По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр.

Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан.

В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического.

Во-вторых, это не роман.

И, наконец, и сочинено это не мною.

Слух же, по-видимому, родился при следующих обстоятельствах. Как-то, находясь в дурном расположении духа и желая развлечь себя, я прочитал отрывки из этих тетрадей одному из своих знакомых актеров.

Выслушав предложенное, гость мой сказал:

Угу. Ну, понятно, какой театр здесь изображен.

И при этом засмеялся тем смехом, который принято называть сатанинским.

На мой тревожный вопрос о том, что ему, собственно, сделалось понятно, он ничего не ответил и удалился, так как спешил на трамвай.

Во втором случае было так. Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя как-то в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя:

Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили!

Что возьмешь с малолетнего?

Крепко надеюсь на то, что высококвалифицированные слушатели мои сегодняшние с первых же страниц разберутся в произведении и сразу поймут, что в нем и тени намека на какой-нибудь определенный московский театр нет и быть не может, ибо дело в том, что...

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.

Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.

В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:

Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.

Странная, но предсмертная воля!

В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом свете.

И я принимаю подарок.

Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.

Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название - меланхолия.

Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.

И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным...

Этот эпиграф был:

«Коемуждо по делом его...» И кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.

Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.

[Часть первая]

Глава I
НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Гроза омыла Москву 29-го апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.

В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:

«Глубокопочитаемый
Сергей Леонтьевич!

До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.

Если Вы свободны, я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.

С приветом К. Ильчин».

Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:

«Ксаверий Борисович Ильчин, режиссер Учебной сцены Независимого Театра».

Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был.

Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство». Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика.

Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух, и размышлял о том, что гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, и как он разыскал меня, и какое дело может у него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и, наконец, остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мною комнатой.

Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз что у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань Аннушки.

«Записки покойника» (подзаголовок «Театральный роман») — произведение М.А. Булгакова. Работа над ним была начата 26 ноября 1936 г., прервана осенью 1937 г. Впервые опубликовано в 1965 г. под названием «Театральный роман», которое было предпочтено как более «нейтральное».

Заглавие «Записки покойника», по-видимому, перефразирует «Замогильные записки» В. Печерина: издание его мемуаров с этим заголовком было осуществлено в 1932 г. (в свою очередь, Печерин назвал так один из своих мемуарных отрывков, ориентируясь на «Замогильные записки» Шатобриана); ср. также распространенную у романтиков тему «живого мертвеца» (например, одноименный рассказ В.Ф. Одоевского). По существу, мотив «записок покойника» использован Булгаковым уже в рассказе 1927 г. «Морфий» (характерно, что тема наркотика/гипноза возникает и в финале «Записок... »: «Я вернулся в театр, без которого не мог жить уже, как морфинист без морфия»).

Подзаголовок «Театральный роман» дает, в первую очередь, тематическую характеристику произведения. Однако свойство «театральности» — не только на тематическом, но и на жанровом уровне — присуще также двум другим романам писателя: художественный мир «Белой гвардии» включает мотивы оперы и «оперетки», а в поэтике «Мастера и Маргариты» важную роль играют черты эстрадного обозрения в духе театра Варьете. Показательны и драматургические произведения Булгакова, в которых театральная тема сочетается с обнаженной условностью, «удвоенной» театральностью («театр в театре»): «Багровый остров», «Кабала святош», «Полоумный Журден».

Не вполне ясен вопрос о том, следует ли считать булгаковский роман оконченным. Возможно, что оборванность текста Максудова — это художественный прием автора «Записок»; вместе с тем известно о замыслах Булгакова продолжить книгу (по воспоминаниям В. Лакшина, Е.С. Булгакова излагала, например, дальнейшее развитие линии отношений главного героя с Авророй Госье: художница нравится Максудову, и Бомбардов уговаривает его жениться; однако героиня вскоре умирает от чахотки).

Первым наброском «Записок покойника» явилось неоконченное сочинение «Тайному Другу», написанное в сентябре 1929 г. для Е.С. Шиловской (впоследствии Булгаковой — третьей жены писателя). Кроме того, в письме «Правительству СССР» от 28 марта 1930 г. в числе собственноручно уничтоженных рукописей Булгаков называет «начало романа «Театр» (вероятно, этот текст не слишком отличался от прозы «Тайному Другу»).

