публицист, изучавший творчество , выпустил в свет полное собрание сочинений Николая Алексеевича.

Чуковский был сказочником не только в литературе, но и в жизни. Он неоднократно совершал поступки, на которые его современники в силу своего малодушия не были способны. В 1961 году к нему в руки попала повесть «Один день Ивана Денисовича». Став её первым рецензентом, Чуковский на пару с Твардовским убедил напечатать это произведение. Когда Александр Исаевич стал персоной нон грата, именно Корней спрятал его от властей на своей второй даче в Переделкино.

В 1964 году начался процесс по делу . Корней вместе с – одни из немногих, кто не побоялся написать в Центральный Комитет письмо с просьбой освободить поэта. Литературное наследие писателя сохранилось не только в книгах, но и в мультфильмах.

Личная жизнь

С первой и единственной женой Чуковский познакомился в 18-летнем возрасте. Мария Борисовна была дочерью бухгалтера Арона-Бера Рувимовича Гольдфельда и домохозяйки Тубы (Таубы). Благородное семейство никогда не одобряло Корнея Ивановича. Одно время влюбленные даже планировали сбежать из ненавистной обоим Одессы на Кавказ. Несмотря на то, что побег так и не состоялся, в мае 1903 года пара обвенчалась.

На свадьбу с цветами пришли многие одесские журналисты. Правда, Чуковскому нужны были не букеты, а деньги. После церемонии находчивый парень снял шапку и начал обходить гостей. Сразу после торжества молодожены уехали в Англию. В отличие от Корнея, Мария пробыла там пару месяцев. Узнав, что жена беременна, писатель немедленно отправил её на Родину.

2 июня 1904 года Чуковский получил телеграмму о том, что его супруга благополучно родила сына. В тот день фельетонист устроил себе праздник и пошёл в цирк. По возвращении в Петербург багаж знаний и жизненных впечатлений, накопленных в Лондоне, позволил Чуковскому очень быстро стать ведущим критиком Петербурга. Саша Чёрный не без ехидства называл его Корнеем Белинским. Уже через какие-то два года вчерашний провинциальный журналист был на короткой ноге со всем литературным и художественным бомондом.

Пока деятель искусств разъезжал по стране с лекциями, его жена воспитывала детей: Лидию, Николая и Бориса. В 1920 году Чуковский стал отцом вновь. Дочь Мария, которую все называли Мурочкой, стала героиней многих произведений писателя. Девочка умерла в 1931 году от туберкулёза. Через 10 лет на войне погиб младший сын Борис, а спустя 14 лет не стало и жены публициста – Марии Чуковской.

Смерть

Корней Иванович ушёл из жизни в 87-летнем возрасте (28 октября 1969 года). Причина смерти - вирусный гепатит. Дачу в Переделкино, на которой последние годы жил поэт, превратили в дом-музей Чуковского.

Любители творчества литератора и по сей день могут воочию увидеть место, где создавал свои шедевры именитый деятель искусств.

Библиография

• «Солнечная» (повесть, 1933 год);
• «Серебряный герб» (повесть, 1933 год);
• «Цыплёнок» (сказка, 1913 год);
• «Айболит» (сказка, 1917 год);
• «Бармалей» (сказка, 1925 год);
• «Мойдодыр» (сказка, 1923 год);
• «Муха-Цокотуха» (сказка, 1924 год);
• «Одолеем Бармалея» (сказка, 1943 год);
• «Приключения Бибигона» (сказка, 1945 год);
• «Путаница» (сказка, 1914 год);
• «Собачье царство» (сказка, 1912 год);
• «Тараканище» (сказка, 1921 год);
• «Телефон» (сказка, 1924 год);
• «Топтыгин и Лиса» (сказка, 1934 год);