Через несколько лет Булгаков вновь вернулся к этому замыслу — в момент не менее критический, чем был для него рубеж 20—30-х годов: в марте 1936 г. разгромной статьей в «Правде» окончательно погублен спектакль по пьесе Булгакова «Кабала святош», работа над которым во МХАТе тянулась около четырех лет; в мае 1936 г. после генеральной репетиции в Театре сатиры запрещена постановка булгаковской комедии «Иван Васильевич»; в сентябре Булгаков ушел из МХАТа. «Очередной разгром, по сути театральное уничтожение, надо было пережить как свершившийся и бесповоротный факт. <...> «Записки покойника» сочинены человеком, как бы переставшим существовать. Смеховая природа романа — пограничная. Это смех на пороге небытия, это театр, увиденный с порога исчезающей жизни» (А. Смелянский). Не случайно главный герой «Записок покойника» Максудов, живущий в Москве, кончает жизнь самоубийством в родном городе автора романа — Киеве.

Писатель мысленно возвращается к событиям примерно десятилетней давности: воспоминания о работе над романом «Белая гвардия» (в «Записках...» он назван «Черным снегом»), история создания и постановки пьесы «Дни Турбиных» соединяются в его сознании с эпизодами недавних репетиций многострадального «Мольера». Как отмечал А. Смелянский, первый период отношений Булгакова и МХАТа, исполненный взаимной любви, ощущается в атмосфере «Записок покойника» в гораздо меньшей степени, нежели те формы театральной жизни, которые утвердились во МХАТе в 30-е годы. В первом приближении, «Записки...» воспринимаются как памфлет на МХАТ и московскую литературную общественность. Понимая это, Булгаков, неоднократно читавший роман друзьям-актерам, написал специальное «Предисловие для слушателей», в котором юмористически обыгрывал волну слухов, поднятую его книгой. Е.С. Булгаковой был составлен список прототипов романа — не только индивидуальных (например, Иван Васильевич — Станиславский; Аристарх Платонович — Немирович-Данченко; Бондаревский — А.Н. Толстой; Агапенов — Б.А. Пильняк). но и «коллективных»: Когорта Дружных — Театр имени Евг. Вахтангова; Старый театр — Малый театр и т.д.

Вместе с тем, театр в «Записках...» предстает не просто как своеобразная система отношений, но как особая «запредельная» реальность: он сопоставляется (хотя и комически) с монастырем и даже с загробным миром («Мне стало казаться, что вокруг меня бегают тени умерших»); контора Фили, «заведующего внутренним порядком», предстает пародийным «чистилищем»; «Сивцев Вражек», вотчина Ивана Васильевича, обретает черты сказочного «тридевятого царства», а сам он напоминает Кащея Бессмертного (характерно, что Булгаков дает этому персонажу имя легендарного «грозного царя» и одновременно героя запрещенной пьесы»).

Специфичны не только театральные нравы — театр предстает как особый пространственно-временной континуум, противопоставленный внешнему миру. Что касается общей структуры художественного времени, то, как и во многих булгаковских произведениях, в фабуле «Записок» существенна годовая цикличность. Трудно определить, сколько лет должно было бы занимать все целиком, включая «Предисловие», действие романа (во всяком случае, не менее пяти), — однако количество этих лет непременно выражается целым числом, ибо события постоянно возвращаются к одному и тому же времени года. Если расположить фабульные эпизоды по хронологии, то возникает следующая картина: в апреле Максудов заканчивает писать роман: в апреле следующего года он пишет первую картину пьесы, а в конце апреля получает письмо от Ильчина и 29 апреля встречается с ним в театре; весной (но не ранее, чем еще через два года, поскольку репетиции в театре начинаются 22 января, а обрывается фабула в июне) Максудов заканчивает (вернее, прерывает) свои записки, через два дня отправляет рукопись автору «Предисловия» и кончает жизнь самоубийством; весной следующего гада автор предисловия, который «в течение года наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича», исполняет его волю и выпускает записки в свет под своими именем (как того хотел покойный).

Затрагивается в булгаковском романе и собственно тема творчества — вопрос о сущности искусства и природе таланта художника. Максудов не приемлет плоского копирования окружающей жизни, которое практикуют все знакомые ему литераторы. Его собственные роман и пьеса приходят не извне, а изнутри — рождаются из воспоминаний и переживаний, поэтому они жизнеподобны в высшем, а не в плоско-натуралистическом смысле. О своей пьесе герой «Записок...» говорит: «Ей нужно было существовать, потому что я знал, что в ней истина». Точно так же твердо уверен он в своем призвании. Учитывая трагический финал судьбы Максудова, можно отметить, что он предстает «неузнанным пророком» и в этом смысле явно напоминает героя романа «Мастер и Маргарита».

Михаил Афанасьевич Булгаков

ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА

Театральный роман

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ СЛУШАТЕЛЕЙ

По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр.

Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан.

В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического.

Во-вторых, это не роман.

И, наконец, и сочинено это не мною.

Слух же, по-видимому, родился при следующих обстоятельствах. Как-то, находясь в дурном расположении духа и желая развлечь себя, я прочитал отрывки из этих тетрадей одному из своих знакомых актеров.

Выслушав предложенное, гость мой сказал:

Угу. Ну, понятно, какой театр здесь изображен.

И при этом засмеялся тем смехом, который принято называть сатанинским.

На мой тревожный вопрос о том, что ему, собственно, сделалось понятно, он ничего не ответил и удалился, так как спешил на трамвай.

Во втором случае было так. Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя как-то в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя:

Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили!

Что возьмешь с малолетнего?

Крепко надеюсь на то, что высококвалифицированные слушатели мои сегодняшние с первых же страниц разберутся в произведении и сразу поймут, что в нем и тени намека на какой-нибудь определенный московский театр нет и быть не может, ибо дело в том, что...

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.

Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова , которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.

В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:

Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.

Странная, но предсмертная воля!

В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом свете.

И я принимаю подарок.

Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.

Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название - меланхолия.

Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.

И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным...

Этот эпиграф был:

«Коемуждо по делом его...» И кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.

Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.

[Часть первая]

НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Гроза омыла Москву 29-го апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.

В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:

«Глубокопочитаемый

Сергей Леонтьевич !

До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.

Если Вы свободны, я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.

С приветом К. Ильчин».

Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:

«Ксаверий Борисович Ильчин, режиссер Учебной сцены Независимого Театра».

Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был.

Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство» . Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика.

Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух, и размышлял о том, что гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, и как он разыскал меня, и какое дело может у него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и, наконец, остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мною комнатой.

Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз что у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань Аннушки .

Я вошел в резные чугунные ворота, увидел лавчонку, где седой человек торговал нагрудными значками и оправой для очков.

Я перепрыгнул через затихающий мутный поток и оказался перед зданием желтого цвета и подумал о том, что здание это построено давно, давно, когда ни меня, ни Ильчина еще не было на свете .

Черная доска с золотыми буквами возвещала, что здесь Учебная сцена. Я вошел, и человек маленького роста, с бороденкой, в куртке с зелеными петлицами, немедленно преградил мне дорогу.

Вам кого, гражданин? - подозрительно спросил он и растопырил руки, как будто хотел поймать курицу.

Мне нужно видеть режиссера Ильчина, - сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал надменно.

Человек изменился чрезвычайно, и на моих глазах. Он руки опустил по швам и улыбнулся фальшивой улыбкой:

Ксаверия Борисыча? Сию минут-с. Пальтецо пожалуйте. Калошек нету?

Человек принял мое пальто с такой бережностью, как будто это было церковное драгоценное облачение .

Михаил Афанасьевич Булгаков

ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА

Театральный роман

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ СЛУШАТЕЛЕЙ

По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр.

Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан.

В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического.

Во-вторых, это не роман.

И, наконец, и сочинено это не мною.

Слух же, по-видимому, родился при следующих обстоятельствах. Как-то, находясь в дурном расположении духа и желая развлечь себя, я прочитал отрывки из этих тетрадей одному из своих знакомых актеров.

Выслушав предложенное, гость мой сказал:

Угу. Ну, понятно, какой театр здесь изображен.

И при этом засмеялся тем смехом, который принято называть сатанинским.

На мой тревожный вопрос о том, что ему, собственно, сделалось понятно, он ничего не ответил и удалился, так как спешил на трамвай.

Во втором случае было так. Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя как-то в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя:

Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили!

Что возьмешь с малолетнего?

Крепко надеюсь на то, что высококвалифицированные слушатели мои сегодняшние с первых же страниц разберутся в произведении и сразу поймут, что в нем и тени намека на какой-нибудь определенный московский театр нет и быть не может, ибо дело в том, что...

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.

Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.

В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:

Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.

Странная, но предсмертная воля!

В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом свете.

И я принимаю подарок.

Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.

Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название - меланхолия.

Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.

И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным...

Этот эпиграф был:

«Коемуждо по делом его...» И кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.

Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.

[Часть первая]

НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Гроза омыла Москву 29-го апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.

В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:

«Глубокопочитаемый
Сергей Леонтьевич!

До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.

Если Вы свободны, я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.

С приветом К. Ильчин».

Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:

«Ксаверий Борисович Ильчин, режиссер Учебной сцены Независимого Театра».

Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был.

Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство». Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика.

Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух, и размышлял о том, что гроза ударит опять, а также о том, каким образом Ксаверий Ильчин узнал о моем существовании, и как он разыскал меня, и какое дело может у него быть ко мне. Но сколько я ни раздумывал, последнего понять не мог и, наконец, остановился на мысли, что Ильчин хочет поменяться со мною комнатой.

Конечно, надо было Ильчину написать, чтобы он пришел ко мне, раз что у него дело ко мне, но надо сказать, что я стыдился своей комнаты, обстановки и окружающих людей. Я вообще человек странный и людей немного боюсь. Вообразите, входит Ильчин и видит диван, а обшивка распорота и торчит пружина, на лампочке над столом абажур сделан из газеты, и кошка ходит, а из кухни доносится ругань Аннушки.

Я вошел в резные чугунные ворота, увидел лавчонку, где седой человек торговал нагрудными значками и оправой для очков.

Я перепрыгнул через затихающий мутный поток и оказался перед зданием желтого цвета и подумал о том, что здание это построено давно, давно, когда ни меня, ни Ильчина еще не было на свете.

Черная доска с золотыми буквами возвещала, что здесь Учебная сцена. Я вошел, и человек маленького роста, с бороденкой, в куртке с зелеными петлицами, немедленно преградил мне дорогу.

Annotation

Полный интриг, загадок и тайн, живущий по своим законам театральный мир еще никогда не был показан так иронично и откровенно, как в романе Михаила Булгакова "Записки покойника"! Автор открывает двери в святая святых театра – закулисье, где кипят нешуточные страсти, где разворачиваются комедии и драмы, порой, более увлекательные, чем на сцене. В этом романе много личного опыта самого Булгакова, в молодости мечтавшего о славе драматурга и достигшего ее после множества тяжелых испытаний.

Для всех, кому интересно, как жил театр в начале ХХ века, и кому хочется побольше узнать о самом Михаиле Булгакове!

Михаил Булгаков

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ СЛУШАТЕЛЕЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

[Часть первая]

Часть вторая

Комментарии. В. И. Лосев

Сноски внутри текста

Записки покойника (театральный роман)

Михаил Булгаков

ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА

Театральный роман

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ СЛУШАТЕЛЕЙ

По городу Москве распространился слух, что будто бы мною сочинен сатирический роман, в котором изображается один очень известный московский театр.

Долгом считаю сообщить слушателям, что слух этот ни на чем не основан.

В том, что сегодня я буду иметь удовольствие читать, во-первых, нет ничего сатирического.

Во-вторых, это не роман.

И, наконец, и сочинено это не мною.

Слух же, по-видимому, родился при следующих обстоятельствах. Как-то, находясь в дурном расположении духа и желая развлечь себя, я прочитал отрывки из этих тетрадей одному из своих знакомых актеров.

Выслушав предложенное, гость мой сказал:

Угу. Ну, понятно, какой театр здесь изображен.

И при этом засмеялся тем смехом, который принято называть сатанинским.

На мой тревожный вопрос о том, что ему, собственно, сделалось понятно, он ничего не ответил и удалился, так как спешил на трамвай.

Во втором случае было так. Среди моих слушателей был десятилетний мальчик. Придя как-то в выходной день в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал ей, улыбаясь чарующей детской улыбкой и картавя:

Слыхали, слыхали, как тебя в романе изобразили!

Что возьмешь с малолетнего?

Крепко надеюсь на то, что высококвалифицированные слушатели мои сегодняшние с первых же страниц разберутся в произведении и сразу поймут, что в нем и тени намека на какой-нибудь определенный московский театр нет и быть не может, ибо дело в том, что...

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ

Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.

Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова , которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.

В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:

Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.

Странная, но предсмертная воля!

В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом свете.

И я принимаю подарок.

Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.

Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название - меланхолия.

Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.

И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным...

Этот эпиграф был:

«Коемуждо по делом его...» И кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.

Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.

[Часть первая]

Глава I

НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Гроза омыла Москву 29-го апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.

В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:

«Глубокопочитаемый

Сергей Леонтьевич

До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.

Если Вы свободны, я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.

С приветом К. Ильчин».